«Антош, ты знаешь, ты самый родной для меня человек. Нам было очень хорошо вместе, там, в той квартире, которая пахнет ранней весной, а еще туманом и летом после дождя. Мне хочется верить, что я останусь в твоей памяти на всю жизнь. Я у тебя первая настоящая и светлая любовь. Ну и пусть, что ты теперь уже многое не помнишь, но остались воспоминания, и я никогда не забуду тебя. И только ради этих воспоминаний стоит жить, жить так, как мы сейчас живем. Ты не вспомнишь меня через время, а я помню, помню и буду помнить каждый наш момент вместе, каждый день. Мы многое пережили: непонимание со стороны близких, осуждение посторонних, но остались вместе вопреки всему. Мы и это переживем, мы же вместе, Антош. Сейчас пахнет весной, и я, поверь мне, чувствую то же, что и ты. Так давай справляться с этой бедой вместе. Я не хочу тебя терять, я счастлив от того, что у нас было. Я помню только хорошее, я буду помнить за нас двоих. Я верю, что любовь сильнее всех, даже этой коварной болезни, что стремится разлучить нас. Я очень люблю тебя. Сохрани меня в своей памяти, ведь частичка меня всегда рядом с тобой. Люблю навсегда, твой Арсений».
Ровные строчки в небольшой записке, и каждая далась ему невыносимо тяжело. Он сворачивает листок пополам и на миг прикрывает глаза. В уголках глаз предательски щиплет, но он не дает себе права быть слабым. Легкий стук в двери — и молодой темноволосый мужчина оборачивается на звук, встречаясь взглядом с глазами мужчины под золотистой оправой очков. Невысокий, коренастый, с короткой стрижкой. Белый халат застегнут на все пуговицы, словно мундир у офицера. — Я могу его видеть? — Арсений закусывает губу, наблюдая за реакцией мужчины в белом халате. — Арсений Сергеевич, я бы не рекомендовал сегодня, этим вы сделаете только хуже. — Да куда уж хуже-то. — Попов выдыхает, отворачивается к широкому окну, за которым цветет и пахнет весна. — Скажите, шансов нет совсем? — Мы делаем все возможное. Мужчина кивает. Эти слова он слышит почти каждый день вот уже на протяжении года или, может, двух. Сколько прошло времени? Кажется, вечность. Молча встает и идет к дверям, но затем снова оборачивается, словно о чем-то вспомнив. — Вы не могли бы передать ему вот это? — В руках у мужчины сложенная вдвое записка, и врач, помедлив, кивает, забирая листок из его рук. — Будем надеяться, Арсений Сергеевич, будем надеяться. Он идет по залитому солнцем больничному двору, не замечая никого и ничего вокруг, хотя, кажется, молодого парня, сидящего на лавочке с пожилой женщиной, заметил сразу. Отчаянные глаза парня затмевали пение птиц, солнце, смех детей за высокой изгородью больницы. А женщина сидела молча, теребила платочек в слегка подрагивающих пальцах и смотрела так отрешенно, словно была не здесь. — Мам, я приду завтра. — Безнадега в голосе парня убивала, и Арсений непроизвольно остановился, наблюдая за тем, как медсестра помогает женщине подняться, а затем уводит ее в сторону больничного корпуса. На какое-то мгновение их глаза встречаются, и парень выдыхает. — Она уже совсем ничего не помнит. Совсем. Не узнает меня, сказала, что у нее нет сына. — Голос молодого человека срывается, и он закрывает лицо руками. Не в силах смотреть на него, Арсений отворачивается, на ватных ногах отходит в сторону беседок, увитых плющом, и садится на одну из лавочек. Воспоминания яркими картинками врываются в его голову одна за другой, возвращая его во времена, когда они были счастливы, когда мечтали, любили и хотели состариться на одной подушке. Все счастливые моменты один за другим, как кинопленка…***
