Чёртовы проказы

      Май уверенно и быстро вступал в свои права. По-весеннему свежий и уже по-летнему жаркий, он хвастался пейзажами — один вид был краше другого; он дарил мимолетные запахи, влетающие в приоткрытое окно. Пахли цветущие пестрые ковры раздольных полей, пахла теплой влагой широкая после весенних паводков река. И запахи уходили столь же быстро, как уплывал весенний пейзаж за окном, оставаясь позади несущегося поезда. И ни один весенний вид, будь то васильковое поле или юный березовый лесок, не в силах был выдернуть парня, звавшегося Семёном, из глубокой задумчивости.       Сёма сидел неподвижно. Сложив руки на столике в своем купе, он опустил на них голову и глядел в окно стеклянным, невидящим взглядом. Врывавшийся в щель приоткрытого окна ветер трепал его темно-русые волосы, обдувал взмокший от жары в поезде лоб, а Сёма очень бы хотел, чтоб этот ветер хорошенько погулял в голове и вынес оттуда весь бедлам, который там творился. Увы. Мысли, словно клубок изворотливых и скользких змей, цеплялись одна за другую, ерзали да ползали, вызывая головную боль.       А он и рад бы был не думать, но слишком много всего навалилось в один не самый прекрасный момент. Слишком много того, с чем справиться сложно. Но можно. Можно пережить измену любимой девушки. В конце концов, ну кто она? Не жена, так и горевать незачем. Можно закрыть глаза на предательство лучшего друга, который ее увел. «Значит, не любила, Сём! Сам подумай, не со мной — так с другим бы изменила. Нос не вешай, девушек много, а лучший друг — он один». Был. Пламенная речь от хорошего удара в морду не уберегла, а вместе с тем рухнула и многолетняя дружба. Да и чёрт бы с ней. И это можно перетерпеть. И досрочное увольнение с контрактной службы по состоянию здоровья, когда отсылают домой из очередной командировки и украшают военный билет пометкой о непригодности к службе. Был, мол, солдат, да сломался. Поезжай домой и лови непутевых дружков у зазнобы в постели.       Сёма посмеялся про себя. Вернее сказать, над собой. Горько и невесело.       Равномерный стук колес, приевшийся за целый день тряски в поезде, стал замедляться, сбиваясь с ритма. Сёма, услышав объявление станции, вскочил на ноги, схватил рюкзак и покинул купе.       Идея плюнуть на все и уехать не казалась такой уж прям блестящей, нет. Четыре городские стены давили до такой степени, что хотелось голову в петлю засунуть. Сёма не ждал, что четыре деревенские стены как-то исправят проблему, но все ж… Мало ли. Тишь да глушь, да воздух свежий. Ни одного знакомого лица, и, быть может, это как раз то, что ему очень-очень нужно, чтобы не сойти с ума. Или сойти, но потихонечку, неприметно так. Чтобы никто ничего и не понял.       Подъезжая к станции, поезд тормозил, пронзительно скрипя колесами, а Сёма смотрел в окно тамбура на далекую деревню, путь к которой лежал через поле, и вспоминал, как проклинала это место мать. За отнятое детство и погубленную юность, говорила она, ненавидит село, а объяснять не торопилась, что к чему. Но ясно было одно — ни грамма ностальгии не было в ее голосе, когда говорила она о деревне, в которой родилась. Не объясняла и того, почему сыну не стоит ехать и жить там. Ведь остался же в селе отчий дом, пустующий столько лет. И ладно бы от него одна рухлядь осталась, так нет ведь — стоит, заколоченный досками, да еще столько же простоит.       Ругалась мать, ворчала, но ключи от дома отдала, так и не допытавшись от Сёмы, зачем ему понадобилось ехать в эту глушь. Он и сам не до конца уверен был, что знает.       