То, что осталось позади

Романофф не сразу понимает, что жива. В глазах по-прежнему темень, ноздри щекочет резкая горючая вонь бензина и жженой резины. На изнанке век начинают плясать бесенятами ярко-желтые огоньки. Нат моргает. Пытается пошевелиться, глухо стонет и снова моргает. Целая вечность уходит на то, чтобы догадаться, почему вокруг становится так подозрительно светло, а на месте беззвездного ночного неба блестит усеянная осколками земля. Наташа висит вниз головой, почти касаясь лбом прогнутой крыши фургона. Плотно врезавшийся в рейнджерскую куртку ремень безопасности под весом тела натужно скрипит. Романофф тянется к защелке: левое плечо простреливает болью, и с губ снова срывается сдавленный стон. В висках низким утробным воем шумит кровь. Гулкой рябью в воздухе все еще дрожит эхо выстрелов и лязг сминаемого металла. Наташа дергает ремень — тот не поддается. Руки быстро слабеют, повисают плетьми, упираясь сбитыми костяшками в крышу. Все это похоже на бредовый сон, ровно до тех пор, пока в раскуроченное лобовое стекло не начинает валить белый обжигающий пар. Секунда, две, три — густое жаркое облако прорезает всполохами огня. По смятой кабине перевернутого фургона прокатывается волна горячего, смешанного с душной пылью воздуха, и в горле начинает клокотать зудящий кашель. Романофф напоминает себе дышать. Снова силится выдрать ремень из заклинившей защелки, но ничего не выходит. Голову слабо ведет, пересохший язык кажется слишком большим и тяжелым, как будто не помещается во рту. С непонятной тоской Наташа смотрит по сторонам: на развороченную рейнджерскую сумку и тюбики с «умным» пайком, на застрявший под сиденьем обрез, на рассыпанные по крыше запчасти и куски пластика от сломанного магнитофона, на блестящие в неверном желтоватом свете осколки оконного стекла. Ей отчего-то немыслимо спокойно; паника не приходит даже тогда, когда в салон из-под покореженного капота начинает прокрадываться неровное пляшущее пламя. Не пройдет и минуты, как фургон охватит огнем. Наташа заживо сгорит в этой раскаленной консервной банке еще до того, как шальная искра попадет в топливный бак и оглушительным взрывом разнесет на винтики то, что еще осталось от грузовой машины и ее содержимого. Если, конечно, горючее не прольется раньше и не прокрадется в полыхающую кабину. Из пробитого бензобака, например. Или из прошитых пулями налетчиков цистерн, что так устрашающе грохотали о стенки кузова, пока фургон мотало, словно щепку на ветру. Романофф с мрачной обреченностью вспоминает о тридцати галлонах высокооктанового топлива у себя за спиной. Она представляет, как бензин булькающим ручейком вытекает из простреленной цистерны, юркой змейкой скользит из смятых кузовных дверей и бежит, точно ведомый светом мотылек, в самое чрево пожарища. Наташа едва не смеется, когда поворачивает затекшую шею и наяву видит расползающееся по земле темное блестящее пятно. Оно будто живое — устремляется прямиком к огню, и тот мгновенно подхватывает, радостно вихрится, жадно пожирая мокрую от пролитого бензина землю. Слепой животный инстинкт заставляет отчаянно рвать пригвоздивший к креслу ремень, но осознание скорого конца так и не приходит. Дышать все труднее: воздух пропитан ядовитым дымом, от которого щиплет глаза и дерет легкие. Правую щеку обдает жаром — огонь игриво перекидывается на спинку соседнего кресла и тянется к рукаву куртки. Воняет бензином, горелой пластмассой и паленой кожаной обивкой. Романофф невольно думает о том, что так, наверно, и пахнет смерть. Руки слишком неповоротливы, правое бедро зажато сместившейся рулевой колонкой, замок ремня и втягивающую катушку прочно заело, а чертова лямка намертво вгрызлась поперек груди, но ничего, даже отдаленно напоминающего ужас, Наташа не чувствует. Это отупляющее бесстрашие похоже на безумие. Романофф и впрямь чудится, что она сошла с ума, когда за нагретыми стенами изувеченной кабины слышатся тяжелые шаги. Раскрошенное стекло хрустит под толстыми подошвами армейских ботинок. Глаза слепнут от едких слез; все вокруг кажется бредовым призрачным видением, и Наташа подозревает, что звуки ей лишь померещились, пока тени за окном не начинают собираться в черную фигуру. А потом становится очень громко. Скрежет металла перекрывает