Смотреть на мирно спящего рядом любимого человека, гладить его небритую щеку, целовать приоткрытые губы, такого сонного, теплого после сна. Готовить яичницу с беконом, любить друг друга на кухонном столе, забыв про эту самую яичницу на плите, опоздать на работу. На выходных ездить за город и в парк, кататься на скейте, роликах, нестись с горки вниз, переплетаясь пальцами, есть сладкую вату и кормить друг друга мороженным. Завести собаку и по утрам долго спорить, кто идет с ней гулять. В итоге долго мириться и идти гулять всем вместе. Попасть под дождь, целоваться под упругими струями, наплевав на всех и вся. Сделать предложение на самом верху Эйфелевой башни, крича, как сильно он любит его, и услышать в ответ долгожданное: «Да, да, да!» Какие они были счастливые… А потом как будто отрезало, разделив их жизнь на «до» и «после». — Антош, ты почему еще не собрался? Время же, ну! И такси ждет. Такое событие! — Арсений вихрем ворвался в квартиру, сгребая в охапку светловолосого высокого парня, стоящего посреди комнаты в раздумьях. — Какое событие? — Антон вымучено улыбнулся, и Арсений отстранился, разглядывая зеленые глаза. — Молодой человек, вообще-то я вам предложение сделал, и сегодня мы едем знакомиться с моими родителями. — Предложение? Когда? — Две недели назад, хотя я готов делать тебе его снова и снова, каждый день. Антон Андреевич Шастун, ты согласен быть моим мужем в горе и в радости, богатстве и бедности, пока смерть не разлучит нас? — Не усмотрев в словах любимого ничего странного, Арсений, улыбаясь, встал на одно колено и взял длинные тонкие пальцы в свою ладонь. — Антош, все хорошо? — Арс, давай никуда не поедем… У меня голова болит, я не понимаю, так странно все. — Ты заработался, нам с тобой срочно нужен отдых. — Мужчина привстал, нежно целуя губы напротив. И пока светловолосый парень сидел в спальне на кровати и разглядывал себя в большое зеркало напротив, расстегивал рубашку, из зала доносился тихий голос Арсения, говорившего по телефону. Встреча отменялась по причине, которую Антон и сам не мог понять. Внезапно стало страшно, а почему — он и сам не мог разобраться. Когда Шастун забыл закрыть кран с водой и они затопили соседей, Арсений сказал, что дело житейское, с каждым могло случиться. Когда Антон забыл позвонить деловым партнерам и они сорвали контракт — понять и простить еще можно было, да и другие какие-то мелочи незначительные. А когда Шастун не приехал на собственную регистрацию в назначенный срок, и Арсений в красивом смокинге как дурак стоял среди сотни гостей, раз за разом вслушиваясь в длинные гудки на том конце трубки, — тогда-то и стало понятно, что дело дрянь. Тогда они впервые крупно поссорились, чуть не разъехались, но нашли в себе силы поговорить друг с другом. Впервые они оказались здесь, в этих белоснежных стенах института здоровья несколько лет назад. Гулкие коридоры, сотни дверей и какая-то гнетущая тишина. Арсений сидел в коридоре, ждал очень долго, кажется, целую вечность, пока не вышел врач невысокого роста в очках с золотистой оправой. Сзади шел Антон. — Альцгеймер, — произнес врач и поднял глаза на Арсения, — первая стадия. Диагноз словно пыльным мешком бьет по голове, и темноволосый мужчина словно не понимает, крепко сжимая в своей ладони длинные тонкие пальцы. — И что… что дальше?.. — Голос Антона дрожит, и Арсений еще крепче сжимает его руку в своей. — Дальше будем делать все возможное, чтобы замедлить течение болезни. Вам нужно будет еще сдать анализ крови и показаться психиатру. Будем обследоваться. Раньше у нас на учете не состояли? — Слова врача проникали в голову словно через толстый слой ваты, и было слышно, как гулко бьются сердца у двух молодых мужчин. В этот же день они по-тихому расписались, а после остаток дня провели дома друг у друга в объятьях, отключив все телефоны и даже дверной звонок. — Я не хочу, Арс, я не хочу тебя забывать. Я люблю тебя… я… — шептали в темноте дрожащие губы, и Арсений обнимал крепче, прижимался ближе. Господи, как тяжело оставаться сильным, как тяжело самому не разрыдаться здесь и сейчас, моргать, порывисто вытирая соленые капли, сползающие по щеке. — Я тебя никому не отдам. Мы будем вместе, мы справимся. — Голос, полный решимости, способный вселять веру, способный заставить бороться и не опускать рук…***