Поезд окончательно остановился через пару минут, с громким шипением раздвинул свои двери и выпустил на свободу. Сёма вышел здесь один и долго еще стоял, покуривая сигарету и глядя, как сверкает на солнце вдалеке позолоченный крест с купола церковки. А докурив, сплюнул под ноги, распахнул камуфляжную полевую ветровку, хорошенько потянулся во весь свой без малого двухметровый рост и вздохнул. Схватил рюкзак, забросил на плечи и зашагал к деревне по узенькой дорожке, что вела от станции через поле.       Изнывая от жары, Семён шел почти полчаса, слушая стрекот кузнечиков и шорох молодой полевой травы. Дорожная пыль щедрым слоем оседала на потоптанных берцах — хоть пальцем на них рисуй.       У подхода к деревне солдат подоспел на подмогу к местной старушке, которая, набрав воды из колонки, пыталась подцепить большую да тяжеленную алюминиевую флягу на тележку. — Давайте-ка помогу, — не столько предложил, сколько настойчиво поставил перед фактом Сёма, отобрав у бабули телегу. Подцепил флягу и неспешно покатил по тропинке, а старушка засеменила следом, охая и поправляя цветастую косынку. — Тут везти недалече. А ты, сынок, никак в гости к кому пожаловал? — живенько проявила интерес старушка, и Сёма понял — вот оно, местное сарафанное радио. К вечеру, если не раньше, о его приезде узнает все село. — Нет, не в гости. Жить, — не стал юлить солдат. — В доме заброшенном. В какой он, кстати, стороне, не подскажете? — спросил Семён, покрепче держа тележку со скрипучими колесами. — Это тот, который на отшибе, что ли? — всплеснула руками бабуся. — А мне почём знать? Что у вас, выбор заброшенных домов большой? — улыбнулся Семён, вспоминая «Простоквашино» с этим его «живите, кто хотите». — Да нет, один он. Я не о том тебе толкую, — махнула бабка рукой, а потом указала в определенную сторону. — В той стороне он, за концом улицы. Я про то, что ведьмин дом-то. Чего ж тебя туда понесло? — Меня, бабуля, ведьмами не напугать, — ласково улыбнулся Сёма, шагая себе с телегой и флягой, пока старушка торопливо шаркала следом, едва поспевая за молодецким маршем — один Сёмин шаг в четыре бабушкиных шажка. — Ишь ты, — хмыкнула она. — Хата-то запущенная. Огород весь оброс, уж какой год сорняки никто не дёргал. — Выдерну, — отмахнулся Сёма, шагая себе. — Стой, стой, — замахала старушка руками, и он обернулся, тормознув. Бабушка указала на дом, мимо которого он пролетел. — Вот изба-то моя, сюда давай. Разбежался, словно рысак. Ох, прыть молодая. Я когда-то не хуже тебя бегала…       Сёма пропустил мимо ушей рассказы бабули о похождениях в пору ее резвой юности, закатил телегу во двор и поставил флягу на крылечко, заодно напившись прохладной воды. — Заходи, сынок, коли чего. Чаем всегда напою, — велела старушка, провожая парня. Сёма зайти пообещал всенепременно, распрощался и зашагал дальше, в указанную сторону.       Встречая местных, деревенских, Сёма пока ни с кем не знакомился, только издали смотрел, пока в ответ смотрели на него. Щурились с подозрением местные мужики, завидев городского, шептались бабушки на лавках, провожали любопытными взглядами девчата в сарафанчиках.       Дом на отшибе нашелся быстро. Одиноко стоял поодаль, метров за четыреста от конца сельской улицы. Тропинок к нему не было. Дом старый, что хорошо видно по нему, но крепкий. Про огород бабка не соврала — вдоль и поперек зарос, да и двор был запущен не меньше. А у строения, что оказалось баней, прогнила и окосела одна стена. Семён вздохнул, чертыхнулся и присел на крыльцо, сбросив рюкзак с плеч. Прикурил, огляделся и увидел на кривом столбике близ забора холеного черного кота с длинными усами и лоснящейся шерстью. Кот сидел неподвижно и буравил Сёму взглядом. — Эй. Кыс-кыс-кыс, — позвал Сёма, похлопав ладонями по коленям. — Ты чей? Иди сюда, поглажу. Кыс-кыс.       Кот проигнорировал зов, нервно дернул длинным тонким хвостом с пышной кисточкой на конце, встал и спрыгнул в заросли травы, исчезнув в них. Сёма вздохнул и тоже поднялся, достал ключи из рюкзака и кое-как отпер почти заржавевший навесной замок. Оторвал доски, приколоченные к двери, зашел внутрь и понял, что работы непочатый край.       