Не первый

***       Они прижились быстро — не успело пройти и месяца. Тетушка — Йерсиния, как она сама представилась — устроилась помогать по хозяйству жене одного из рыцарей. Молодая женщина недавно родила третьего и с трудом управлялась с детьми.       Комнату им с внуком отвели отдельную — может, по доброте душевной, но, скорее всего, не хотели, чтобы дети слишком часто видели Йерсинию. Не могли они сказать худого о расторопной старушке, та со всеми была приветлива, только даже отец семейства не хотел встречаться с нею взглядом. Как в болотную тину глядишь, говорил.       Немало перешептываний вызвала извечная повязка на лице Йерсинии.       — Покалечена я, — отрезала тетушка, услышав вопрос в первый раз. — Людей пугать не хочу.       На первых порах этого хватило. Но молодым женщинам — да и самим рыцарям, когда надоест махать клинками — охота почесать языками и что-нибудь выдумать. Когда народная мысль дошла до того, что Йерсиния может прятать следы другой хвори, Илона, рыцарева жена, у которой они жили, разволновалась и вознамерилась спросить ещё раз.       — Роком отмечена, — ответила тетушка. — Но если не боишься — покажу, как все заснут.       И она действительно сняла свою повязку при тусклом свете звезд, который заставлял её кожу казаться болезненно-зеленоватой, а разваливший надвое губы рубец — черным и почему-то влажным. Зубы в нем белели, как черви, потом, шепотом и оглядываясь, рассказывала Илона.       Но увечье — не хворь, и гнать помощницу было не за что и не с руки. Докучать вопросами про повязку тетушке перестали. А тем, кто любопытничал про внука, она всё рассказала с ходу:       — По крови он — мне не родня. И где его родители, знать не знаю. Его оставил моему соседу проезжавший мимо рыцарь из каких-то краев — сосед сказал, большой человек. Может, потому не отказал. Но то, что он с этого ничего не имел, кроме лишнего рта, — правда. Мальчишку он не слишком-то любил — эвон как назвал! — с ним больше я возилась. Потом всё их семейство подкосила болезнь, а выкарабкался только мальчик. С тех пор он при мне.       Любопытные кивали — бывало, сочувствовали мальчишке, говорили, что ему досталась славная тетушка. Конечно, Мору было впору называть её бабушкой, раз уж сама она звала его внуком, но Йериснии, очевидно, тоже было не чуждо желание молодиться.       Мальчишка тем временем освоился в крепости и не думал о таких неувязках или о том, что ему нужно сочувствие. Он окреп и уже не выглядел так, словно пострадал от собственного имени.       Людей несколько сторонился, правда. С непривычки, говорила тетушка: в глуши знакомые лица можно на пальцах рук пересчитать — совсем не то, что в Альдуруке.       Ровесников, подумавших было, что у него хилый вид, лупил. Исправно исполнял мелкие поручения. Совсем не боялся приближаться к больным, как и тетушка.       Рассказывал о себе мало, больше слушал. Как ни посмотри, слишком о многом велела помалкивать Йерсиния: о том, что он разбирается в травах и что умеет их варить. О том, что может начертить несколько фигур и заставить недруга маяться животом. Даже ничуть не похожую на правду историю о том, как они прошли через туманное озеро и оказались в лесу — и ту запретила.       Со временем Мор взял за привычку следить за тренировками рыцарей. Йерсиния не возражала, наблюдая за отлучками внука молча.       — Хочешь к ним? — как-то раз спросила она.       — Хочу, — нахмурился мальчик. — Хочу научиться так же сражаться. Я уверен, тетушка, у меня выйдет не хуже, чем у них.       Минуло три дня, и у семьи, с которой они жили, случилось несчастье: с гнилянкой слег средний ребенок, девчонка чуть старше Мора. Дремавшая до этой поры болезнь стала развиваться с бешеной прытью: какая-то пара дней — и у ребенка отнялись руки.       Несчастные родители не находили себе места, положили девочку в отдельную комнату, несколько раз по дню приводили к ней лекаря. Толку в этом было немного, но муж Илоны был одним из ближайших соратников сара Лютера и мог настоять на своем.       Девочке становилось всё хуже. Йерсиния замечала на себе взгляды: подсказанные завистью — её внук-подкидыш жив-здоров, где справедливость! — но не только ею. Она видела: отец девочки был бы рад сорвать злость и найти виновного, объявив, что именно они заразили ребенка, но только вот они были совершенно здоровы. Какой с них спрос-то?       