Tell me: "I (don't) love you, America"

      Сказать, что настроение у Ивана было изрядно подпорчено, – значит не сказать ничего. Хоть на его губах по-прежнему сохранялась уже привычная лёгкая улыбка, расположение его духа было далеко от отметки «нормально», не говоря уже о «хорошо» или уж тем более «отлично». И причиной тому стал звонок Альфреда, разбудивший Брагинского в шесть часов утра. В шесть часов утра в один из его заслуженных выходных, которые, к слову, бывали у России не так уж и часто. А ведь на этот день у него были совершенно другие планы: для начала Иван планировал как следует выспаться, а это значило, что встать с постели он собирался не раньше двенадцати часов дня, ну а затем следовало подготовиться к визиту Нидерландов, которого он накануне сам позвал в гости. Сказать по правде, в последнее время в их отношениях, носивших до этого долгие годы сугубо деловой характер, наметилась оттепель, причём первый шаг, как ни странно, сделал именно Холл де Вард, который после очередного саммита подошёл к Ивану и предложил вместе наведаться в ближайший бар и выпить чего-нибудь покрепче. С того дня они частенько проводили вместе свободное время, разговаривали, вспоминая былые времена… А в последнюю их встречу Холл и вовсе преподнёс Ивану неожиданный подарок в виде небольшого букетика тюльпанов. Казалось бы, к чему всё это? Россия робел даже предположить, но это не мешало ему впервые за много лет испытать искренне счастья от таких простых знаков внимания со стороны Нидерландов, ведь когда-то давно… Впрочем, не о том сейчас речь, а об одном весьма настойчивом американце.       Как уже было сказано ранее, телефонный звонок разбудил Брагинского в шесть часов утра, и поначалу спросонья тот даже не разобрался, кто звонит и по какому поводу, однако даже когда немного пришёл в себя, то всё равно мало что понял. Единственное, что ему удалось тогда разобрать, это то, что звонил Америка, и что тот «приглашал» его в срочном порядке прилететь к нему в Вашингтон для «жизненно важного нетелефонного разговора», при этом настойчиво убеждая не селиться в гостиницу, а идти сразу же к нему домой. Едва соображавшему Ивану только и оставалось пообещать, что он скоро будет, положить трубку и, кое-как выбравшись из плена уютной тёплой постели, привести себя в порядок и направиться прямиком в аэропорт, по дороге гадая, что же такого экстраординарного могло стрястись, что американец не побоялся «разбудить спящего медведя». Портить отношения им обоим было невыгодно, поэтому Иван по возможности старался не ввязываться ни в какие конфликты, в особенности с Альфредом. Однако неприятности как будто бы сами находили его, и лишь за редким исключением в этом никак не был замешан Америка. Но что могло понадобиться американцу от него на этот раз? Будь у него к России какие-нибудь новые «претензии», так дождался бы очередного саммита или же подключил свои СМИ, чтобы об этом узнал не только Иван, но и весь мир. В общем, поступил бы так, как поступал всегда. Но срочный конфиденциальный разговор при личной встрече непосредственно на территории Джонса? Это действительно было что-то… новенькое. И потому вся ситуация, как и каждый её пункт в частности, не могла не настораживать. Однако, несмотря на это, уже очень скоро Иван стоял на пороге дома Альфреда и, нажимая на кнопку дверного звонка, тихо радовался тому, что успел немного вздремнуть в самолёте, иначе при всей серьёзности ситуации хозяина этого дома при открытии двери не ждало бы ничего хорошего.       А тем временем хозяин вышеозначенного дома, среди прочих воплощений стран больше известный как Альфред Ф. Джонс, США или же просто Америка, в тысячный раз перечислял в голове всё необходимое для осуществления его гениального плана и в очередной раз проверял, не забыл ли чего-то важного. Он так переволновался, что совершенно позабыл о разнице в часовых поясах, когда звонил Брагинскому, и теперь надеялся, что его «русская мечта» не треснет ему прямо с порога любимым краном по голове.       — Интересно, а Ваня всегда его с собой берёт? – озвучил мелькнувшую в голове мысль Альфред, но из раздумий его вывела трель дверного звонка. Позабыв обо всём, американец со всех ног помчался открывать дверь. Как и ожидалось, на пороге своего дома он увидел Ивана Брагинского с слегка растрёпанной шевелюрой, сонно потирающего глаза. Нет, не так. Чертовски милого Ивана Брагинского с слегка растрёпанной шевелюрой, сонно потирающего глаза. Да, так гораздо лучше.       — Ну, привет, что ли, Джонс, – зевнув, поздоровался гость. – Я, конечно, не настаиваю, но, может, в дом хотя бы пустишь, или мы прямо на пороге будем обсуждать…       — Привет, Россия! Конечно, заходи, только скорее, чтобы никто не увидел! – выпалил Америка и, прежде чем ошарашенный таким напором Брагинский успел что-либо сделать или сказать в ответ, затащил его в дом и захлопнул дверь. – Как перелёт? Как добрался? Может, хочешь чего-нибудь? Перекусить, например, или выпить чего?       — Пожалуй, единственное, чего бы я сейчас хотел, это спокойно выспаться в свой законный выходной, – заходя вслед за хозяином дома в гостиную, ответил Брагинский и широко зевнул, не забыв при этом из приличия прикрыть рот рукой. – Но сейчас не отказался бы и от чашечки кофе, если ты, конечно, не хочешь, чтобы я уснул прямо в процессе нашего с тобой разговора.       — Хорошо, как скажешь! – выпалил Джонс, уже мчась на кухню.       И пока русский сидел на диване в гостиной и гадал, готовит ли Джонс так же «убойно», как и его британский воспитатель, блондин уже вовсю химичил на кухне и отнюдь не в переносном смысле этого слова. Воровато оглядевшись по сторонам, словно бы в этот самый момент Брагинский мог шпионить за тем, как он заваривает ему чай, Альфред достал из кармана джинсов заранее заготовленный пузырёк с сильнодействующим снотворным. Нескольких капель этого средства с лихвой хватило бы для того, чтобы усыпить взрослого человека, а целого флакона – чтобы свалить с ног целого слона. Прикинув что-то в уме, американец вылил в чашку с чаем весь флакон снотворного, решив действовать наверняка. А то кто этих русских медведей знает. Может, они покруче всякого слона будут...       Пока вернувшийся с кухни Джонс нёс какую-то бессвязную чушь, вычленить из которой хоть что-то осмысленное не представлялось возможным, Иван небольшими глотками пил принесённый им горячий чай, честно пытаясь вникнуть в смысл этого потока слов, но чем дольше он его слушал, тем сильнее Брагинский хотел спать. Казалось, ещё немного – и он просто уснёт, но каким бы пустословом ни был бы Джонс, выставлять себя в дурном свете совершенно не хотелось, поэтому русский из последних сил старался держать себя в руках. Получалось плохо. Последнее, что помнил Иван, это лицо Америки, который присел рядом с ним и принялся о чём-то сердобольно расспрашивать. Вот только этот его взгляд нездорово горящих глаз…       Едва обмякшее тело России обессилено завалилось на диван, как с широченной улыбкой от уха до уха вскочил на ноги и принялся едва ли не вытанцовывать вокруг этого самого дивана. Получилось! У него, Альфреда Франклина Джонса, получилось завалить Ивана Брагинского! И лишь спустя несколько минут, когда эйфория немного поутихла, американец подхватил русского под мышки и, пыхтя от тяжести, поволок его в сторону бункера. Нет-нет, вы только не подумайте, что это один из тех стереотипов вроде «у каждого уважающего себя американца должен быть бункер или специально оборудованный подвал на случай зомби-апокалипсиса или ядерной войны», просто… У Америки-то он уж точно должен быть, как раз на такой вот случай.