Обилие пыли и грязи из дома не получилось вычистить за один день. Сёма потратил на это два с половиной дня. И еще целый день убил, чтобы вычистить и починить забитую золой и копотью печь в доме — газового отопления тут не было, и это было не критично. В приоритете было провести и подключить электричество, чем Семён и занялся позже. Ну а с газом можно было и повременить.       Сам дом был с двумя комнатами и кухней, была небольшая веранда, а из тесной кладовки вываливалась гора старой мебели, среди которой целыми остались только два деревянных стула и стол, остальное пришлось выбросить, потому что починке не подлежало. А вот в пустой дальней комнате одиноко стояла широкая кровать. Старая, железная, с прутьями в спинках, потускневшая и пыльная, но неожиданно крепкая, хоть и страшно скрипучая. На упругую металлическую сеть хоть сейчас можно было положить матрас. Если б только он был.       От шкафа, заросшего паутиной, пришлось долго чихать, но своего Семён добился — привел избу в пригодность, навел чистоту и порядок, а потом продолжал трудиться уже на улице, чтобы облагородить и сам участок, включая огород и двор. Изнуренный и выжатый, словно лимон, Сёма вырубался до полуночи и спал до обеда. А в выходной день отправился знакомиться с ближними к его дому односельчанами. В штыки, конечно, не принимали, но все ж относились с настороженностью. Молва о человеке, поселившемся в «дурной» избе, со скоростью молнии промчалась по маленькому селу. Но местные байки о репутации дома Сёму не волновали. Контакт был налажен. Сёма завел много знакомств, обошел маленькую деревню вдоль и поперек, чтобы знать, где магазин, где почтовое отделение, где участковый служитель правопорядка, а где медицинский пункт. Нашлась тут даже маленькая библиотека, куда Семён от нечего делать записался и утащил домой несколько книг.       Знакомство с местными даром не прошло, и получилось слегка пополнить скудную обстановку дома: у одних приобрел старенькую электрическую плитку, потому что совершенно не горел желанием готовить в печи; у вторых — холодильник за полцены, а третьи расщедрились и безвозмездно подогнали годный диван, так как заимели новый.       Сёма и не заметил, как пролетел день. Натаскавшись мебели, он потягивал холодное пиво в свое удовольствие, сидя на лавке возле сельского магазина в компании двух местных парней. С ними он охотно обсуждал рыбалку, и не слишком охотно — причины своего переезда. Новые товарищи, к большому счастью, чувством такта отличались и снова начали перечислять особо рыбные места здешней глубокой реки. В целом, думал Сёма, от проблем отвлечься получилось. Пока что. Что касается дома с его дурной славой, то во всем селе только суеверные старики твердили об этом, а вот местная молодежь над ними посмеивалась, и Семён поддерживал их мнение, не желая забивать голову еще одной проблемой.       Поздно вечером того же дня он читал чрезвычайно интересную книгу, отключившись от внешнего реального мира. Развалившись по-хозяйски на новом диване, Сёма читал главу за главой, не замечая времени. А вот посторонние звуки не заметить было нельзя, и сколь бы интересной ни была повесть, отвлечься пришлось. В кухне заскрипели половицы, как скрипят обычно, если по ним пройтись, а вслед за этим замигала лампочка. Сёма хмуро сдвинул брови и глянул на часы, что показывали половину третьего. Он закрыл книгу, протер уголки усталых глаз и стиснул зубы, когда внезапный стук в дверь отдался резкой головной болью. — Твою мать, — прошипел парень, встал с дивана и пошел открывать. Отпер, но за дверью никого не оказалось. Калитка была заперта изнутри, а возле нее на дорожке сидел знакомый уже черный кот. Сидел, все так же неотрывно глядя на Сёму, отчего ему стало малость не по себе. Погладить чужого котика как-то расхотелось враз. Он закрыл дверь и задвинул засов. Раздавшийся снаружи жуткий скрежет заставил шевелиться волосы на голове, и вряд ли эти звуки по силам издать коту.       