Нежный звон Рождества

Название: Не все любят омелу Пейринг/Персонажи: Артур/Мерлин Жанр: Романтика Рейтинг: PG-13 Предупреждения: модерн АУ Краткое содержание: Не то, чтобы Мерлин в самом деле не любил омелу, но ведь все должно иметь какие-то границы! Тема дня: Омела Мерлин понятия не имел, какому идиоту взбрело в голову обвешивать издательство проклятой омелой, как рождественскую ель шарами. Казалось, на работе и шагу нельзя было сделать, чтобы не оказаться под дурацким кустом. С тем же успехом они все могли приходить в издательство и сразу начинать целоваться с первым попавшимся соседом, фактически, ничего не изменилось бы! Ну, разве что, на омеле сэкономили бы. Мерлин сказал бы, что понятия не имеет, кому именно взбрела в голову эта идиотская идея и, в общем-то, это была правда, но правда не в хорошем смысле. Не то, чтобы у него не было подозрений, кто бы мог до этого додуматься, напротив, вариантов было так много, что ни в ком нельзя было быть уверенным! С омелой Мерлин ничего поделать не мог, но хотя бы найти виноватого хотелось неимоверно. И с каждым новым поцелуем это желание только усиливалось. — Даже не подходи ко мне, Гавейн, — хмуро глядя на довольно улыбающегося приятеля, Мерлин отступил назад и даже предупреждающе выставил вперед руку. — Только попробуй приблизиться ко мне, идиот, и я тебя… — Что? — воодушевленно поинтересовался тот, с тупой настойчивостью делая шаг вперед. — Укусишь? — По яйцам съезжу, — с обреченной готовностью пообещал Мерлин, прищурившись, и, видимо, на этот раз у него получилось достаточно убедительно, чтобы кретин отступил. Впрочем, в свете предыдущих пяти поцелуев это не шибко-то воодушевляло. — Хэй, где твой рождественский дух, Мерлин? — Гавейн, кажется, выглядел искренне огорченным, но Мерлин не собирался вестись на дешевые провокации. — Остался в компании более адекватных людей, чем вы все, придурки! — с чувством выпалил он и практически бегом бросился к своему рабочему месту. Собственный стол был единственным безопасным местом в этом дурдоме хотя бы потому, что Мерлин каждое утро начинал с того, что вставал на стул и обрывал с потолка пластмассовые листья и белые ягодки. В первый раз это было живое растение, как и во всем офисе, но, когда он оборвал его в третий раз, до того идиота, кто терроризировал его место, наконец дошло, что с Эмрисом никакой омелы не напасешься, и он перешел на искусственную. Мерлин не собирался мириться даже с искусственной. Все остальные, кажется, получали от происходящего настоящее удовольствие. Гвен, хихикая, легко чмокала в щеку каждого, с кем оказывалась под одной веткой, только для Ланса делая исключение. Ланс вышел из ситуации по-своему, всех, кроме Гвен, целуя в лоб. Мерлин был готов признать, что на встречу Ланселота и Гавейна под омелой смотреть было достаточно забавно, если бы только ему самому не было так рискованно передвигаться по коридорам. Встреча с Гавейном была настоящим испытанием. Этот нечесаный сенбернар пытался целоваться в губы с каждым встречным. Ланс, как ни странно, был сильнее, а Гвен проворнее, так что оба они избегали этой участи. Высоченный Персиваль отказывался наклоняться, и Гавейн просто не дотягивался до его губ. А с Морганой, с которой они как-то встретились в дверях рабочего зала, — Мерлин до сих пор не понимал, почему она постоянно мелькала в издательстве, хотя даже не работала здесь, — они сошлись, можно сказать, не на жизнь, а на смерть. По крайне мере, более долгого, глубокого и неуступчивого поцелуя он не видел никогда. И, кажется, многие из них не видели, потому что стоило только парочке разлепиться, с вызовом глядя в глаза друг другу, все разразились такими аплодисментами, что эти двое повторили