даже трескучий гул в ушах. Отливающие серебром пальцы легко пробивают мягкое автомобильное железо и вырывают дверь вместе с шарнирами. В проеме показывается скрытое под маской лицо Солдата. Наташе не приходится объяснять — он сразу тянется к замку и выламывает его вместе с лямкой так легко, словно тот картонный. Романофф падает спиной на крышу и сдавленно шипит от боли, приземляясь на раненое плечо. Правая нога все еще стиснута между рулевой колонкой и сиденьем. Солдат не медлит — сжимает в кулаке нижнюю часть руля, прогибая ее внутрь, хватает Наташу под руки и тащит прочь из дымящегося фургона. Снаружи она никак не может отдышаться. Горло раздирает сухой царапающий кашель, во рту вяжет, язык будто песком обсыпали. Наташа неуклюже отползает от загоревшейся лужицы бензина, даже не замечая, как осколки режут в кровь ладони. Над кузовом уже вовсю мечется пламя, из зазора между дверьми валит густой маслянистый дым. Еще чуть-чуть — и рванет. Цистерны, коробки с патронами, гранаты в ящиках, динамит, гребаный ноль-восемь-четыре, чем бы тот ни был. Теперь Романофф чувствует. Как утекают драгоценные секунды, как глухо бьется сердце, отмеряя каждую из них, как под кожей мерзко шевелится запоздалый страх. Солдат хватает ее за ворот куртки и рывком ставит на ноги. Наташа едва не падает, бессознательно цепляясь за чужое плечо. Вот так, держась друг за друга, они успевают пройти несколько футов; затем, с разницей в пару секунд, происходят две вещи. Из темноты раздаются выстрелы. Наташа слышит их даже раньше, чем уродливый шипованный броневик, скрипя покрышками, вылетает из-за угла разрушенного дома. Пули свистят совсем рядом, вспарывают землю под ногами, поднимая в воздух столбы сухой пыли. Рефлекторно пригнувшись, Романофф тут же пытается закрыть голову здоровой рукой. На какой-то миг ей чудится, что Солдат разворачивается, заслоняя ее от пуль, но подумать об этом она не успевает, потому что объятый огнем фургон взрывается. От чудовищного грохота воздух словно раскалывается. В ушах будто что-то лопнуло — все звуки перестают существовать, растворяясь в вязкой тягучей тишине, и Наташе кажется, что она летит в бездонную пропасть. Спустя бесконечно долгую секунду приходит понимание — она и впрямь падает. Только не в пропасть, а на усыпанную обугленными обломками землю, когда их с Солдатом сбивает с ног взрывной волной. Перед глазами Наташи проносится длинная искра, яркая и пышная, похожая на хвост кометы. Она быстро меркнет, а вместе с ней меркнет и сознание, когда Романофф сильно ударяется виском, с хрустом приземлившись на покалеченное плечо. Беспамятство длится мгновение — боль и инстинкт самосохранения оказываются сильнее, но Наташа еще долго не может прийти в себя. Она лежит на подмятой левой руке, хватая ртом спертый, отравленный копотью воздух, и сквозь полузакрытые веки смотрит на полыхающую груду почерневшего металла. Взрыв такой мощный, что задел даже одну из машин налетчиков, — она валяется днищем вверх футах в десяти от фургона и походит на древний жертвенный костер. В месиве мерцающей огненной полутьмы мелькают размытые фигуры, и в голове Наташи даже сквозь чревный гул и звон в ушах мгновенно вспыхивает четкий сигнал опасности. Она пытается подняться, но вместо этого лишь откидывается на спину и беззвучно корчится от боли, когда под кожей натужно шевелится смещенная плечевая кость. За завесой горючего дыма смутно слышатся чьи-то шаги. Непослушной рукой Романофф ощупывает кобуру: сердце с уханьем проваливается вниз, когда она обнаруживает, что та пуста. Наверно, беретта осталась в фургоне. Или выпала во время взрыва. Наташа едва не чертыхается, но вовремя прикусывает язык и замирает, когда раскатистые голоса чужаков становятся громче. — …этот шевелится, баба тоже вроде живая. — В башку стреляй. Смотри не промахнись. Кто-то гогочет и смачно сплевывает под ноги. Наташа сгребает в кулак обгорелый обломок, прячет руку в рукаве куртки и ждет, когда налетчики подойдут ближе. Шансов мало, но сдаваться без боя — совсем не по-рейнджерски, да и перспектива попасть в лапы к пустошным бандитам Романофф никак не улыбается. О том, что случается с женщинами в плену у налетчиков, она знает очень хорошо и поэтому совершенно убеждена, что пуля в лоб гораздо лучше