Дорога из жёлтого кирпича

      Дорога в школу и её коридоры были выложены из жёлтого, столь редко используемого, кирпича. Школа трёхэтажная, со множеством корпусов по всему периметру, просторная изнутри, с небольшими кабинетами, но с большими лабораторными и столовыми, красивым светлым актовым залом и величавым на вид внутренним двором у главного входа. Здесь росли четыре молодых фикуса, «дети» которых располагались по всему зданию в горшках. Если зациклиться, то школа бы так и называлась — «Дитя Фикуса». Впрочем, в Румынии совсем не редка растительность, так что ничем новым не пахнет.       Ученики сдают нелёгкий вступительный экзамен, и, как следствие, ровно половина из них не проходит в школу. Также велик шанс вылететь: после трёх предупреждений за плохие оценки, пренебрежительное отношение к посещаемости, неподобающее поведение внутри школы, и за одно нарушение закона тебе вручают документы и желают дальнейших успехов. Список «пощады не жди», зато какие выпускаются отсюда студенты — лицо образования: высокие моральные ценности, грамотность, вежливость, экономическая разумность, ораторская дикция, да, конечно, и-остальная-чуждая-дребедень, как думала Мия. Она, выросшая на Металлике и Эйси Диси, на книгах о потерянном поколении, Ремарке и Хэменгуэе, делавшая гигантские начёсы и мажущая подводку вокруг глаз в двухтысячных, знавшая об одиночестве как никто другой, и, наконец, вольная после бакалавриата делать всё, что угодно, решила стать школьным преподавателем.       С общественной деятельностью у неё всегда были проблемы, но, как говорилось, все проблемы разрешимы. Так считала Мия. А ещё она считала, что непременно сможет достичь своего, найти опору и смысл жизни в новом городе, начав жизнь с чистого листа. Окончив университет в Честере, девушка, в школе утратившая всякую веру в людей, в Бухаресте её снова обрела. Люди здесь светлые, полные надежд и неподдельных восторгов, улыбались все настолько заразно, что улыбка передалась и Мие. Упрямая отроду, ни за что не желавшая снова связываться с людьми, сейчас искренне благодарила случайного прохожего за помощь с ориентировкой. Атмосфера здесь такая, говорила себе Поуис, всё ещё улыбающаяся своим надеждам. Одна из них была уже на подходе, как и Американская международная школа Бухареста — вот, её оранжевые крыши видны уже невооружённым глазом.       На пороге у одного из корпусов старшей школы Мию встретила темнокожая солидная женщина в футболке и бриджах, с большущими глазами, улыбнулась и протянула руку в дружелюбном жесте.       — Доброе утро, — Поуис приняла рукопожатие. — Рада вас видеть.       — Взаимно, дорогая, мы тоже очень рады новым лицам! — женщина чуть прищурилась, а затем медленно шагнула по лестнице вверх. — Меня зовут Фрэнки Росс, можно мисс Росс. Звучит, да?       — Непременно, мисс Росс, — войдя в холл, девушка начала оглядываться и заприметила мужчину в костюме, глядевшего на неё уж чересчур грозно. Она поёжилась — от пристального взгляда и от компании больно разговорчивой женщины, которая всё болтала и болтала.       — А это, — она кивнула в сторону мужчины, — один из наших секьюрити, дорогая. Кстати, нам на последний этаж. Идёшь?       Последний этаж оказался гигантским помещением со стеклом вместо стен и двумя уборными. У самого большого окна красовались несколько кожаных диванов, большое компьютерное кресло, стол и фикусы. Они были буквально в каждом углу, на столе, у проёма между диванами и проёма между дверьми. Мия решила запомнить, что хозяева приветствуют кожаные диваны, минимализм, свет и фикусы. Когда мисс Росс села в кресло, девушка поняла, что та тут всем заправляет; вот, кто так любит растения из семейства Тутовые. Она уловила запах алкоголя в воздухе, глубоко вдохнула носом и прикрыла глаза.       — Вино?       — Да.       На лице Поуис заиграла улыбка, распахнулись глаза и наткнулись на божественное зрелище: это самое белое вино её будущая начальница разливала по бокалам, ехидно сощурившись, глядя на будущую учительницу исподлобья.       — Вчера мой Фрэнк получил автограф Капитана Америка и напился в честь этого в Манхэттэне, — она поджала губы в усмешке. — Не понимаю, правда, зачем ему понадобилось вино, ведь за кэпа мы пьём только текилу. Ну, вот он и не пришёл сегодня, хотя должен был встретить тебя.       — Так вы женаты? — Мия мечтательно глядела на Росс, прикидывая, как же им, наверное, хорошо живётся с такой зарплатой, автографом кэпа, текилой, друг с другом…       — А ещё у нас одно имя, представляешь, какая ирония, и пьём мы обычно вместе, и сына мы хотели назвать Фрэнком, но получились Грейс с Питером, и только у него недавно родился Фрэнк, — пришёл черёд начальницы мечтательно вздыхать и протягивать бокал вина стажёру.       — У вас много Фрэнков, — с лёгкой улыбкой заметила девушка. — И фикусов.       — Даже не начинай! — громко сказала американка и в накале напускного гнева хлебнула вина. — С фикусами у меня вообще личные счёты, и с американцами. Ты, кстати, англичанка? Мне Елена говорила, что ты из какого-то там королевства Пом-пом.       Мия сначала посидела в недоумении, а затем рассмеялась.       — Поуис, вообще-то, мисс Росс! — она пыталась разгневаться, как женщина чуть ранее, но получалось лишь выплёвывать слова после смеха. И улыбаться. Девушка впервые поняла, что сегодня впервые улыбается больше трёх раз. К чёрту предостережения, подумала она, и обнажила зубы в более звонком приступе смеха. Успокоиться получилось, лишь глотнув вина и вспомнив, что проходит собеседование, пусть и похожее на посиделки с подружкой.       — Пом-пом всё-таки лучше звучит, дорогая, — когда бокал опустошился, женщина стала серьёзней. — Итак, есть у тебя опыт?       — Да. С третьего курса у нас была практика. Правда, изнутри структуру школы мы не практиковали, как и различные современные нововведения, но я их освоила, — заметно напрягшись, честно говорила Мия. — В семнадцать пыталась стать волонтёром, но в общении у меня всегда были проблемы.       — Это как-то связано с твоими перчатками?       — Да, — повторилась девушка. — И с одеждой тоже.       Одежда всегда бросается в глаза первой. Особенно в случае Поуис: вне зависимости от того, какая погода стоит на улице, из кокона верхней одежды она выходит лишь находясь в одиночестве. А сейчас было жарко, даже очень — начало августа, как-никак. В Англии всё было куда проще, ведь ни друзей, ни родственников, в её городе не было, и люди в Лондоне слишком деловые, чтобы обращать внимание на миниатюрную девушку без сопровождения. Только одно в сером городе бросалось в глаза — рыжие волосы. А в Бухаресте каждый уголок налит яркостью, так что более насчёт своих волос она не волновалась. Тревожилась она лишь оттого, что может случайно кого-то коснуться. Конечно, можно списать всё на мизофобию, что она и делает, но дела обстоят гораздо хуже…       — Впрочем, дресс-код у нас примерно соответствует твоему внешнему виду. Не считая пальто, конечно. Так что не беспокойся, перчатки на тебе смотрятся элегантно. — Спокойно заключила Фрэнки, поднимаясь с места. — Беспокоиться надо о том, как ты справишься с барьером между тобой и людьми. Ты готова, дорогая?       Мия невольно задержала дыхание:       — Готова.       Девушка действительно обрадовалась, когда ей по почте передали, что отныне она официальный работник школы и может прийти в конце августа. Пускай стажёр, всё равно работник, думала Мия, выходя из дома за покупкой вина (уже красного) с шоколадом. Горький — её самый любимый, а тут он особо вкусный — Поуис это ещё два дня назад узнала. Торговых центров, супермаркетов и просто магазинчиков здесь много, но тот самый шоколад продаётся только на рынке, который должен вот-вот закрыться, поэтому англичанка бежала, перебарывая свою анемию, забывая надеть перчатки. На небе догорало солнце, сияя самым ярким огненным цветом, сливаясь в одно целое с волосами Мии, лучами касаясь её головы, впервые неприкрытой шапкой. А она смотрела лишь перед собой, не в силах больше шагать, перед глазами всё плыло, в ушах гудело, и думала она о том, чтобы никто её не коснулся ненароком, чтобы добежать до рынка, и чтобы чёртов гемоглобин наконец вернулся в норму, потому что время у неё поджимает, выжимая и воздух из лёгких, возвращая его через несколько минут. Когда адекватное зрение вернулось, она взглянула направо и поняла — вот он! — ларёк с молодым продавцом, не спеша собирающим товар за стойку, наверное, в сумки.       — Здравствуйте, — запыхавшись, дрожа голосом, облокотившись о любезно стоящий столб, сказала девушка на румынском. — Вы помните меня? Поза-позавчера я брала у вас много горького шоколада, вы ещё, чёрт, говорили, что оно своё.       — Помню, конечно, сколько возьмёте на этот раз? — с нескрываемой улыбкой произнёс парень, кажется, не обращающий внимания на её внешний вид, ведь в прошлый раз она пришла в таком же состоянии.       Мия показала четыре пальца и с ужасом заметила, что показала четыре пальца. Без перчаток. Она тут же засунула их в карманы, судорожно начала искать спасение, но наткнулась лишь на румынские купюры. Отдавать их пришлось голыми руками, брать пакет в руки голыми руками, пришлось даже сохранять спокойствие, чтобы всё не испортить. Не хотелось ей ещё одной дозы этого проклятия.       Уже выходя за пределы рынка, она смогла облегчённо вздохнуть, ещё не подозревая, что вот-вот достанет телефон из кармана и случайно заденет рукой мимо проходящего мужчину. И ладно, если бы он был обычным человеком-офисным-планктоном-семейным-доброжелателем, но им оказался Джеймс Бьюкенен Барнс, чьё имя отпечаталось в её голове, выстраивая в ряд воспоминания, сначала самые обычные, включающие детство, юность и… войну, а затем появилась кровь, оружие, эксперименты, убийства, крики, крики, крики… Мия в ужасе осела наземь, круглыми глазами смотря вслед мужчине, чьи воспоминания она бы в жизни не пожелала увидеть. Она дрожащими руками собрала все свои вывалившиеся причиндалы, встала и ушла ещё до того, когда кто-нибудь смог бы заметить, как стойкая чёрная тушь начнёт течь по светлому лицу, как у себя в квартире она потеряет сознание.       Впервые она использовала алкоголь по истинному назначению: не просто снять стресс или быстро уснуть, а именно напиться. Совсем недавно слёзы текли градом, невольно, но болезненно, а сама Поуис, точно эпилептик, тряслась всем телом, не в силах даже вино отштопорить. Хотелось выть. Хотелось набить морду этому Джеймсу, который стал ей ненавистен до того, что хотелось выть от бессилия.       — Какой же ты говнюк-к, — в приступе пьяной истерии вырвалось самое связное предложение.       В ту ночь произошедшее стало спусковым крючком к нервному срыву. Внезапно вспомнилось всё, что она отчаянно пыталась забыть: счастливо проведённое время с родителями, неизвестная способность читать память людей, приведшая к ссорам, к обидам, слезам, непониманию, стрессу, ненависти, одиночеству, замкнутости и перчаткам; приведшая к Баки Барнсу, к его крикам, Второй мировой войне, снайперской винтовке, крикам его жертв, Стиву Роджерсу, падению с поезда, смерти, бионической руке, красной звезде, Зимнему Солдату, обнулению, оружию, снова Стиву Роджерсу, к реке, к боли.       Боли столь сильной, яркой, что собственная судьба показалась серым пятном на жизни мужчины, пережившего войну, эксперименты, потерю памяти, своих друзей, поколение, и даже собственную смерть. Действительно, она действительно серое пятно с рыжими волосами.       Первым, что она вспомнит наутро, станет мысль: «Не все люди в Бухаресте улыбаются».

***

      Вторым, что она вспомнила наутро, стал чёртов Баки, и только затем похмелье дало о себе знать пустынной сухостью во рту, потом битым стеклом в голове, свинцом в каждой клетке тела. Собственные ноги показались чужими, когда она шла на кухню в поисках воды. Кажется, воды было слишком много, потому что блевать двадцать минут — совсем не мало. Отлично, подумала она, когда сухость во рту сменилась омерзительным послевкусием рвотной каши и, видимо, металлом привкуса собственной крови. Выть всё ещё хотелось.       Она свалилась на кровать, обессиленная, с больной башкой, с привкусом боржоми во рту. Так намного лучше, подумала она, снова засыпая.       Следующее пробуждение было в разы лучше первого, потому что свинец остался только на ресницах, а стекло в черепной коробке вышло в прошлый раз, вместе с кровью и оставшимися силами Мии. Сейчас она могла адекватно мыслить, двигаться, правда, темнота длиною в секунду после каждого резкого движения всё не отступала.       Девушка уже смутно помнила, что там бормотала в нетрезвом состоянии, зато его воспоминания смутными никак не назовёшь. С момента их «знакомства» прошло уже два дня, а Поуис не знала, что же с этим делать. Обычно чужая память в голове проходила за двадцать четыре часа ровно, а сейчас… Перепила, наверное. Побочные эффекты.       А вот убраться всё же стоило — запах той ночи буквально стоял в небольшой квартире, даже в чулане. А она, вроде как, желает забыть не только ту ночь, но и её запах. Что уж говорить о неестественном бардаке?       