Когда чувства — игра

Колин лежит на просторной кровати в личном номере, одном из тех, что сняли для всего актёрского состава, и думает. Завтра премьера. Сегодняшний день показал, что фильм превзошёл все смелые ожидания критиков, а ажиотаж на премьере будет ещё более грандиозным. Ещё больше фанатов, ещё больше камер, ещё больше зрителей, ещё больше Тэрона. Двадцативосьмилетний юноша прочно обосновался в его жизни. Куда бы не пошёл Колин, кого бы ни играл и чем бы ни занимался — то и дело в его жизни всплывали зелёные глаза, мягкая улыбка, ямочки на щеках и тонкие губы. И с этим ничего не получалось сделать: ни убрать, ни выкинуть, ни забыть и не признаться самому себе, что… Спасительно стучат в дверь. Колин медленно встаёт, потягиваясь: в его возрасте прыжки и каскадёрские трюки уже не давались так легко, как более молодым партнёрам по съемкам. К примеру, Тэрону, который с лёгкостью делал все, за что бы он ни взялся. Колин хмурится: ну вот, опять о нём вспомнил. Стук повторяется, и Колин прибавляет шаг. Одноместный номер, снятый для того, чтобы актёр не уезжал домой и не тратил время на дорогу от Лондона и обратно, был огромным. Чересчур огромным, по мнению Колина. Но Вон, получивший отличные отзывы от большинства критиков, мог позволить себе и своим актёрам пошиковать. В дверь барабанят уже отнюдь не деликатно, и Колин прикидывает: таким бесцеремонным может быть как раз-таки человек, занимающий его мысли уже не первый день. Перед дверью Колин мешкается. Если это Тэрон, то четверть первого ночи — не время для встречи. Неизвестно, чем она может окончиться.       — Колин? — вопросительно зовут из-за двери. Это не Тэрон. Это Мэттью Вон. С губ срывается вздох, но вот от облечения или разочарования, Колин сказать не может, потому что не знает. Или знает, но всё равно не скажет. Он открывает дверь, и приветствие замирает у него на губах. Да, там Мэттью, но не один. Рядом с ним стоит Тэрон, уже переодевшийся в просторную футболку и спортивные штаны.       — Извини, что я… — Мэттью косится на юношу, стоящего позади него и исправляется: — мы так рано, но завтра у вас два интервью до обеда и совместная фотосессия в четыре часа. Надо обсудить кое-какие вопросы. Твой телефон недоступен, поэтому мы пришли. Колин знает, почему у него недоступен телефон. Он выключил звук, чтобы без проблем общаться с Эджертоном. Тэрон тоже это знает, поэтому молчит.       — Мы пройдём? — нарушает царящую тишину Мэттью и, дождавшись кивка, проходит внутрь. Они присаживаются в гостиной на кресла. Зеркальная стена отражает усталый вид Колина, и он отворачивается, не желая видеть помятый костюм, глубокие морщины на лице и утомлённую фигуру без привычной выправки.       — Итак. Всё идет просто замечательно. Вы не следите за тэгом «Фёртертон» в соцсетях? — не дожидаясь их ответа, он продолжает. — У-уу, знали бы вы, как они сейчас переживают: всё ли у вас в порядке? Что-то произошло? Как там это называется? Ах, да. Их «бомбит». По-моему, идеально подходящее слово. Заметив, что никто не разделяет его восторга, Мэтью приходится умерить свой пыл.       — Ладно. Вижу, что вы устали. Завтра у вас по одному индивидуальному интервью. Они короткие, но важные. Так, Тэрон. Тебя спросят: «Кого бы спас Эггси, если бы Тильда и Гарри начали тонуть». Итак, твой ответ?       — Гарри, конечно, — отвечает юноша, не задумавшись ни на секунду.       — Умница, — сияет от его ответа режиссёр и смотрит на нахмурившегося актёра. — Что не так?       — Глупо, согласись. — Колин скрещивает руки на груди, всем своим видом выражая недовольство. — Фанаты никогда не купятся на такую откровенную глупость. Это чересчур наиграно.       — Нет, — вмешивается в их спор Тэрон, заметив, как недовольно прищуривается Вон. — Я могу будто бы не так понять и ответить не за Эггси, а за себя.       — Вы перегибаете палку, — качает головой Колин, пытаясь донести до этих двух маниакально увлечённых людей одну простую мысль. — Ты, Вон, хочешь принести «Хартвин», но делаешь это через «Фертджертон», это не...       — Фёртертон.       —…неправильно. Что?..       — Ты сказал неправильно, — поясняет Тэрон. — Нужно говорить Фёртертон. Колин раздражённо отмахивается. Выпитое шампанское пузырьками заполняет мозг, вызывая головную боль и желание доказать свою правоту.       — Не важно. Одно дело — наше тесное общение, чтобы фанаты решили, что для «Хартвина» ещё не всё потеряно, а с другой — наиглупейшая идея, что нас с Тэроном каким-то нереальным образом может связывать нечто большее, чем просто дружба. Зелёные глаза обиженно вспыхивают, обжигая, выжигая и оставляя за собой пустоту. И даже золотые пузырьки шампанского не могут заполнить её.       — Для «Хартвина», как ты выразился, ещё не всё потеряно, — возражает режиссёр.       — Да прям, — с насмешкой соглашается Тэрон, для которого свадьба с Тильдой не относится к числу любимых моментов фильма. — А то Эггси есть дело до «Кингсмана». Он же у нас теперь принц.       — Согласись, это тривиально: Золушка стала принцессой. История, избитая до невозможности, — остервенело спорит Колин, которому необходимо выговориться и ткнуть Вона в сценарную дыру.       — Так, стоп. Стоп! — не выдерживает Мэттью и вскакивает с места.— Накинулись тут на меня вдвоём… Это моя концовка, и она будет такой, какой есть. Я не собираюсь распинаться тут, объясняя, какого чёрта у нас в эпилоге свадьба. Она есть и всё!       — И теперь ты выезжаешь на нас, да? — Колин с нехорошим прищуром смотрит на него снизу вверх, ожидая ответа. — Накосячил со сценарием, а теперь компенсируешь недостаток гейства в фильме за наш счёт? Раньше надо было думать.       — Я ничего не компенсирую, — начинает было спорить Мэттью, но неожиданно останавливается и даже успокаивается. — Хорошо, хорошо. Вы правы. Мне нужен «Хартвин», но дать его в фильме я не могу. А вы — можете. И дадите, ясно? Контракт юридически подкреплён, а, значит, обязателен к выполнению. Завтра от вас жду максимального сближения. Чтобы в каждой строчке звучали имена друг друга, ясно?! Что не ответ на вопрос интервью — то восхищение друг другом. И не дай бог мне вам не поверить! Вон широкими шагами пересекает комнату и уходит, плотно закрыв за собой дверь. Повисает неприятная тишина.       — Мда… — протягивает Тэрон и нервно щелкает костяшками пальцев. — Значит, вот как… Колин закрывает глаза и устало трёт переносицу: это было бесполезно. В итоге они вернулись к тому, с чего начали.       — Вот чёрт! — Тэрон встаёт и бьёт кулаком по стене — слишком эмоциональный жест — и Колин хочет знать, что же так расстроило его партнёра.       — Тэрон, — зовёт он, но юноша не поворачивается к нему.       — Вот, значит как, да, Колин? Вот, как ты считаешь? Колин спешно пытается вспомнить, что и как он там считает. Но золотые пузырьки в голове не дают мыслям собраться и воспроизвести в памяти собственные слова. А Тэрон, похоже, запомнил их наизусть, потому что цитирует их без запинки:       — «Наиглупейшая идея, что нас с Тэроном каким-то нереальным образом может связывать нечто большее, чем просто дружба».       «Оу. Оказывается, это действительно звучит грубо. Только вот лучше так: сразу и наотмашь. Как выстрел, как ножевая рана: без возможности выжить, понадеявшись на чудо. Понадеявшись на глупую любовь, спасающую даже смертельно раненых».       — Так и есть, — роняет Колин, выпрямившись в кресле. Он заметил, что они заигрались. Заметил, что вымышленная любовь стала переходить на них. Заметил и должен это исправить прежде, чем она зайдёт слишком далеко.       — То есть… — Тэрон оборачивается к нему, вперившись взглядом в его лицо, поймав глазами его глаза, удерживая и не выпуская. — То есть ты хочешь сказать, что нас действительно нет?       «Что же ты творишь, Тэрон? Зачем заставляешь причинять такую боль? Глупый, глупый мальчик».       — Нас? — Колин сощуривается, смотря на него, как на глупого ребёнка, каким он и является. — «Нас» нет и быть не может. Взгляд Тэрона становится стеклянным, с лица мигом пропадают краски, а глаза гаснут, будто внутри выключили свет.       — И быть не могло, — добивает Колин. Жёстко, безжалостно, как садист, всаживая нож по самую рукоять, разрезая нежное тело. Тэрон облизывает губы, будто желая что-то сказать.       «Нет. Молчи. Ещё одну ложь я сказать не смогу» — Колин сцепляет руки в замок, чтобы Тэрон не заметил, какой крупной дрожью его колотит из-за собственных слов. Чтобы не увидел и не распознал ложь. Чтобы просто ушёл… …чтобы никогда не уходил.       — Я… — несмело начинает Тэрон, но потом осекается. — Но, Колин, твоё отношение… твои слова… Я ведь… Надломленный голос, пустой и лишенный жизни, каждым словом вонзается кинжалом в слабое сердце мужчины. От Тэрона исходят волны боли, отчего главные слова Колин произнести не может. По сути, сказать: «Это было лишь игрой. Чувства — всего лишь игра» должно быть несложно, только вот никак не получается.       — Уйди, — просит Колин, сжимая зубы и закрывая глаза. Вынести это невозможно. Так нельзя.       — Что?       — Уходи. Не крик, не приказ, не просьба. Просто слова, от которых крошатся вены, разрываясь от количества боли, лопаются изнутри. Слова, от которых хочется свернуться калачиком, закрыть уши руками, зажмуриться и умереть. Слова, от которых нет исцеления. Слова, которые убивают. Колин, не открывая глаз, слышит, как раздаются шаги проходящего мимо него Тэрона. Как открывается входная дверь. Как он замирает в проходе. Слышит, как стучит собственное сердце. Слышит собственные слёзы, скатившиеся по холодной щеке. И больше не слышит ничего.

***

Звон будильника врывается в мозг громкой трелью. Колин морщится, не делая попытки открыть глаза: вечер был отвратительным, утро ему под стать. Сегодня вечером премьера — время, когда нужно собирать овации и пожинать лавры, только вот радости грядущее мероприятие не приносит. И вряд ли принесёт. Интервью, на котором нужно быть собранным и спокойным, он, скорее всего, провалит с треском. Потому что ни хрена он не собран и уж тем более не спокоен. Душ, завтрак в номер — легкая «иголочка» от Мэттью, напоминающая о контракте, из-за которого всё и началось. Точнее — пошло под откос, да ещё и разрослось в снежный ком, набрало скорость по пути и теперь мчится в преисподнюю на всех порах.       «Блять. По-другому и не скажешь». Он одевается и собирается выходить, но задерживается в коридоре. Придать лицу обычное выражение, да что уж там — хотя бы не хмуриться или убрать эту горький излом губ, не получается. Актёрское ремесло, всю жизнь помогающее скрывать истинные мысли, сейчас абсолютно бесполезно. Хочется закрыть дверь изнутри и никуда не выходить. Только вот собственные желания давно под запретом. В холле его встречает один из помощников Мэттью и провожает в коридор, с просьбой подождать своей очереди. По дороге он замечет толпу фанатов, как всегда дежурящих у всех входов-выходов. Они начинают скандировать его имя, призывно поднимать телефоны, умоляя о фото, и тянуть плакаты и листовки, выпрашивая автограф. Подойти необходимо. Только вот не хочется. Колин направляется к ним и возбуждение толпы становится ощутимее, а волна восторга усиливается. Ему тянут постеры второй части, на которых изображены Гарри Харт и Эггси. Эггси и Гарри. Боль внутри становится нестерпимее. Хочется разорвать эту бумажки, сжечь кусочки и развеять пепел над океаном. А ещё хочется схватить все их изображения, прижать к груди, спрятать ото всех и никому не давать. Голова начинает болеть. Он размашисто расписывается на билетах, цепляя взглядом чьи-то футболки с лицом Тэрона (Эггси!). Пальцы на левой руке мелко подрагивают. Из коридора выглядывает помощник Мэтта и зовёт на интервью, показывая на широкие белые двери. Колин кивает фанатам, прощаясь, и идёт в указанном направлении. Дверь открывается и из комнаты выходит Тэрон. Колин запинается. Да-да, именно запинается. Запутывается в ногах и останавливается, будто налетев на невидимую стену. Ну да, невидимую. Вот же Тэрон, протяни руки и почувствуешь тепло его тела, мягкость кожи и утонешь в тёмно-зелёном болоте глаз. Увязнешь, уйдешь на дно, задыхаясь и умирая. Свист фанатов становится громче, когда и они замечают Тэрона. Только им не разглядеть усталое, серое лицо с покрасневшими от бессонной ночи глазами. А вот Колин это отлично видит. А ещё видит мрачный взгляд и дрожащие, как у него самого, пальцы. И понимает причину этого состояния: Тэрон зол, обижен и не хочет его видеть. Только вот стоящих неподалеку фантов никто не отменял, а их фотоаппараты, направленные на них — не выключал.       «Надо поздороваться» — думает Колин, но юноша решает быстрее и делает шаг навстречу.       «Глупый мальчишка». Эджертон обнимает его, крепко сжимая руки за спиной, задевая прерывистым дыханием шею, на миг закрывая глаза. Сколько бы Тэрон не злился и как сильно бы не был обижен — это же Колин. Его Колин. С точно таким же пустым выражением лица, как и у него. С точно такими же грустными глазами и чёткими линиями морщин, которые пролегли там, где только вчера их не было. Который, в отличие от него, всё ещё лжет сам себе и боится принять правду.       — Рад тебя видеть, — тихо говорит Колин ему на ухо и отстраняется первым. Извиняющаяся улыбка, неуместная, несвоевременная, распускается на его губах, как расцветает роза, заполняя своим благоуханием все пространство вокруг. От её аромата кружится голова, и Тэрона кружит точно так же, когда он видит, как едва-едва изгибаются губы Колина. Она едва заметна, но говорит о многом: о том, что Колину стыдно, что он винит себя и что готов забрать слова назад. Это полностью меняет его настрой. Обида уходит, и щемящая нежность наполняет Тэрона до краёв.       — Мистер Фёрт! — зовут актёра, и они оба вздрагивают. Колину приходится отступить на шаг, но его взгляд всё ещё скользит по лицу Тэрона, проверяя, всё ли нормально, ушла ли из глаз мутная печаль. Ответ: да. Зелёные глаза вновь похожи на сочную траву, освещаемую золотым летним солнцем.       — Мистер Фёрт! — снова окликают актёра, и проигнорировать обращение он не может. — Вас ждут на интервью.       — Иду, — обернувшись, бросает он и вновь возвращается к Тэрону. — Скоро встретимся. А сейчас мне пора идти. Тэрон неосознанно тянется вслед за ним, протягивая руку, кладёт её на плечо, не желая отпускать. Чуть похлопывает, нет, поглаживает, и желает удачи:       — Покори там всех.       Как покорил моё сердце…