***

      Когда сознание постепенно начало возвращаться к Ивану, первое, что он попытался сделать, это открыть глаза, что у него пусть и не с первой попытки, но всё же получилось. Впрочем, это небольшое достижение мало что ему дало, поскольку вокруг всё равно ничего не было видно. Прислушавшись к ощущениям, Брагинский понял, что голова вроде бы не болит, а это значит, что по ней не били. Ну, хоть что-то радует. Однако о какой радости может идти речь, если всё равно ничего не ясно? Где он и как здесь вообще оказался? Последнее, что отложилось в памяти, это ранний звонок с просьбой как можно скорее явиться в Вашингтон, сумбурные объяснения Джонса и… Альфред, ну конечно же! Если мыслить логически, то по всем признакам выходило, что в нынешнем положении Ивана так или иначе был замешан Америка. Но вот какова его роль во всём этом? Неужто это как-то связано с тем делом, из-за которого его выдернули из собственной постели ни свет ни заря? Или, быть может, это и есть то самое «дело»?       Мысленно пообещав себе при первой же возможности прибить невесть что возомнившего о себе Джонса, Иван уже хотел было встать, но первая же попытка сдвинутся с места с треском провалилась.       — О, ты уже проснулся? – раздался из темноты чей-то до неприличия довольный голос.       В следующее мгновение помещение озарил яркий свет, который вынудил Ивана зажмурить глаза, чтобы с непривычки не ослепнуть. Как только боль в глазах немного поутихла, а под веками перестали плясать разноцветные круги, мужчина осторожно открыл глаза и, вскинув голову, с удивлением обнаружил, что его руки были привязаны, судя по всему, к железному изголовью кровати, на которой он лежал, ноги тоже оказались обездвижены похожим образом, но что самое интересное – полное отсутствие одежды.       — Сразу хочу предупредить, что резко вставать нежелательно, – вновь раздался смешок со стороны. – Мало ли, вдруг опять плохо станет… Да и чисто физически это у тебя сейчас вряд ли получится.       Повернув голову в сторону голоса, Иван ничуть не удивился, увидев Альфреда. Удивило русского кое-что другое, а именно ковбойский костюм, в который решил нарядиться Джонс, а также чересчур довольная улыбка от уха до уха. Брагинский уже было собирался высказать всё, что думает о его умственных способностях, но был остановлен пальцем, прижатым к его губам.       — Знаешь, Ваня, а ведь я уже много лет представлял себе этот момент. Нашу с тобой близость. Вот только в моих мечтах всё было совсем по-другому: ты сам догадываешься о моих чувствах и, придя ко мне домой, смотришь прямо в глаза и говоришь, что все эти годы любовь моя к тебе была взаимна, вот только… Слишком много «только».       От слов Джонса у Ивана на лбу выступил холодный пот.       «Что несёт это отбитый на голову маньяк? Какая ещё близость? Он что, собирается…».       А между тем, пока в голове русского шли активные мыслительные процессы, Америка уже успел отойти на несколько шагов назад и, на мгновение исчезнув из поля чужого зрения, вытащить в центр помещения обычный деревянный стул. В ответ на ещё более озадаченный взгляд своего невольного гостя Джонс лишь покачал головой, вальяжно усевшись на этот самый стул.       — Я тут по случаю одно маленькое представление приготовил. Уверен, оно приятно тебя удивит и заодно скрасит весьма специфичное начало нашего совместного вечера, – усмехнулся он. – Только руками пока чур не трогать. Трогать будешь, когда я скажу…       С этими словами Альфред несколько раз хлопнул в ладоши, и по всему бункеру разлилась приятная музыка. Нет, определённо, либо Иван с каждой минутой понимал всё меньше, либо собственный разум щадил своего хозяина и не позволял осознать весь ужас и абсурдность ситуации, в которой он оказался. Америка же времени даром не терял и, продолжая шокировать своего «гостя», принялся двигаться под музыку, постепенно избавляясь от одежды, пока из всего этого ковбойского маскарада на нём не остались только шляпа, кобура и сапоги. Честно, Иван как-то упустил из внимания тот момент, как этот недобитый стриптизёр умудрился снять с себя рубашку, жилетку и джинсы, при этом не трогая того, что в итоге на нём осталось.       — Круто, правда? – широко улыбаясь, спросил Альфред то ли у Ивана, то ли у собственного отражения в стоявшем неподалёку зеркале в человеческий рост. – Ну а теперь приступим к главной части всего вечера – укрощению дикого русского мустанга бесстрашным американским ковбоем, Альфредом Франклином Джонсом!       Россия успел разве что моргнуть, как вышеупомянутый ковбой с каким-то бешеным азартом в глазах оседлал его колени и начал лапать везде, куда только мог дотянуться. Бёдра, торс, руки, лицо и даже волосы – ничто не осталось без пристального внимания обезумевшего от страсти американца. Мелко содрогаясь от каждого прикосновения, вконец потерявший всякое подобие терпения Иван попытался высвободить связанные руки, но был остановлен дулом пистолета, направленным аккурат промеж аметистовых глаз – всё-таки не одной лишь красоты ради Америка нацепил кобуру.       — Что, пристрелишь меня? – вымученно усмехнулся Брагинский. – Знаешь ведь, что не умру.       — Знаю, – ухмылкой на ухмылку ответил Джонс. – Но боль ведь ещё никто не отменял, не так ли?       Вслед за этим он развязно облизал пальцы одной руки, обильно смачивая их слюной, и, глядя Брагинскому прямо в глаза безо всякого видимого намёка на смущение, принялся растягивать себя, другой рукой продолжая держать Брагинского на прицеле. Иван честно старался не смотреть на этот порно-театр одного актёра, развернувшийся всего в метре от него, и если плотно зажмурить глаза он ещё мог, то заткнуть уши из-за надёжно зафиксированных над головой рук не представлялось возможным, а потому он был вынужден слушать блядские стоны американца, который, судя по звукам, и без своего зрителя прекрасно развлекался. Увы, долго игнорировать происходящее он не смог – не прошло и нескольких минут, как низ живота начал стремительно наливаться знакомой тяжестью, но с той лишь разницей, что это было не сладкое томление, а нечто совершенно другое, болезненное и мучительное, от чего хотелось избавиться любой ценой. Вместе с осознанием этого в голову Брагинского также пришла мысль о том, что помимо снотворного хитрожопый Джонс умудрился подсунуть ему ещё и мощный возбудитель.       «Всё предусмотрел, хитрая сволочь».       — Эй, а ну-ка убери свои загребущие ручонки от моего хозяйства! – воскликнул русский, когда мучитель, вдоволь наигравшись с собой, ухватил его за стоявший колом член.       Альфред в ответ на это лишь идиотски захихикал.       — Неа, он мне сейчас ой как пригодится!       С этими словами Америка, приподнявшись над своей жертвой, насадился на чужую возбуждённую плоть по самое основание и замер.       — Ого, – вздохнул он, словно бы сам до конца не верил в реальность происходящего.       Немного привыкнув к новым для себя ощущениям, Альфред принялся двигаться – сначала медленно, словно смакуя момент, затем всё быстрее и быстрее, пока их секс не превратился в самые настоящие скачки. В отличие от своего вынужденного партнёра, Иван во время всего этого процесса не получал ни капли чистого удовольствия, лишь желание как можно скорее закончить всё это и забыть произошедшее, словно страшный сон. Но нет, Иван не забудет. Как только он обретёт свободу, то сотрёт Америку в порошок, чтобы тот до конца жизни жалел о том, что с ним сотворил.       