Сёма тихо вздохнул и прижался спиной к стене, обхватывая голову руками и закрывая глаза. Или это галлюцинации, или вся суеверная половина деревни права. Похолодев от того, что кто-то во дворе надрывно зарыдал, Сёма вернулся в комнату и сел на диван, вытирая о штаны вспотевшие ладони. Нервы натянулись в струнку, он чувствовал себя ребенком в комнате страха, одиноким и брошенным. А может, деревенские решили подшутить над заезжим городским? Так ведь нет во дворе никого. Или есть?       Все окончилось так же внезапно, как началось. Сёма посидел еще какое-то время, вслушиваясь, а потом ушел спать. Уснуть получилось не сразу, но получилось — и на том спасибо.       А утром, не завтракая, Семён отправился за расспросами к старушке, которую встретил тут в первый день. — Доброе утро, — крикнул он, облокотившись одной рукой на калитку, а второй прикрыв рот, широко зевая. Бабушка суетилась у сарая, подсыпая зерно в цыплячью кормушку. Цыплята желтыми комочками топтались у ее ног и пронзительно пищали наперебой. А бабушка, завидев Сёму, заулыбалась. — Сынок, ты проходи, там не заперто, — махнула она рукой. Сёма толкнул дверцу и зашел. — Тебя звать-то как? А то ж я, старая голова, в прошлый разок-то и не спросила. — Семён, — представился парень, заходя под тень крыльца вслед за пожилой хозяйкой. Та вытерла руки о передник, тихонько пихнула ногой с дороги упитанного полосатого кота и провела гостя в дом. — Я чего пришел-то… Мне б послушать, почему у избы моей слава дурная.       Сёме было странно спрашивать о доме своей бабки у чужих людей, но от матери ни словечка не дождешься, кроме проклятий в адрес деревни и родителей. А более мама говорить ничего не желала, как бы Семён не просил. — А послушай, чего б нет. Говорила я уже, ведьмин это дом, — ответила старушка. — Ты садись, Саша, за стол. — Сёма. — Давненько этот дом стоит. Ведьма в нем жила. Я сама ее не застала, это мать моя о ней рассказывала. Говорила, вся деревня от ее проказ воем выла, житья никакого не было. То скотину загубит, то поля подожжет, окаянная. А как померла, так дом и остался проклятым. И была дочь у этой ведьмы, и тоже ей житья не было. Замуж она за тогдашнего священника вышла. А дочь, что у них тогда родилась, в город сбежала, как подросла. И не возвращалась с той поры, хотя дом, вроде как, унаследовала. А ты, сынок, снимаешь избу, али купил?       Сёма не ответил, пропадая в мыслях. Это что же, получается, его бабка, о которой мать отказывалась говорить, была попадьей, а прабабка — и вовсе ведьмой? Ну и вздор. — А что же, Сеня, и тебя лукавый донимать стал? — не унималась бабулька с вопросами, а глаза загорелись от любопытства. Вот так новость будет, на потеху бабушкам-подружкам. — Сёма, — поправил парень. — Донимает, еще как.       Бабка охнула и перекрестилась трижды, а Сёма едва удержался, чтобы не фыркнуть в чай и не забрызгать скатерть с подсолнухами. — Батюшки мои! — Да будет вам охать, — улыбнулся Семён. — Святой воды не найдется? — Найдется. Еще с Крещения стоит.       Восклицая и крестясь, старушка ушла в другую комнату, а вернулась со святой водой в пластиковой полторашке из-под «Буратино». — На-ка. Ты уж, Стёпа, осторожнее. В церковь сходи. — Я Сёма. Спасибо. Схожу.       Допив чай и распрощавшись, он вышел на улицу, помахивая бутылкой. Зачем взял воду — сам не знал. Но чего греха таить, на бабкину реакцию посмотреть было забавно. И смех, и грех.       Дома он спрятал бутылку под кухонный стол и более не думал о ней.       