представление на бис. Если бы не Артур, наверное, они бы зашли и на третий круг, но тот чертовски вовремя появился в офисе, чтобы хоть как-то сохранить честное имя своей сводной сестры. Или Гавейна, если так подумать, потому что, судя по поплывшему, восхищенному взгляду, тот явно проигрывал. При учете, конечно, что они вообще соревновались. В общем, все довольно неплохо справлялись с Гавейном, кроме Мерлина. Он не был сильным, не был достаточно ловким и уж точно уступал в росте Персивалю. И, когда они встречались с Гавейном под одним кустом, тот лихо закидывал руку Мерлину на шею, притягивал к себе и уверенно целовал в плотно сомкнутые губы. Мерзавец делал это только чтобы поиздеваться, разумеется, но легче от этого не становилось. Странно, если бы кому-то вообще становилось легче от того, что над ним издеваются! Во всем этом дурдоме Мерлин продолжал любить только Персиваля, который был выше, — в кои-то веке в переносном смысле! — всей этой дурацкой белиберды. Он единственный никогда не пытался поцеловать Мерлина. В этом смысле даже Гвен оказалась не так хороша, как он всегда о ней думал. Что уж говорить о Лансе! В общем, за всю эту невыносимую предрождественскую неделю Мерлин не целовался только с двумя людьми — Персивалем и Артуром Пендрагоном. И, вообще-то, почти что до соплей было обидно, что тот единственный человек, с которым Мерлин в самом деле был бы рад поцеловаться, был совершенно недостижим. И нет, речь шла не о Перси. Артур Пендрагон, директор журнала «Уголки Лондона», в котором Мерлин был фотографом, появлялся в издательстве до обидного редко. И вдвое обидно было, что даже при этом его редком появлении при первой же встрече Мерлин умудрился поцапаться с этим парнем, по логике вещей, навсегда ужасно зарекомендовав себя. Можно было бы исправить ситуацию при второй встрече, бухнувшись в ноги и вымаливая прощение. Но Артур, как на зло, повел себя, как задница, которой принадлежит весь мир, — что, по-своему, было даже оправдано, потому что журнал-то точно принадлежал ему, — а Мерлин решил, что он все равно одной ногой уже уволен, так что обороты не сбавил. В третий раз все получилось как-то само собой. А на четвертый оказалось, что и Артур позволяет себе не слишком-то деловой тон в общении с Мерлином и даже распускает руки, раздавая тому подзатыльники, так что Мерлин и сам уже ничего менять не стал. «Уволит, так уволит», — решил тогда Мерлин и начал просто наслаждаться. И он действительно наслаждался всем этим. Ему нравились язвительные подколки Артура и нравилось отвечать тому тем же. Ему нравилось, что Артур не ведет себя с ним, как большой начальник, и, даже когда подчеркивает это, то делает это не всерьез. Мерлину нравилась улыбка Артура, когда тому удавалось его уесть и нравилось, как у того дрожат губы, когда он старается не улыбаться в ответ на выпады Эмриса. А еще ему просто нравились губы Артура. Как, впрочем, и весь Артур. Мерлин обернуться не успел, как без памяти влюбился в своего невыносимого начальника, с которым, наверное, даже и другом-то не был. Хотя они и ходили пару раз выпить, не было похоже, что Артур считает его кем-то иным, чем просто эксцентричным, раздражающим, но все-таки забавным подчиненным. Что уж тут говорить о чувствах иного рода? Так Мерлин и жил, тихо страдая и наслаждаясь малым. Вся эта история с проклятой омелой имела единственную хорошую сторону — у него появилась хотя бы минимальная возможность поцеловаться с Артуром. Пусть бы даже и в щеку, черт с ним. Можно было даже в лоб, плевать! Только бы хоть ненадолго прикоснуться к его коже губами, чтобы надолго — навсегда! — запомнить это ощущение и воскрешать в памяти вновь и вновь. Но Артур, как на зло, именно на этой