Сага Зла

Тьма. Одна непроглядная тьма окружала его со всех сторон. Она поглощала всё: любые звуки, яркие цвета — только чёрный. Он заглядывал в самую душу, в самые её потаённые уголки, заставляя страх разрастаться с небывалой силой. Тьма собирала всё. Не было ничего, одна пустота. Он не знал, как он сюда попал, как здесь оказался. Он не знал даже того, кто же он такой. Не было никаких звуков, ни приятного пения птиц или нежного звона колокольчика, ни противного плача ребёнка или надоедливого жужжания насекомого. Казалось, что он не слышит собственного голоса, но это ему только показалось — он слышал себя громко и отчётливо. Не было цветов: ни кроваво-алого, ни девственно-белого, ни ослепляющего жёлтого. Только мрачный чёрный, что не давал проникнуть в это тёмное место другим цветам. Он задрожал, обняв себя руками. Опустил голову, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь, но тщетно — полная амнезия. В голове пусто, хоть шаром покати. Он пытался идти, но не мог сделать и шага, словно невидимая странная сила не давала ему ходить. Он мог сесть или лечь, принять удобную позу, но передвигаться в любую сторону что-то не позволяло. Только наверху было странная дыра, выделенная более блеклым чёрным. Она напоминала отверстие для большого ключа. Он не мог видеть даже себя, а этот выделяющийся узор он видел ясно. Оно было прямо над ним. Дыра ничем не отличалась, только имела границы. Ему порой чудилось, что это некий символ, связанный с его жизнью до того, как он сюда попал. А жив ли он? Он не чувствовал ни жара, ни холода, даже малейшего ощущения ветра не было. Он не чувствовал собственных прикосновений. Кусал губы, лишь бы хоть что-то почувствовать, любой физический контакт. Он сходил с ума. Почему он испытывает только страх и позывы дрожи? Он ведь человек? Человек? Он не знал, сколько прошло времени, когда он впервые что-то услышал. Тонкий голос с какой-то пугающей хрипотцой, нарушивший тишину и заставивший подскочить на ноги, подняв голову вверх. Голос явно исходил от отверстия. Он казался знакомым, тягучим, обволакивающим со всех сторон. Он заставил страх возникнуть с новой силой. — Юный грешник, теперь ты никогда отсюда не выйдешь. Ты заперт здесь навсегда, поверь. Готовься здесь встретить вечность. И что-то заставило всё тело содрогнуться, упасть на колени и обхватить руками голову. В ней яркими вспышками проносились воспоминания, которые пробудил этот таинственный голос. Теперь он с уверенностью мог сказать, кому он принадлежал, только стал хриплым и бесцветным. Он понял, за что он здесь оказался. Это не ад и не рай. Не свет и, как это ни странно, не тьма. Это просто пустота, сводящая с ума. Абсолютный вакуум. Грехи. Гордыня. Он всегда считал себя выше других, выше него была только одна дева, что казалась ему сущим ангелом. Он был эгоистом, что не думал о других людях. Думал только о любимой сестре. Похоть. Он буквально терял голову и контроль над своим телом по ночам, в которые всегда был рядом с сестрой. Он до безумия желал её. Желал слышать её прелестный голос, чувствовать её бархатную кожу под своими пальцами. Желал сделать её только своей. Самой незначительной казалась ревность, самым тяжким — убийство. Нет, не убийство, а многочисленные убийства. Их совершала не только сестра, он тоже. Он тот, кто убил принцессу королевства Изумрудов своими собственным руками. Он опустил руки и посмотрел на них. Они были чистыми, но на самом деле на них побывало много грязи и крови. Гилберт Байльшмидт не церемонился, не боялся запачкать руки, пусть и надевал часто белоснежные перчатки. Их предназначение было другим. Что ж, он заслужил такое наказание. Вечность провести в одиночестве.