Забыв о ночных происшествиях, Семён решил взяться за починку банной стены. Это летом проблем от нее особо никаких, а зимой будет сквозить и выстужать весь пар. А улицу греть — себе в убыток.       Провозившись с ремонтом до позднего вечера с перерывами на перекусы и перекуры, Сёма заполз домой совсем без сил в начале двенадцатого часа. Умылся, разделся и упал в кровать, сразу же вырубаясь. Но вот долго поспать не вышло, и к довольно резкому пробуждению его принудил оглушительный грохот. Сёма резко сел в кровати и прислушался. В кромешной тьме явно ощущалось чье-то присутствие, отчего стало невыносимо тревожно. Семён вскочил и включил свет, огляделся и понял, что упал стул, и упал явно не сам. В тот же момент качнулась шторка, словно движимая сквозняком, или будто за ней кто-то спрятался. Сёма сглотнул, нервничая, потер заспанные глаза и дернулся от внезапного громкого стука в дверь. Тарабанили настойчиво и долго. Хмуро почесав затылок, парень набросил рубаху, влез в шорты, поднял и поставил стул, а затем пошел открывать, будучи уверенным, что за дверью никого нет. На вопрос «кто?» ответом послужила тишина. Но Сёма понял, что ошибся в предположении, когда, распахнув дверь, увидел нежданного гостя — парнишку восемнадцати-девятнадцати лет. Тот стоял, облокотившись на дверной косяк, а вторую руку упер в бок. Среди местных его встречать не доводилось, но Сёма об этом не волновался, разглядывая юнца.       Парень был худеньким, ростом ниже на голову, с угольно-черными волосами. И не то он успел загореть под пылким майским солнцем, не то от природы был слегка смугловат — понять было сложно. Стоял он, насупившись, глядел так укоризненно и хмуро, будто бы это его среди ночи подняли и озадачили внезапным появлением незваных гостей. Сёма невольно поежился под цепким взглядом внимательных черных глаз. — Ты кто? Чего пожаловал? — озадаченно спросил Семён. — Аналогичный вопрос, — выпалил парень. Ишь, дерзок. Сёма нахмурился. — Ты время видел? Ночь на дворе, — указал он за спину, где на стене висели часы. Гость и бровью не повел, криво ухмыльнувшись. — Не хочу показаться грубым, но два часа ночи — худшее время для знакомства. — Показаться не хочешь, а все ж грубишь. — Ладно, заходи, — вздохнул Сёма. Парень удивленно дернул черными бровями. — Сам меня за порог пустил, — едва разборчиво буркнул он, шагнув в избу, расстегнул свою легкую ветровку, снял и бросил на стул. Сёма его слов не понял, да и значения им не придал. — Звать тебя как? — Федькой зови, — отозвался гость, почесывая вихрастую чернявую макушку. — Скворцовым, — зачем-то добавил он. — Семён, — представился парень своему новому знакомому и протянул ему руку. Федя странно покосился на ладонь, нахмурив брови, но пожал ее, цепко обхватив горячими пальцами. Чудной. Но вроде местный. О семье Скворцовых, пасечниках, Сёма слыхал.       Федька все рассматривал кухню, а потом присел за стол, не нуждаясь в приглашении. — Выпить хочешь? Пиво есть, — предложил Семён, между делом заметив, что с приходом парня аномалия в доме стихла. — А то. Давай, за знакомство можно выпить, — охотно согласился Федя. — Как оно, житье-бытье? Привыкаешь? — Потихоньку. Ты это, иди-ка в ту комнату, — указал Сёма, — там поудобнее. Я сейчас.       Гость пожал плечами, юрко вскочил со стула и ушел туда, куда его направили. А Семён, пребывая в задумчивости, поежился снова — все казалось, что так и буравят спину взглядом колючие черные глаза. Не по себе стало.       Достав из холодильника две стеклянные бутылки с пивом, Сёма открыл обе и разлил по стаканам, но нести их, однако ж, не спешил. Сначала пакетик с сушеной рыбкой унес, пучок молодого зеленого лука и остатки нарезанной колбасы в тарелке. — Чего ты хлопочешь? Есть не хочу, — сказал гость, изучая книгу, которую Сёма читал. — Пожуешь, не лопнешь.       