Tell me: "I (don't) love you, America"

      Очередное собрание стран проходило в привычном режиме. Кто-то читал свой доклад, кто-то – преимущественно Англия и Франция – ругался между собой, кто-то пытался разнять ругающихся, а кто-то молча смотрел на весь этот балаган, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Казалось, всё было как обычно. Но это только на первый взгляд. Шумный и вечно требующий к себе внимания Америка сегодня был на удивление тих и спокоен, ни разу не произнёс свою коронную фразу о том, что он герой, не заикался ни о какой демократии и даже не пытался никого спровоцировать на конфликт. В общем, даже не пытался «перетянуть одеяло на себя». Некоторые страны изредка тайком кидали на Альфреда кто-то слегка удивлённые, кто-то недоверчивые, а кто-то и выжидающие взгляды, однако самому блондину, казалось, было абсолютно всё равно. Всем своим видом Джонс явно давал понять, что присутствует он на сегодняшнем собрании, что называется, для галочки, и что всё происходящее его никак не касается. В этот самый момент его светловолосую голову целиком и полностью занимали совершенно другие мысли.       Россия. Иван Брагинский. Иван. Ваня. От одного упоминания его имени Альфреду казалось, будто бы внутри у него всё начинает полыхать адским пламенем, не говоря уже о воспоминаниях о взгляде живых аметистов, что у Брагинского вместо глаз, и этой его улыбке… Всё это сносило крышу не хуже какого-нибудь атомного взрыва, способного в мгновение ока разрушить весь твой внутренний мир, заставляя отстраивать всё заново, но уже совсем не так, по-другому. Это вам не пресловутые бабочки в животе, о которых так любят писать в любовных романах. Нет, это гораздо, гораздо круче.       Америка помнит, с чего начинался его персональный Ад под названием «одержимость», как будто предшествовавшие этому событию происходили только вчера, а не много лет назад. Он помнил, как впервые увидел Россию, когда тот был ещё Империей. Ещё лучше он запомнил момент, когда его словно ударили по голове чем-то тяжёлым, стоило им с Иваном обменяться мимолётными взглядами глаза в глаза. Возможно, для самого Брагинского это был всего лишь какой-то жалкий миг, не имевший по сути своей никакого особого значения, но вот для Альфреда он стал сродни смертному приговору. С того момента не прошло и дня, чтобы Джонс не вспоминал запавшего в душу русского. Он стал одержим им, потеряв всякий покой, но не знал, как донести до самого России всю глубину своих чувств. Все детство перед Америкой был плохой пример – отношения Англии и Франции. Что бы Артур не вытворял, итог всегда был один – проклинающий Кёркленда француз неизменно оказывался в его постели. Вспоминая их отношения, Альфред невольно сравнивал себя и Ивана с Артуром и Франциском и всякий раз задавался одним и тем же вопросом – хочет ли он для себя таких же отношений? Готов ли он ради достижения своих целей причинить боль любимому человеку, если тот откажет ему во взаимности? Альфред этого не хотел, но при этом понимал, что не может иначе. Он просто не знал, что можно любить иначе. Не знал и не умел, а потому и избрал единственный известный ему путь – путь силы. Он станет сильным, избавится от контроля опекуна и ещё покажет всему миру, чего он стоит. Но ему не нужен весь мир, который он всё равно был готов бросить к ногам одного конкретного человека. Ему нужен был только Иван. Он хотел, чтобы Брагинский увидел и признал его силу, и тогда… Пусть не по доброй воле, но Россия был бы рядом с ним, зависел от него, принадлежал без остатка, и никто в мире не посмел бы усомниться в том, что он, Иван Брагинский, его по праву. Однако он совершил большую ошибку, недооценив стойкость или же, что казалось более вероятным, упрямство русского народа, а в частности главного его представителя.       