того, что ждет ее в неволе. Мысли об этом живо мелькают и тут же уносятся прочь, когда в дымных клубах Наташа вдруг видит Солдата. Их разделяет всего пара десятков шагов; он стоит на одном колене, согнувшись и уперев металлическую руку в землю. Взрыв, должно быть, что-то повредил в его механизмах — он выглядит так, будто его оглушили, и очень уж сильно напоминает человека. На угрозу, однако, Солдат реагирует как положено: стоит Наташе лишь раз моргнуть, как в его руке уже грозно поблескивает лезвие ножа. К сожалению, воспользоваться оружием легионер не успевает: патлатый разбойник вмиг вскидывает ствол странного громоздкого пистолета и метким выстрелом всаживает заряд ему прямо в голову. Солдат конвульсивно дергается, когда пуля вгрызается в стекло его тактических очков и пускает по всему телу мощный электрический заряд. Какое-то время его бьет крупной судорожной дрожью, а потом он замирает и больше не двигается. — Готов, — довольно гаркает патлатый, крутанув пистолет на продетом в кольцо спусковой скобы пальце. Его лица Наташа не видит. Только старые залатанные кожаные штаны и ботинки — здоровенные, с короткими шипами на носах, заляпанные чем-то бурым и очень похожим на засохшую кровь. Их грубые подошвы небрежно шаркают по усыпанной машинными обломками земле, пока патлатый неторопливо, вразвалку шагает в сторону Наташи. Прежде чем закрыть глаза и затаиться перед нападением, она насчитывает четыре пары ног и крепче сжимает в обожженной ладони еще не остывший металлический осколок. Шаги приближаются терзающе медленно: пустошные ублюдки будто нарочно оттягивают момент триумфа над беззащитной жертвой. Только вот жертва совсем не беззащитная. Пока бандиты похабно спорят о том, кто из них первым «оприходует рыжую телку», Романофф лихорадочно соображает. Если повезет, удастся убить одного и завладеть оружием, тогда шансов выжить станет больше. Главное — не попасться живой и в случае неудачи разозлить их настолько, что желание убить пересилит желание трахнуть. Наташу грубо пинают в лодыжку. Она мысленно благодарит все высшие силы за то, что ботинок без шипов, иначе лежать бесшумно и неподвижно уже вряд ли бы получилось. — Она сдохла, что ли? — доносится сверху. Первому голосу тут же вторит шепелявый фальцет: — Я видел, как она шевелилась. В отключке, наверно. — Хватай ее и тащи в машину. А ты иди проверь тачку, может, кто из парней выбрался. Пальцы до боли впиваются в рваные края осколка. Наташа вся обращается в слух и начинает считать. Один. Тихо брякает оружие. В пылающем кострище с треском сгорает то, что еще несколько минут назад было рейнджерским фургоном. Два. Щелкает предохранитель — как будто под чьим-то тяжелым ботинком ломается сухая ветка. Гнусавый фальцет что-то невнятно мямлит, пока его обладатель трусцой бежит к перевернутому джипу. Три. Один из налетчиков с кряхтеньем садится на корточки и тычет длинным дулом Наташе в больное плечо. Она сцепляет зубы — так крепко, что те скрипят, — но не позволяет себе издать ни звука. Стиснутый в ладони осколок все еще надежно скрыт рукавом куртки. Четыре. Грязные масляные пальцы щупают на шее пульс. Бандит издает похотливый смешок, поддевая Наташин подбородок, и нахально царапает толстым ногтем по ее нижней губе. Пять. Сильные руки хватают Наташу чуть выше бедер и легко взваливают на спину. Разбойничья куртка разит потом и застарелым жиром — не поморщиться стоит Нат титанических усилий. От резкого подъема у нее голова идет кругом, потревоженное плечо вновь простреливает резкой болью, но она терпит. Терпит и выжидает, пока обрадованный легкой добычей налетчик не отнесет ее к машине, подальше от своих дружков, где она, наконец, сможет пустить в ход свое заветное оружие. Все происходит быстро. Осколок вонзается в бок разбойника, тот истошно кричит и разжимает руки, а Наташа, пользуясь замешательством, ловко обхватывает бедрами его шею. Задушить не получается, да и долго продержаться на плечах у бандита — тоже. Наташину сотню с лишним фунтов* здоровый мужик сбрасывает с себя без особого труда, а потом с яростным ревом валит ее на капот автомобиля. Удар вышибает из легких весь воздух, и перед глазами предательски белеет, но Романофф все еще отчаянно защищается, наотмашь молотя ногами в грудь и голову