colorblind

У Чимина никогда не было хороших и плодотворных отношений с зельеварением, поэтому в его неудаче не было ничего удивительно. Задержка в две секунды в помешивании — не шутка ли? И даже стоящий рядом Юнги не ведёт бровью — только поджимает красивые губы, поднимая на него взгляд. Кто вообще придумал включить Зелье Любви в курс? Это же типа… незаконно. Разве нет? Но вот в котле булькает синим цветом густая жидкость, и Чимин вздыхает. Юнги сейчас выглядит до ужаса нелепым — с этой огромной ложкой в правой руке и кустиком мелиссы в другой; Чимин не может сдержать смех, он и сам весь в зелье, немного даже попало в рот, и ему бы взволноваться, но вид хёна, уставшего и уютного, веселит его так сильно, что он не может остановится, пока в поле зрения не оказывается профессор — статный и мрачный. У Пака неприятно потеют ладошки от его взгляда, и он сразу замолкает, делая шаг к Юнги-хёну совершенно неосознанно. Мужчина, не сказав ни слова, склоняется над их котлом, всматриваясь в темно-синюю жидкость. Делает пару вздохов — немного ниже, чем советует инструкция, но Чимин не смеет раскрыть рта. Когда профессор Ким всё-таки поднимает свой взгляд от котелка, его вид остаётся не читаемым, и он говорит: — Останьтесь после урока, господа. Хён поворачивается к нему, хватая за плечо, и говорит: — С губ сотри, малец. Впрочем, ни Чимин, ни Юнги не удивляются, когда их оставляют на отработку. Двадцать грязных чёрных котлов ждут их в правой стороне класса вместе с губками и водой — никаких палочек и магии. Не то чтобы Чимин не понимает, что это обусловлено в первую очередь желанием сохранения котлов и безопасностью учеников… У него просто очень нежная кожа на руках, ладно? Он хмурится, хватает в руки металлическую мягкую тряпку. Зельеварение было у них последним предметом в этот день, поэтому за окнами уже довольно темно. Над столом профессора летают свечки, пока он проверяет лабораторные работы. В освещении свеч тот смотрелся ещё более жутким, и Чимин поспешил отвлечься. Юнги уже надраивал котлы, когда Чимин присоединился к нему. Ему стало немного стыдно: из-за него же они тут оказались, а Юнги мало того что не виноват в произошедшем, так и никогда особо активным не был. Пак подходит поближе к старшему, украдкой глядя на профессора, и шепчет: — Прости. Юнги бросает на него взгляд, отзываясь: — Не бери в голову. Обидно. Чимин кивает, поджимая губы, и чихает. Пыль в замке скапливается настолько быстро, что домовики попросту не успевают её убирать. Собственно, Чимин даже не удивлен. А руки он всё-таки ободрал. После, когда они уже идут по коридору, Чимин думает о том, каково было бы держать сейчас хёна за руку, переплетая пальцы, каково бы было прислониться к его плечу своим. Но они подходят к перекрестку, от которого Пак пойдёт налево — ближе к «кухне», а Мин спустится вниз, в подземелья, по лестнице. Всё в Чимине кричит ему «и не думай», потому что он, совершенно очевидно, маглорожденный, а Юнги из древнего рода. Из ёбаных пятнадцати*, подначивает он самого себя. Чимин разворачивается на пятках, семеня в гостиную, где, он себе обещает, выпьет ромашковый чай с пирожками. И никакие древние корейские задницы ему не помешают. Вот так… Да! А милая Сокджин даст ему мазь для заживления ран, помассирует плечи и посочувствует: да, все змеи такие! Вот, Чонгук — яркое тому доказательство! Чимин кивнёт, конечно, понимающе. Кто он такой, чтобы не дать ей позлиться на красавчика-змею? А потом Сокджин, это волевая красотка, смотрит на него глазами, полными жизни, и говорит: — Я предлагаю тебе пари.