неделе без конца где-то пропадал. В офисе он появлялся изредка, мимолетно и каждый раз выглядел настолько измученным, что Мерлину становилось стыдно за свое эгоистичное недовольство. Что бы там у того не случилось, Артур явно выкладывался там по полной, а Мерлин только и знал, что скулить про себя из-за того, что он вынужден целоваться со всеми, кроме него. В конце концов, просто нужно было взять себя в руки и смириться с тем, что есть вещи, которые никогда не произойдут с Мерлином Эмрисом, как бы ему не хотелось. Его же не тревожит каждый день мысль, что если он купит лотерейный билет, он не выиграет в нем миллион! Так почему, черт побери, с Артуром Пендрагоном должно быть иначе? И Мерлин старался держаться этой мысли. Какой бы депрессивной она не была. Так прошла первая неделя, пошла вторая, и вот уже до Рождества оставалось буквально несколько дней. Январский выпуск журнала был сдан в печать вчера, линия дедлайна (прошедшая почти безболезненно во всем этом омеловом безумстве) закончилась, и сегодня все они завершали свои последние дела, чтобы уйти в недельный отпуск, внезапно свалившийся на них щедрой рукой Пендрагона. Более того, оказалось, что именно из-за того, чтобы этот рождественский подарок для его работников удался, Артур так и зашивался все это время. И, к сожалению, по мнению Мерлина, эта была еще одна черта его начальника, чтобы влюбиться в него. Какой бы задницей он порой не пытался казаться, он был замечательным человеком. Хорошо, что Мерлин знал все это и прежде, иначе такое известие сейчас, перед самым Рождеством, могло бы быть просто губительным. По крайней мере, как ему казалось, не взаимно и безнадежно влюбляться перед самым праздником была бы так себе перспектива. Хорошо, что Мерлин уже давно не взаимно и безнадежно влюбился. — Точно не хочешь подойти и толком попрощаться со мной перед праздниками? — вклинился в его не очень-то радостные мысли бодрый голос Гавейна. Мерлин хмуро взглянул на кривляющегося идиота и даже не подумал встать из-за своего безопасного от омелы стола. — Прощай, Гавейн, — сумрачно и с намеком обронил Мерлин, не сводя с того тяжелого взгляда. — Быть может, после Рождества я снова буду тебя любить, но не буду этого обещать. — Ты разбиваешь мне сердце! — картинно всплеснул руками Гавейн, но под непоколебимым взглядом Мерлина послушно отвернулся. Чтобы тут же практически врезаться в грудь входящего Артура. — О, твое высочество! — обрадовался не унывающий Гавейн и сию же секунду задрал голову, убеждаясь, что над ними висит дурацкий куст. Найдя искомое, он улыбнулся еще шире и вновь взглянул на растерянного Пендрагона. — Тебя-то и нет еще в моей коллекции! А в следующую секунду произошло страшное. По крайней мере, именно так показалось Мерлину. Артур, кажется, слишком долго соображал, словно бы никогда прежде не встречался с Гавейном. А Гавейн просто был Гавейном, поэтому не спрашивая и не рассуждая он схватил начальника за лацканы пиджака и потянул к себе, сам качнувшись вперед. А затем Гавейн, этот проклятый, невыносимый, отвратительный мерзавец, сделал то, что так мечтал сделать Мерлин — поцеловал в губы Артура Пендрагона. — Что ты, черт побери, делаешь?! — возмущенно отпихнул его от себя Пендрагон, сразу утирая губы рукой, но всего этого Мерлин уже не видел. У него перед глазами все странно расплывалось и кренилось куда-то, кажется, грозя вот-вот рухнуть, сердце безо всякой на то причины начало отбивать нервный, болезненный ритм, а во рту пересохло. Наверное, если бы он однажды купил лотерейный билет, а Гавейн выпросил бы его себе и там оказался выигрыш в миллион фунтов, Мерлин не был бы и вполовину так же огорчен. И уж точно он не был бы так раздавлен. Как бы на самом