А вот о том, чем закончились эти «дикие скачи», Брагинский предпочёл бы никогда в жизни не вспоминать и даже был готов собственноручно сделать себе лоботомию, если бы был абсолютно уверен в том, что это действительно поможет – настолько бессовестно-счастливым выглядело лицо Джонса в момент высшего пика наслаждения. Хотя, если задуматься, то никакой совести тут не было и в помине, причём уже очень давно.       — Это было… просто… супер! – задыхаясь, счастливо пропел Джонс, удобно устроившись на чужой широкой груди. – Мы обязательно должны это как-нибудь повторить. Например, в следующие выходные! Можно в это же время или чуть пораньше, смотря как тебе будет удобней…       — Ты издеваешься? Нет, ты просто больной, – абсолютно бесцветным голосом молвил Россия. – Да, точно, больной. Больной на всю голову. Неужели ты серьёзно думаешь, что после всех этих покатушек я не проломлю тебе голову?       И если бы только русский мог увидеть, как из расслабленного и счастливого взгляд Джонса сменился на холодный и решительный, но вот улыбка с его лица при этом никуда не исчезла. Если бы Брагинский только мог это видеть, тогда даже ему стало бы не по себе.       — Что ж, я предвидел и такой ответ, а потому заранее всё продумал, так что сейчас слушаешь меня внимательно – если не хочешь, чтобы о произошедшем между нами узнал ещё хоть кто-то, то будешь приходить ко мне каждые выходные, и наше тесное общение будет продолжаться в похожем ключе. Если же ты мне сейчас откажешь, то у меня не будет иного выбора, кроме как поведать всему миру о том, какой же ты на самом деле человек, Иван – агрессор и насильник. Все необходимые доказательства состоявшегося «полового акта» у меня… скажем так, на руках, ну а оставить пару-тройку синяков в нужных местах я себе и сам смогу.       От этих слов Брагинский пришёл в неописуемую ярость, и если бы его руки в этот момент были свободны, то он не то что избил бы Альфреда до полусмерти, но просто задушил бы его голыми руками, чтоб неповадно было.       — Ты накачал меня наркотиками и угрожал оружием, а теперь ещё и шантажировать вздумал, чёртов!..       — Каким таким оружием? – изобразил искреннее удивление Джонс, вновь беря в руки пистолет, который всё это время валялся неподалёку. – Этим, что ли?       Америка вновь направил оружие на лежавшего под ним мужчину, на что тот рефлекторно зажмурился. Словно насмехаясь, он медленно нажал на курок, раздался щелчок и… ничего. Осторожно приоткрыв один глаз, Иван увидел торчащий из дула пистолета флажок, застывший буквально в миллиметре от его лица.       — Сюрприз! – усмехнулся Америка. – Весело, правда?       Однако его пленник не мог вымолвить и слова, продолжая широкими от удивления глазами пялиться на бутафорию в руках Джонса.       — Сейчас я тебя развяжу, но хочу заранее предупредить, что если ты меня изобьёшь или хотя бы просто ударишь, мне это только в плюс пойдёт, так что… Надеюсь, намёк понятен?       — Более чем, – сквозь зубы прошипел Иван, устало прикрывая глаза и откидываясь на подушку.       Господи, неужели всё это и вправду происходит именно с ним и наяву, а не в страшном алкогольном бреду?       А тем временем Альфред уже развязал руки Ивана и, как ни в чём не бывало, с невинной улыбочкой на губах наблюдал за тем, как тот принялся потирать натёртые верёвкой запястья.       Теперь перед Брагинским встал непростой выбор: послать наглеца, посмевшего мерзким образом надругаться над ним, к чёртовой матери и самому прослыть насильником или же… А что, собственно, «или же»? Повестись на провокации шантажиста, дабы сохранить своё честное имя? А стоит ли игра свеч? Иван прекрасно понимал, что в глазах многих стран он был и по сей день остаётся «Империей Зла», что бы при этом он ни делал, однако и сам Альфред был далеко не белым и пушистым, поэтому без веских доказательств никто бы всерьёз не поверил в то, что Иван его изнасиловал, решив, что у Америки случился очередной бзик на почве неприязни к России, но… Опять это