***

На руках были красные наручники, что почему-то напоминали неустанную боевую деву из его королевства, что руководила восстанием. Гилберт был уверен, что они символизировали пролитую им кровь. На ногах же были синие оковы, что напоминали ему о принце Ледяной страны, где вечно царила зима. Это символ слёз, которые он вызвал своими деяниями. Он искренне раскаялся, но в некоторых вещах он не чувствовал себя виноватым. Иногда он даже искренне радовался, а порой смеялся, как безумный. Да, он убивал. Да, он служил самому злу. Но он любил это зло по-настоящему. Хотел касаться по-настоящему. Часто сверху доносился родной до боли голос. Тихий, грустный, он даже не мог понять, кому он принадлежал. Мог разобрать только то, что он пел колыбельную. Кто же это его убаюкивает во мраке? Он сидел и слушал, обняв колени руками и смотря наверх. Хотелось подпевать, выплеснуть всю ту боль и горечь, что накопились в нём за это неизвестное время. Этот мягкий голос не только убаюкивал, но и словно исцелял все рубцы и шрамы. С ним он мог хотя бы на время забыть об одиночестве и боли. Он ведь поёт для него, неужели он кому-то нужен извне? Неужели его кто-то ждёт? Со временем он запомнил каждое слово колыбельной, знал её наизусть. Он даже добавил новые слова, чтобы отвлечься от постоянного мрака вокруг.

***

И снова прошла, казалось бы, вечность. Ничего не менялось. Только песня и тихий голос не давали сойти Гилберту с ума. Это давало ему небольшое количество сил терпеть подобное. Из отверстия наверху выпал шарик. Яркий, белый. С непривычки он резал глаза. Гилберт подставил руки, чтобы поймать его, но он словно завис над ними, не двигаясь. Будто он чего-то ждал. Он мерцал во тьме, позволял видеть свои руки и ноги. Он доказал, что Гилберт не просто какой-то сгусток материи, что у него есть полноценное тело. Он сразу понял, что это за шар. Наверху послышался дикий грохот, но Гилберт и не вздрогнул, просто глядя наверх. Тьма разделилась пополам тонкой полоской белого света, что расширялась всё больше и больше с каждым мгновением. — Ты никогда не смоешь свои грехи. Но ты воплотил любовь и зло в одно целое. Иди же. Тебя ждут. Голос смолк, едва сказал эти слова. Свет всё больше и больше поглощал тело Гилберта, заставляя его зажмуриться, чтобы не ослепнуть. Оковы спали, освобождая руки и ноги. Они сказали на прощание: — Потерпи ещё немного, скоро ты переродишься.

***

— Гил. Гил! Вставай же! Его разбудил громкий голос и ощущение тяжести на его теле. Он с трудом разлепил глаза. Сильно хотелось спать, спросонья всё плыло и двоилось. — Гилберт! На нём сидела собственная сестра-близнец, своенравно надув губы. За ней виднелся силуэт ещё одной девушки, что внимательно смотрели на него. И Наталья здесь? Но она подождёт, сейчас куда важнее другой человек. — Ты идёшь или нет? Иначе мы без тебя уйдём! Она уйдёт? Без него? Эти слова заставили мозг проснуться полностью с завидной скоростью. Он прижал к себе сестру и уткнулся в её белые волосы, вдыхая родной запах. — Ч... Что? — Юльхен так и покраснела, спрятав лицо в его груди, пряча густой румянец, — ты ещё не до конца проснулся? Не заболел? Эта болтовня его полностью успокоила. Он чувствует её тепло, ощущает приятный запах. — Ничего страшного, поваляйтесь. Наташа, идём. Иван зашёл с мягкой наигранной улыбкой, глядя на близнецов, но почти сразу вышел. За ним ушла и Наталья, закрыв за собой дверь. Это точно не сон. Это явь. Она крепко обнимает его, не понимая отчаянности в каждом движении. Словно он боится её отпустить даже на мгновенье. Целует также отчаянно, как никогда прежде. Голодно и жадно. Она и слова не может вымолвить, лишь прикрывает глаза и прижимается посильнее, позволяя вдавить себя в кровать. На губах Гилберта расцвела усмешка. Сейчас он вновь сделает её своей. — Я соскучился, моя госпожа.