деле далеко он не был и от миллиона, и от Артура Пендрагона. — Всем пока! — словно со стороны услышал Мерлин собственный голос и мысленно одобрил его, голоса, решение. Так же, как он вполне поддерживал и свои ноги, которые неожиданно подняли его с места и куда-то понесли. Остальные части тела не были столь сообразительны, так что все свои вещи он оставил за столом, но какое это имело значение? Даже если он и не взял с собой куртку, а на дворе был декабрь, до метро было до смешного близко, а проездной всегда был в кармане. Все остальное, в принципе, было и не так важно. Он вполне мог вернуться за всем этим в новом году. Он не знал точно, показалось ли ему, что, когда он протискивался к выходу мимо Артура с Гавейном, кто-то из них пытался ухватить его за локоть, но это не очень-то и волновало. Даже если Мерлин слишком резко выдернул свою руку, это тоже было не важно. И уж конечно не имело никакого значения, что, оказавшись в холле, он побежал. До выхода было совсем недалеко, когда кто-то вдруг догнал его, все-таки ухватил за локоть, рывком разворачивая, а затем толкнул к стене. Мерлин уже было открыл рот, собираясь высказать Гавейну (а кому же еще?) все, что он о нем думает, как вдруг подавился воздухом, увидев перед собой Артура. А в следующий миг Артур уже навалился на него, вжимая в стену и накрывая дрожащие губы Мерлина своими. И это было совсем не так, как целовался Гавейн, потому что Артур не издевался. Мерлину даже показалось, что за всю его жизнь никто не целовал его так же серьезно, как это делал Артур. И уж конечно у самого Мерлина не было никаких шансов сделать что-либо еще, кроме как раскрыться навстречу, со всей своей нелепой влюбленностью отвечая на этот поцелуй. Кто из них первый потянулся, смыкая объятия, Мерлин бы и под пытками не смог бы вспомнить. Зато он был абсолютно уверен, что это не имело абсолютно никакого значения. Когда воздух во вселенной начал заканчиваться, а поцелуй грозил стать настоящей порнографией, они оторвались друг от друга, соприкасаясь лбами и переводя дыхание. — А… — не зная еще, что собирается сказать, нерешительно начал Мерлин. — Омела, — быстро и безапелляционно заявил Артур. Мерлин нахмурился и удивленно покосился на окружающий их холл. — Разве здесь висела омела? — Висела, — голос Педрагона был настолько до смешного требовательный, что Мерлин чуть не рассмеялся. Он почти против воли заставил себя немного отодвинуться от Пендрагона и попытался было поднять глаза на потолок, как теплые ладони легли ему на щеки, упрямо удерживая на месте. Мерлин перевел глаза на Артура и встретился с его полным какой-то упрямой решительности взглядом. — Она там есть, — с нажимом повторил он. — Она везде есть, даже если какой-то идиот и срывает ее постоянно. Мерлин удивленно распахнул глаза: — Ты-то откуда знаешь? Тебя на работе почти и не было! — Ну знаешь ли! — неожиданно возмутился Артур, — Кому знать, как не мне?! Мерлин какое-то время удивленно смотрел на него, пока робкое, еще неуверенное понимание не начало снисходить на него. — Ты хочешь сказать, что вся эта омела дело твоих… — Черт побери, Эмрис! — раздраженно оборвал его Артур, но стремительно вспыхнувшие щеки говорили громче любых слов. — Это Рождество, это омела и, если ты вдруг не собираешься больше целоваться… — Я собираюсь, — оборвал его Мерлин и сам качнулся вперед, возвращая поцелуй. Долгий, сладкий, нежный и именно такой, как он всегда и мечтал. На мгновение ему не к месту подумалось, что, быть может, стоило бы попробовать купить лотерейный билет, раз уж ему так везет… А потом Мерлин решил, что если у него и был какой-то запас удачи, то вся она точно ушла на поцелуи с Артуром Пендрагоном. И, в общем-то, ну и пусть.