Федька громко фыркнул.       Вернувшись в кухню, Сёма замер, рассматривая стаканы с золотистым холодным пивом, а потом опустил взгляд под стол, на бутылку со святой водой. Достаточно было только допустить мысль о бесовщине, чтобы почувствовать себя круглым идиотом, но Сёме было жуть, как неспокойно. В собственном доме стало неуютно с приходом ночного гостя. И Семён решительно взял воду, открутил крышку, оглянулся, а потом плеснул совсем немного в оба стакана, чтобы наверняка. Убрав бутылку с глаз подальше, он взял стаканы в руки. Вода как вода, ничего с нее не будет, обнаружить в пиве ее нельзя. Сёма нутром чуял, что делает все правильно. Ну не ходят нормальные люди в гости после полуночи, особенно если без повода и к незнакомцам.       Поставив один стакан перед Федькой на невысокий столик у дивана, парень присел рядышком. — За знакомство, — сказал гость, схватился за стакан и поднес к губам, но в лице поменялся и шикнул что-то сквозь зубы. Черные брови сползлись к переносице, а нос на секунду брезгливо сморщился. — Чего не пьешь? — Нельзя. Батя почует — прибьет. Он у меня больно строгий, — вздохнул Федя, отставив стакан. — Вот те раз. Сначала согласился, потом отказался. Чем думал-то? — спросил Сёма, а сам глазам своим не верил. Ну и как же это понимать приказано? Не пьет, пригубить боится! — Забыл. — Ну, этот стакан-то хоть выпей. — Не буду, — упрямился юнец, а Сёма махнул рукой. — Ну и шут с тобой. Как угодно.       Федька начал точить лук со скоростью голодного хомяка, перышко за перышком, колбасой прикусывая, да заодно оглядывая комнату беглым взглядом. Походило на то, будто вор профессионально примечал, чего тут есть ценного и что плохо лежит. — Ты зачем сюда приехал? — неожиданно выдал он вопрос прямо в лоб, пока Сёма пил. — Чтоб ты спросил, — хмыкнул он, а гость посмотрел прямо в глаза. — Так вот я и спросил. Чего приехал?       Семён нахмурился и поставил свой пустой стакан на столик, отправив в рот кусочек янтарной рыбки, а после сложил руки на коленях. — Захотелось. Взял и приехал. Осточертело все. Свежего воздуха не хватает. Мирного житья, — медленно ответил он, а Федя криво ухмыльнулся: — Вдоволь навоевался, что ли, раз мирного житья захотелось? — Вдоволь, — буркнул Сёма.       А гость-то наблюдательный. И дотошный. Впрочем, старую полевую форму Семён донашивал дома, и ни для кого не секрет, что он бывший вояка. — А что ж ты один? Где краля твоя распрекрасная? — указал он на книгу, где закладкой служила фотография бывшей девушки. — Где краля… Украли, — еще больше помрачнел Сёмен, становясь темнее тучи. Бестактный гость хихикнул. — Дело бывалое… Стой-ка, я понял! Ты ухлопал свою бывшую и ее нового дружка и теперь отсиживаешься здесь? Ты не боись, не выдам, — подмигнул он. — Хуйню несешь, честное слово, — отрезал Сёма, встал и ушел, чтобы взять себе еще бутылку. Из комнаты послышался звон. Вернувшись, парень обнаружил разбитый стакан, пролитое пиво и виноватое лицо гостя. — Я случайно, — заверил тот. — Уберу.       Гость начинал раздражать, и Семён чувствовал, что долго это скрывать не сможет. Вытирая разлитое пиво и убирая осколки стакана, он бросил взгляд на ноги Федьки. Не ровен час у него там копыта вместо ног. Но нет. После того, как гость почесал стопу правой босой ноги левой пяткой, Сёма почувствовал себя мнительным дураком. — Значит, только потому и приехал? — продолжал пытать Федька. — Только потому. — Ну и дурак. Все в город бегут, а ты в глуши собрался чахнуть. — Бог даст — не зачахну, — отозвался Сёма, а Федьку крупно передёрнуло, но он тут же улыбнулся, и на щеках появились ямочки. — А что ж ты… — начал было он говорить, но будто поперхнулся фразой, когда за окном, где-то вдали, протяжно спел горластый петух. — Побежал я, мне пора, — всполошился Федька, пока Сёма тихо охеревал от происходящего. — Куда? Сидел же, не торопился. — Надо. Дома не застанут — поколотят, — выпалил он, вскочил и зашагал к выходу. — Бывай, солдат.       