налетчика. Ей удается выбить у него из рук автомат и, свалившись с капота, кое-как откатиться за машину. На этом, однако, мимолетная удача решает ее покинуть. На крики сбегаются остальные, и совсем скоро Наташа оказывается в окружении четверых бандитов, загнанная и совершенно безоружная. Один, высокий, в рваной куртке, гневно сверкает глазами, оттирая кровь с разбитого носа. Его смуглое лицо изрыто следами оспы, брови сожжены, верхняя губа приподнята в хищном оскале. По торчащему из левого бока куску обгоревшего металла Романофф узнает в нем своего неудавшегося пленителя. — Тупая сука, — плюется он, рывком выдирая обломок и со злостью швыряя его под колеса. — Ты за это поплатишься! «Живой не сдаваться», — повторяет Наташа, дико озираясь по сторонам в поисках путей к отступлению. Вокруг ничего: пустыня, раскуроченный горящий фургон да полная трупов машина. Даже бежать в надежде получить пулю в спину тоже уже некуда — один из бандитов, самый мелкий, с зазубренным шрамом на лысой голове, держа ружье на изготовку, уже шустро заходит Романофф за спину, и она не успевает вовремя отскочить. — Ну что, красотка, — скалится рябой, — попалась? Наташин взгляд бешено мечется от одного лица к другому. Она знает, что проиграла, но руки сами собой сжимаются в кулаки, а широко расставленные ноги инстинктивно принимают боевую стойку. Бандиты мерзко хохочут; мелкий развратно присвистывает, корча недвусмысленную гримасу. — Подраться хочешь, лапуля? — гнусавит тощий, постукивая пальцами по перекрещенным на костлявой груди пулеметными лентами. — Эй, парни, эта сучка хочет подраться! Рябой хитро посмеивается. Громко харкает, утирает перебитый нос и медленно шагает в круг. — Ну давай, красавица, — щерится он, поигрывая грудными мышцами. — Покажи-ка, на что ты способна. Если победишь, обещаю, что буду трахать тебя очень нежно. Налетчики возбужденно галдят, с азартом наблюдая за происходящим. Они забавляются. Предвкушают зрелище, с нескрываемым нетерпением ждут поединка, а еще больше — того, что за ним последует. Непременно последует. На заднем сиденье уцелевшего автомобиля или прямо здесь, на голой земле, в руинах разрушенного пустошного города. На каждом из грязных, покрытых серой дорожной пылью лиц Наташа отчетливо видит желание, и ее губы гадливо кривятся в дерзкой презрительной ухмылке. Окидывая взглядом мускулистую фигуру противника, она свирепо щурится, пока рябой разбойник расправляет плечи и демонстративно хрустит костяшками пальцев. Сперва он играется: замахивается в шутку, будто бы проверяя реакцию, и все время хихикает, словно гиена, но когда Наташа отвешивает ему крепкий хук справа, от его шутливого настроения не остается и следа. Рябой злится. Отвечает быстрым размашистым ударом, но Романофф легко ныряет ему под руку и снова бьет, со всей силы врезая кулак в подбородок. Зрители неодобрительно галдят и хохочут, хохочут, хохочут отвратительным булькающим смехом. От него в ушах гудит так сильно, словно где-то рядом разрывается звоном набатный колокол. Наташа устала, измучена ноющей болью в плече, она едва держится на ногах, и с каждым разом увиливать от нападений становится все сложнее. Потом слабость все же берет верх; следующая атака разъяренного бандита приходится прямо в висок, и Романофф кажется, что из ее глаз сыплются искры. Рябой разбойник дерется грязно: бьет прямо в больное плечо и помятую рулевой колонкой правую ногу. Наташа воет от боли. Искры превращаются в настоящий звездопад, и от очередного удара она ничком валится на землю. Воздух вокруг сотрясается от раскатистого хохота. — Как тебе такое, а? — злорадно ухмыляется рябой. Носок его ботинка врезается в живот Наташи, и она рычит сквозь зубы, сгибаясь пополам, словно сломанная спичка. — Нравится? Рот наполняет густая медная горечь. Романофф сплевывает кровь и хрипит в ответ ядовитое «пошел к черту». Плечо тут же пронзает чудовищная боль — тяжелая резиновая подошва жмет на торчащую под кожей кость, и мир перед глазами Наташи начинает стремительно скручиваться в тугую черную воронку. То, что происходит потом, кажется шуткой изнуренного болью ума. Между глаз рябого, будто всполох молнии, выскакивает кончик зазубренного лезвия. Бандит раскрывает рот, растерянно, словно удивляясь. Его глаза стекленеют. Он