пресловутое «но»! Вся проблема заключалась как раз таки в том, что эти самые доказательства у Джонса были, пусть и получены они были, мягко говоря, нечестным путём. Да даже те же побои Альфред вполне мог нанести себе сам, если Брагинский каким-то чудом сможет удержать себя в руках и даже пальцем к нему после всего произошедшего не притронется. Конечно, Третью мировую заявление Джонса навряд ли развяжет, но вот усложнить и без того непростые, если не сказать напряжённые международные отношения – запросто. Подумать только… А ведь в его и без того нелёгкой жизни, казалось, только-только наметился намёк если не на светлое безбедное будущее, то хотя бы просто на нечто очень и очень хорошее. И имя ему Холл де Вард, также известный как Нидерланды.       О, он хорошо помнил те времена, когда они начали сближаться с подачи его царя Петра. Сначала со стороны будущей сверхдержавы был лишь праздный юношеский интерес, стремление познать как можно больше неизведанного, открывая для себя новые горизонты, а затем Иван и сам не успел понять, как влюбился в своего наставника. Даже сейчас, вспоминая те времена, он едва ли смог бы назвать тот момент, когда Холл из старшего товарища, на которого хотелось равняться, вдруг превратился в возлюбленного. Однако самому де Варду о своих чувствах Брагинский тогда так ничего и не сказал, посчитав, что тот в лучшем случае видит в нём неразумного ребёнка, которого нужно всему учить. Хоть он тогда и выглядел тогда как подросток, но глупым или слепым не был и прекрасно понимал, что ничего, кроме своих чувств, предложить возлюбленному не может, однако этого было непозволительно мало. Именно тогда Россия принял для себя решение, что признается в своей любви лишь тогда, когда станет для Холла де Варда равным или, быть может, даже превзойдёт. С тех пор прошло немало лет, за которые были как взлёты, так и падения, а былые чувства отошли на второй план. Но не так давно всё изменилось, причём инициатором этих перемен стал Нидерланды, как бы странно это ни звучало. После очередного собрания Холл сам подошёл к нему и предложил пропустить по паре стаканчиков горячительного. Иван согласился. С того дня они как будто заново начали сближаться, став чаще проводить время вместе, общаясь и вспоминая былые времена или же просто расслабляясь и отдыхая. Былые чувства вновь понемногу стали разгораться в сердце России. А пару дней назад Холл вдруг предложил Ивану встречаться, на что тот не задумываясь ответил согласием. Произошедшее казалось Брагинскому не реальностью, а скорее чудесным сном, который, впрочем, грозился вот-вот закончиться, едва успев начаться.       «Холл… Боже, ну почему вся эта хрень должна была произойти именно сейчас?! Если он узнает…».       Думать о том, что случится, если де Вард узнает о произошедшем, совершенно не хотелось, однако в голове против воли один за другим прокручивались возможные варианты развития событий. Если Джонс всё же во всеуслышание объявит его насильником, то кому из них поверит Холл? Поверит ли он в то, что Россия – зверский насильник? Если да, то просто перестанет общаться с Иваном или же будет кидать в его сторону презрительные взгляды и колкие словечки? А если всё-таки нет, то что станет с их отношениями? Смогут ли они после всего этого общаться также тепло, как и сейчас? Пусть чисто технически это именно Америка только что изнасиловал Брагинского, но… Это ведь не отменяет того факта, что у них только что был секс? Как бы Нидерланды отнёсся к тому, что Россия пусть и против своей воли, но наставил ему рога? Возможно, кто-то скажет, что секс по принуждению не может считаться изменой, однако сам Брагинский почему-то чувствовал за собой вину перед по-настоящему любимым человеком, а потому скрепя сердце он принял единственное, как тогда казалось, правильное решение.