Спустя много лет, одержав победу в Холодной войне, Альфред смог вывести само понятие «война» на совершенно новый уровень. Теперь, чтобы одержать победу над своим противником, совершенно необязательно было брать в руки оружие. Теперь прежде всего были важны слова, которым оружие могло лишь придать вес в глазах окружающих. Казалось, он одержал победу, не сделав ни единого выстрела. Сделал всё, как хотел: причинил боль, не пролив и капли крови. После этого Иван обязан был понять, что теперь у него не осталось другого выхода, кроме как подчиниться, отдаваясь на милость победителя. Он должен был, наконец, понять и принять это как данность. Однако, к немалому разочарованию Джонса, этого так и не произошло. Он сделал всё, чтобы от Ивана отвернулись все те, кого он считал своей семьёй, и даже родные сёстры оставили его, когда их брат нуждался в поддержке больше всего на свете, как заплутавший в пустыне путник нуждается в глотке прохладной воды. Но Иван Брагинский в очередной раз смог поразить всех. Из ситуации, оказавшись в которой любой другой на его месте был бы готов на коленях молить о помощи, Россия предпочёл выбираться сам, добившись при этом воистину невероятных успехов и со временем став даже сильнее, чем был прежде. Это злило, пугало и восхищало одновременно. Не такого результата ждал Джонс, затевая эту «войну», оказавшуюся для него бессмысленной и причинившей его возлюбленному и ему самому лишь одни страдания. Тогда для достижения своей главной цели Америке едва-едва не хватило терпения и упорства. Во всяком случае, так думал он сам. В этой войне он не сделал ни единого выстрела, но при этом чувствовал себя так, словно его самого расстреляли, не оставив на нём живого места. Желаемое вновь и вновь ускользало из его рук.       На сегодняшний день их отношения представляют собой нечто сродни вынужденному сотрудничеству, от которого так и сквозит деловой неприязнью. Этот факт ужасно бесил Джонса, потому-то с его стороны в сторону Ивана с завидной периодичностью прилетали различные мелкие и не очень пакости, но не ради того, чтобы по-настоящему навредить, а скорее для того, чтобы Иван его не забывал. Впрочем, забыть всё то, что успел натворить Америка, было просто невозможно. Хоть Альфред и не был доволен итогами Холодной войны, отступать он даже и не думал, решив лишь немного изменить тактику, действуя более продуманно, осторожнее, медленнее. И, как показали недавние события, последнее стало ещё одной его ошибкой. Каково же было удивление и негодование Джонса, когда он узнал, что к его драгоценному Ивану начало подбивать клинья одно весьма и весьма досадное «но». Нидерланды, он же Холл де Вард. Сказать, что Альфред был готов убивать – не сказать ничего. Как вообще какой-то Холл осмелился тянуть свои грязные ручонки к его ненаглядному Ване?! Неужели он не знает, кому тот принадлежит, если осмелился на столь дерзкий шаг, как ухаживание за объектом его, Альфреда Франклина Джонса, воздыхания?! При этом сам Америка плевать хотел на то, что Россия и Нидерланды знакомы уже довольно таки давно и даже дружили, а сам русский вроде как и вовсе проявлял по отношению к своему тогдашнему учителю какие-то романтические чувства. Плевать он на это хотел, причём с высоты космического полёта.       Полностью погружённый далеко не в самые радужные мысли Альфред тайком взглянул на сидевшего неподалёку Брагинского, который не удостоил американца даже мимолётным взглядом. Одет он был в привычную белую шинель, на шее его был повязан столь же привычный шарф, а губы были растянуты в столь любимой Джонсом дружелюбной улыбке, адресованной всему миру, но в то же время никому. Америка был готов отдать что угодно, лишь бы Иван улыбался так лишь ему одному, а сама мысль о том, что вместо него эту улыбку или, возможно, даже нечто большее мог получить какой-то там де Вард, заставляла окончательно убедиться в том, что ради своей любви Альфред был готов пойти на всё. И в его голове уже был готов один, как казалось ему самому, беспроигрышный вариант…