опасно покачивается; Наташа едва успевает стряхнуть с плеча ногу и отползти в сторону, прежде чем грузное тело замертво падает наземь. Начинается стрельба. Перепуганные разбойники палят наобум, осыпая свинцом багряную пустошную полутьму. Под крики и звон пустых гильз Романофф как завороженная смотрит на торчащую из затылка рябого рукоять ножа. С нее, тускло поблескивая в свете огня, скалится обвитый осьминожьими щупальцами серебряный череп. Когда Наташа поднимает взгляд, ей сперва кажется, что патлатый бандит дерется с какой-то мглистой тенью. Он бьет прикладом автомата куда-то в черную пустоту, с ужасом вопит, а потом затихает, когда его голова неуклюже повисает на сломанной шее. Мелкий пытается перезарядить ружье. От страха у него трясутся руки; патроны выскакивают из непослушных пальцев и звонкой россыпью падают на землю. В последний момент он понимает, что все кончено, и бросается бежать, но черная тень настигает и его. Она появляется из ниоткуда, словно и впрямь выплывает из самой ночной тьмы. Мелкий бандит выуживает из кармана складной нож, но даже не успевает замахнуться — его запястье глухо трещит, и через секунду лезвие ножа с мерзким чавканьем входит в глазницу по самую рукоятку. Смерть последнего налетчика Романофф не видит. Слышит лишь, как он захлебывается кровью где-то в темноте и выхаркивает страшные проклятья. Затем наступает тишина. Солдат выходит из мрака, словно призрак. Его волосы торчат путаными клоками; от мечущихся на ветру языков пламени на окровавленном лице отплясывают жуткие тени. Правый, наполовину заплывший глаз покрыт бурой засохшей коркой; над бровью у рассеченной кожи темнеет кровь. Только сейчас Наташа замечает, что на Солдате нет тактических очков. Она пытается сообразить, как он выжил после выстрела в голову, но не может отделаться от неприятной мысли: кровь и кожа почти как настоящие. Зачем делать киборгов такими похожими на людей? Странными неровными шагами Солдат движется вперед. В его позе, в опущенном взгляде, в поблескивающей серебром металлической кисти ощущается грозная неотвратимость, и Романофф охватывает чувство бессознательного детского страха. В тот момент она отчетливо осознает одну вещь: если это существо вознамерится убить, ему никто и ничто не помешает. Оно не знает пощады, оно безжалостно и неумолимо; точно хищник, оно будет идти к своей добыче несмотря ни на что, и горе тому, кто окажется у него на пути. Наташе вдруг кажется, что сейчас Солдат прикончит и ее. Ей кажется, что от выстрела у него слетела программа, кажется, что он обезумел и теперь убивает всех, кто попадается ему на глаза. Романофф судорожно сглатывает. Тянет руку к торчащей из головы бандита рукоятке и в мыслях обреченно усмехается: идти против киборга с ножом — это действительно смешно. Так смешно, что впору плакать. «Он меня убьет», — думает Наташа. Страх почему-то уходит, остается лишь непонятная тоска и что-то, напоминающее сожаление. Нат почему-то вспоминает разбитый магнитофон и обещание привезти Броку подарок из Лос-Анджелеса. От внезапной мысли, что на том свете ее уже заждались, становится необъяснимо спокойно. Рядом с Наташей Солдат вдруг замирает. Он не нападает. Стоит, глядя куда-то сквозь нее, а потом медленно протягивает руку. — Рейнджер, — зовет он. Голос шершавый, какой-то неуверенный, как будто Солдат забыл, как им пользоваться. — Ты в порядке? Романофф непонимающе моргает. Глядит на затянутую черной перчаткой ладонь, словно не верит, что она настоящая, потом пытается поймать взгляд Солдата, но тот потупился в землю и молчаливо ждет. Как сквозь туман Наташа вспоминает, что ей только что задали вопрос. О чем спрашивал Солдат? В порядке ли она? Голос не слушается. Романофф сипит невнятное «да» и хватается за протянутую руку. Солдат помогает ей подняться. Его напряженные мышцы под кожаным рукавом на ощупь кажутся удивительно настоящими. Эта ненужная мысль прочно заседает в голове, но у Наташи даже нет сил от нее отмахнуться. Теперь, когда адреналиновый запал иссяк, она впервые ощущает, как сильно на самом деле устала. Ветер приносит слабый гул огня и заливистый треск тлеющего металла. Романофф вдыхает прохладный, отдающий дымом воздух и мрачно думает о том, какой чертовски долгой обещает быть сегодняшняя ночь.