— Мы делаем все возможное, — словно попугай говорил врач почти каждый день. — Шанс есть, но он слишком мал, нужно надеяться. Арсений надеялся, Арсений верил, даже когда однажды утром был жестко сброшен с кровати, и сон мгновенно улетучился от отчаянного крика: «Ты кто такой, а?! Ты что делаешь в моей квартире? Убирайся вон!» Арсений верил, Арсений надеялся, Арсений боялся, и лишь поэтому из их квартиры исчезли все колющие-режущие предметы, все, что могло нанести вред высокому и сильно исхудавшему парню с глазами больной собаки, стремительно забывающему отрывки своей жизни и всех тех, кто в ней находился. Его это больше не печалило. Спокойный, апатичный, безучастный ко всему. Арсений верил, Арсений надеялся, Арсений выл по ночам в подушку, закрывшись в туалете, чтобы утром, натянув на лицо улыбку, протянуть дрожащую руку и сказать: «Привет, я Арсений. Давай знакомиться…» Они знакомились снова и снова. Каждое утро, как гребаный день сурка, повторялось с точностью до мелочей. С работы пришлось уволиться, перевестись на дистанционный режим, чтобы каждую минуту проводить рядом с тем, кого он безумно любил, и влюблять его в себя заново. Драгоценные минуты текли словно песок сквозь пальцы, и нужно было удержать хоть одну. Они гуляли по городу, по всем местам, которые были дороги им двоим. Но сейчас Арсений старался за двоих, они часто сидели в кафе, держались за руки. Антон что-то временами вспоминал, и тогда счастью Арсения не было предела. Эти короткие мгновения, где они могли быть счастливы какое-то время, были бесценны. По всей квартире теперь пестрели стикеры с напоминаниями или инструкциями о том, как включить утюг, микроволновку, где лежат носки или на какой полке стоит шампунь. Вынужденная мера, в стремлении сделать жизнь светловолосого парня легче. Впервые Антон ушел из дома, когда Арсений спустился в аптеку, которая находилась на первом этаже их дома. Когда мужчина вернулся — дверь оказалась открытой, а в квартире стояла звенящая тишина. Куда мог уйти парень, страдающий потерей памяти? Да куда угодно. Арсений нашел его в парке через дорогу. Он кормил голубей и был безучастен ко всему происходящему. Побеги стали случаться все чаще, стоило Арсению на мгновение отвлечься. В этот короткий миг на Антона нападала паника: страх незнакомой квартиры угнетал, и он бежал на улицу. В один из таких побегов пришлось подключать полицию в лице лучшего друга Сергея Матвиенко, начальника патрульно-постовой службы. Поиски длились до полуночи. С неба крупными каплями сыпал дождь, а машина ППС медленно колесила из района в район, пока свет фар не выхватил высокую сгорбленную фигуру на скользких перилах моста. Арсений себя не помнил, когда оттаскивал любимого человека от пропасти, который, впрочем, и не сопротивлялся, дал себя схватить и даже смиренно вытерпел пару пощечин. Уже дома, когда светловолосый парень, укутанный в теплый плед, спал под действием успокоительных, Арсений сидел рядом, не смея отвести глаз от спящего, затылком ощущая взгляд лучшего друга. — Арс, ты бы… ну ты же не справляешься. — Серег, лучше молчи. Он там умрет в этой больнице. А тут я, люблю его, тут наша квартира, тут… — А тут ты подохнешь сам. Ты себя видел в зеркало, Попов? Никто не говорит, чтобы сдать его в приют и забыть. Ты будешь приходить, а там ему помогут, там врачи. — Коренастый мужчина с прической-ежиком подсел рядом и похлопал Арсения по плечу. — Арс, это не предательство, ты понимаешь? Арсений понимал и лишь поэтому сделал так, как было нужно, приняв, кажется, самое тяжелое решение в своей жизни. Теперь он почти не уходил из клиники, приходил по нескольку раз в день, терпел все приступы от агрессии до истеричного плача, помогал одеваться, читал ему книги, гулял с ним в парке, говорил, рассказывал обо всем на свете, а Антон молчал. Он мало говорил, иногда долго думая, осторожно подбирая слова. Болезнь не отступала, кажется, она решила не щадить высокого и когда-то жизнерадостного парня с озорным блеском в глазах. Состояние ухудшалось. Временами Арсения не пускали в палату к любимому человеку, ведь могло быть только хуже, и он тогда уходил в беседку в больничном парке и прятал лицо в ладонях. — Нужно надеяться, — словно