Крайне озадаченный, Сёма пошел за ним. Проводил взглядом до калитки и нахмурился. Но забивать голову загадками и вопросами не желал. Запер дверь, убрал со стола и лег спать, поставив бутылку со святой водой на пол подле кровати. Но ночь прошла тихо. Более никто не беспокоил.       Только утром Сёма, садясь пить чай на кухне, обнаружил на стуле оставленную Федей курточку. Делать было нечего, необходимо вернуть. Снова видеть этого чудака у себя дома он желанием не горел.       Одевшись, Семён вышел на улицу и огляделся, вздохнув полной грудью чистый утренний воздух. На небе темнели, сгущаясь, свинцовые тучи, обещая вот-вот пролиться дождем. Шагая мимо первого дома на территории села, Сёма вернулся, чтобы поболтать с соседом. Если можно было его так назвать, при таком расстоянии между домами-то. — Скажи-ка, Степаныч, работа у вас тут есть? Требуется, может, кто? — А пес его знает, — ответил мужик, поглаживая усы. — Вроде сторож нужен был. — Куда? — На кладбище. Не забоишься наших мертвых охранять? — лукаво хмыкнул сосед, а Сёма дернул плечами. — Что, конкретно ваши сильно буянят?       Сосед рассмеялся и отмахнулся от жены, которая велела ему не отвлекаться от перекапывания грядки. — Ладно, пойду. А то мешаю, — попятился Семён, но вернулся, вспомнив кое-что. — Степаныч, стой. А Скворцовы где живут? — Так у пасеки, ясен хрен. А на кой они тебе сдались? — Да вот, куртку Федьке вернуть. Странный малый, забегал знакомиться в два часа ночи, да и оставил. — Бог с тобой, Сёма. Ничего не спутал? — поменялся в лице сосед и снова махнул рукой супруге, мол, отстань. — Федька к тебе не мог забегать. Нет у них Федьки. — Да как же нет? — поспорил Сёма, махнув ветровкой. — Что ж я, дурак, что ли? Говорю, что заходил. Чернявый такой, смугловатый, на цыганенка похож. Ростом мне по плечи. Настырности не занимать. — Да полно брехать, — махнул сосед рукой. — Скворцовы все поголовно рыжие да белобрысые, отродясь у них чернявых не было, это раз. А во-вторых — помер их Федька. — Как помер? — оторопел Семён. — Насмерть помер. Год назад утонул, по ранней весне. Не знаю, какой бес его на речку понес перед половодьем. Лед уж сходить начал, он и провалился, — ответил сосед, глядя на ветровку в руке Сёмы. — Ты мне, парень, голову не морочь. Все, работать мне надо. Изведет ведь, мегера, — заворчал сосед и прикрикнул на жену, возвращаясь в огород.       Сёма его уже не слышал, ошарашенный донельзя. Он отошел от соседского забора и растерянно оглядел куртку, оставленную Федькой. А потом в сердцах скомкал и выбросил ее в траву у обочины. Не иначе самозванец и в самом деле вынюхивал, искал, есть ли чем поживиться у приезжего городского. Но какой ему прок называться именем усопшего?       В глубокой задумчивости Сёма вернулся к своему дому и открыл калитку. Он до последнего избегал думать о бесовщине, но эта мысль сама лезла на ум. Всему всегда находится адекватное объяснение. Так всегда считал Семён, но в этот раз не всему оно нашлось. Может, думал он, стоит ослабить свой категоричный скептицизм.       Сидя во дворе с сигаретой в зубах, он заметил черного кота. В этот раз тот сидел на козырьке колодца, обвив хвостом свои лапы. Взгляд неизменно немигающий, направленный прямо в глаза. Сёма смотрел в ответ, прекрасно зная, что кошки не могут выдержать человечьего взгляда и всегда отводят свой. Вот только кот этого делать не спешил, раздраженно дергая кисточкой хвоста, а Семёну стало не по себе. Точно так же, как ночью, когда его буравил взглядом черноокий незваный гость. Семён отвел глаза первым, затушил сигарету и ушел в дом, запирая дверь на засов.