Убиралась она долго, часа три, превозмогая боль, врубив «When the Sun goes down» и «Crying Lightning» на повтор, на полную громкость. Голова от этого лишь больше разболелась, зато лишние мысли отошли на второй план. Сейчас Мия устало потягивала третью кружку орехового кофе, её любимого, с шоколадом как десерт и порцию отменного мяса по-французски, которое привезли на дом. К слову, доставщицей оказалась милая девушка по имени Николета. Классное имя. Мия бы хотела себе такое.       Доев, она ощутила прилив долгожданной удовлетворённости и расслабления, разлеглась на диване и наконец-то вдохнула чистый воздух, вошедший через распахнутое окно. Стало вдруг хорошо, вспомнился кадиллак 1940 года, столь дорогой в то время…       — Эй, сопляк, как тебе моя новая малышка? — Баки расплылся в ехидной ухмылке, когда челюсть Стива коснулась земли. Глаза обоих загорелись, а затем они рванули на полной скорости по спящим улочкам Бруклина. В те минуты город казался чем-то невероятным, парни будто перенеслись из серого города в фильм жанра экшн, главные герои которого, словно персонажи «Три товарища», оказались на масштабной мотогонке, одержали победу, и все девчонки смотрели на них с восторгом, флиртовали, целовали… О последнем думать удавалось только Барнсу, который неизвестно каким образом умудрялся гнать на полной скорости, погружаться в фантазии далеко и безвозвратно, держать осанку, так ещё и кричать что-то о свободной Америке. Стиву из всего этого удавалось только держать осанку. Впрочем, тогда это было совсем неважно, потому что это было их последнее совместное воспоминание, неподдельно счастливое. Потом была только война.       — Мы, а точнее ты, нарушил смертельную кучу законов, Бак! — Роджерс метался туда-сюда по своей комнате, в которой Бак наливал себе вторую рюмку виски. — И не буду я пить! Ты представляешь, что будет, если…       — Задохлик, а если я скажу, что эта малышка может стать твоей, когда я уйду на войну, как ты отреагируешь? — результат налицо: Стив затих и замер. Прозвучало мало того, что двусмысленно, и задохлик в жизни не мог представить, что будет разъезжать на дорогущем кадиллаке, или ходить в кино с девушками, зато уже представлял, какой станет его жизнь, когда Баки оставит его, уйдёт на войну. Они оба прекрасно знали, что Роджерс не сможет сражаться с лучшим другом плечом к плечу, поэтому блондин лишь фыркнул, ощущая резкое желание убедиться в том, что друг ещё не ушёл. Обняв Джеймса с несвойственной для себя силой, он почувствовал, как тот хлопает его по лопатке, а затем всё-таки уходит.       Девушка, проснувшаяся с чувством дежавю, ощутила себя свежей, как никогда ранее. Выть больше не хотелось. Хотелось набить морду этому Баки, который живёт всего в двух кварталах от неё, в такой же тесной квартирке, в таких же скучных буднях, с таким же промозглым прошлым. Но в его прошлом был Стивен Роджерс, а в её — нет, и он является именно тем, кто мог бы без угрызений совести стереть лицо Барнса в кровь — причём не в первый раз — а затем обнять его. Единственное доказательство того, что Баки может быть человечным, вменяемым, способным чувствовать. Про кого он отправился читать в музее? Кто вызвал у него первые проблески пробуждения после долгого сна, длиною в семьдесят лет? Кто, как не Стив, может помочь ему? Ведь только они преодолели барьер войны, времени, разума. Только их можно назвать истинными друзьями, а дружба — очень редкая вещь.       Внезапно на неё накатило неправильное для неё желание помочь. Хотелось сказать, ей бы кто помог, но сейчас задавать риторические вопросы не хотелось. Дружбы она не знала до этого момента, и она бы искренне порадовалась, если бы Джеймс тоже её познал. Каждый достоин второго шанса, разве нет? И проблемы все тоже разрешимы.       Мия нервно оттягивала кожаные перчатки, не в силах сдвинуться с места. Припёрлась сюда на всех парах, полная ожиданий, а сейчас ни уйдешь, ни пойдёшь напролом. Ничего из того, что она привыкла делать. Хотя, в принципе, можно затаранить если не его, то его дверь. Обидно стало за костяшки пальцев, боль к которым просочилась даже сквозь кожаную ткань, ведь дверь очень крепкая, металлическая. Как и он сам.       Первым, что она увидела после долгой тишины в ответ на «таран», был металл бионической руки, больно сковавший тонкую шею. Кажется, будут синяки, подумалось ей без тени улыбки.