испорченная пластинка завел врач полным безнадеги голосом и устало потер переносицу. — Вы должны понимать, мы делаем все возможное, чтобы… — Чтобы что? — прошипел мужчина и до боли закусил губу. — Что бы облегчить его состояние. — Он умрет? — Вопрос, заданный в лоб, и долгий пронзительный взгляд двух мужчин друг на друга. Арсений знал ответ, но он его не устраивал категорически. Ведь так быть не должно, так не может быть. В дни отчаянья, когда Антон не узнавал его, прогонял, истерил, Попов стоял у небольшого окошка в больничной палате и наблюдал за тем, как худой, изможденный болезнью парень сидит у окна и смотрит куда-то вдаль, вертя на пальце кольцо, подаренное когда-то Арсением. С ним Антон никогда не расставался, даже когда в Попова летело все, что попадалось под руку, а особенно крики: «Убирайся прочь, я не знаю, кто ты такой!» Кольцо — единственное, что осталось из той прошлой счастливой жизни. Красивый ободок с гравировкой внутри. В такие дни отчаянья Арсений и написал записку со словами, рвущими душу в клочья. Им осталось недолго до того момента, когда боль достигнет своего пика, а из глаз исчезнет вера и смысл жизни, как тогда у того парня, которого Попов видел в парке и которого не узнала родная мать. Как скоро это случится и с ними? Как скоро Антон уже совсем не вспомнит его? Завтра? А может, уже сегодня? Антон угасал, словно яркая звезда на темном небосводе, и сделать что-либо Арсений был уже не в силах. Он передал записку с врачом. Записку — его, кажется, последнюю надежду. Гулкие шаги отдавались по коридору, эхом отбивались от стен и задерживались звоном в ушах. — Арсений Сергеевич, Арсений Сергеевич, подождите! — По коридору почти бежала молоденькая медсестра, прикрепленная к палате тяжело больного. — Что случилось? Свет, чего ты молчишь? — Арсений хмурился, вцепившись в худые плечики девушки. — Арсений Сергеевич, он просил передать вам… — В руках у девушки был белый конверт, который она медленно положила в широкую ладонь мужчины. — Кто «он»? — Голос Арсения дрогнул, и он моргнул раз, другой, третий. — Антон. Но не сегодня, месяца два назад, когда ему лучше было. Он попросил ручку и писал весь день, а потом попросил сохранить и передать вам, когда… когда ему хуже будет, — едва слышно пропищала девушка и закрыла рот ладонью, сдерживая рвущийся наружу всхлип. — Простите… — Спасибо, — хрипло произнес темноволосый мужчина и отвернулся к окну, сжимая в пальцах конверт еще некоторое время, не решаясь открыть его и прочесть.«Ты знаешь, Арс, я так тебя люблю. Люблю и не представляю своей жизни без тебя. Хотя эта сучка (ну ты в курсе, про кого я) пытается отнять нас друг у друга, я ей так просто не дамся. Я могу забыть твой номер, могу забыть твой запах и вкус губ, могу забыть даже тебя, но я никогда не смогу забыть твою любовь и ту дрожь в теле, когда ты обнимал и целовал меня. Я не смогу забыть то время, когда мы гуляли, держась за руки, и пахло весной — сильно пахло весной! — и холодный ветер забирался под куртку, а ты обнимал меня, и мне было очень тепло, даже жарко. У тебя очень горячие руки, их я тоже не смогу забыть. Хотя временами и кажется, что я не помню. Я тебя так проверяю, ах-ха-ха! А еще я не смогу забыть, когда по утрам ты будил меня поцелуями. Это время невозможно забыть, и даже когда я буду умирать, я буду это помнить. Ты не дрейфь, Арсюх, прорвемся. Даже когда надеяться будет бессмысленно, даже если меня не будет — я всегда буду рядом в твоем сердце. Я хочу, чтобы ты жил, был счастлив, любил, помнил. Это, оказывается, так важно — помнить. Я жив, пока ты меня помнишь. Люблю навсегда, твой Антон».
Тяжелые капли падают на бумагу, исписанную неровными строчками, но мужчина даже не пытается стереть влагу со своих щек, а лишь прикрывает глаза, позволяя мокрым дорожкам ползти по небритым щекам. В его дрожащих пальцах серебряный ободок. Совсем такое же, только камешки другого цвета, как дарил ему он, кольцо с гравировкой, с навсегда застывшей, но такой важной строчкой.Сохрани меня в своей памяти.