В один из вечеров, когда лекарь ушел, будучи не в силах ни помочь ребенку, ни выносить слезы матери, Йерсиния отозвала молодую женщину на задний двор.       — У меня есть средство, которое может её вылечить, — шепнула она Илоне.       — Колдовство? — безропотно спросила та. — Да хоть бы и колдовство...       — Колдовство? — фыркнула тетушка. — Выдумки это колдовство! А травы у меня есть. Голову на отсечение я не дам, но в прошлом они свое дело делали. Внуку своему тоже их давала, было дело. Но видишь, в чем дело, милая. Оно только ребенку поможет. Одна щепотка этих трав вылечит. Ребенку этого довольно, а взрослому — нет. Ему нужно две, но две щепотки — это яд, и он убьет. Поэтому я помалкиваю — не могу всем помочь. Но вы меня приютили, и я не хочу платить вам черной неблагодарностью.       Илона не раздумывала ни минуты. Той же ночью девочке дали выпить растворенные в вине травы, а наутро она сумела пошевелить руками. Тетушка заглядывала к ней ещё трижды, чтобы убедить болезнь отступиться. Наконец девочка поднялась на ноги, и стало ясно, что гнилянка пощадила этот росток молодой жизни.       Семья не находила себе места от радости, благодарила счастливый случай; лекарь недоумевал, но благодарил его же. Люди в крепости передавали новость друг другу с самыми разными чувствами — от благоговения перед неведомыми силами до зависти и тоски по тем, кому случай не помог.       Те, кто знал, в чем же было дело, не подавали виду: ни Илона, которой Йерсиния велела помалкивать, ни её муж, которому она, как и следовало ожидать, всё же всё рассказала, ни сама Йерсиния, ни маленький Мор, которому никто ничего не рассказывал, однако мальчик знал свою тетушку и был достаточно умен, чтобы понять, в чем тут дело.       Возможно, этот маленький случай так и канул бы в глубинах памяти и скучной летописи повседневной жизни Альдурука, если бы не то, что случилось дальше.       Всего через неделю после неожиданного выздоровления девочки по крепости расползлась тревожная новость: оба сына главы замка больны гнилянкой. ***       Сар Лютер послал за Йерсинией через два дня. Не стоило считать его плохим отцом: люди поговаривали, что его старшего сына не брала никакая хворь, и, может быть, поэтому рыцарь не понял всей опасности сразу. Что до младшего сына, о его здоровье ходило немало толков, и только их семейство знало, что там было правдой, а что — нет.       Так или иначе, тетушка не заставила себя упрашивать, когда за ней пришел один из младших рыцарей. Только шепнула несколько слов Мору — и тотчас явилась на зов.       — Миледи, — сар Лютер, высокий и крепкий мужчина, был хорошо воспитан и не считал ниже своего достоинства обратиться так даже к простой женщине, — я думаю, вы уже слышали, что стряслось, и догадываетесь, зачем я за вами послал и о ком мы будем говорить. У вас есть средство, чтобы вылечить от гнилянки ребенка. Я хочу знать — это правда? — он получил утвердительный знак и продолжил. — Я мог бы спросить вас, почему вы держите это средство в тайне, но не стану. Мои сыновья дороже, чем несколько старых историй. Поэтому не беспокойтесь. Ваши прошлые дела останутся в прошлом.       — Я держу всё в тайне, потому что средство опасно, — нахмурила брови Йерсиния. — Оно — яд по своей сути. Вот почему я обращаюсь к нему, когда нет иного выбора. Никто не обвинит болезнь в том, что она убивает. Но у меня есть лицо, и мне труднее избежать злых слов.       — И всё же оно может помочь.       Сар Лютер не хотел рисковать сыновьями. Он провел бессонную ночь накануне, решая, следует ли обращаться к таинственной особе, которую некоторые за глаза называли старой ведьмой. Но сыновьям не стало лучше к утру, а лекарь испробовал все средства. Сар Лютер всё же был рыцарем. Рыцари, как известно, склонны давать бой, а не сидеть за стенами в ожидании чудесного спасения.       — Я прошу вас, вылечите моих сыновей. Вас не станут преследовать, если вы потерпите неудачу. Это моё слово. Что до платы...       — Не нужно мне платы, милорд, пока дело не сделано. Я ведь делаю это не ради монет и припасов. Вот поправятся ваши мальчишки — тогда и решите, как меня наградить.       По настоянию сара Лютера, им выделили комнаты в башне, рядом с больными мальчиками. Житье там было вовсе не таким привольным, как могло показаться — где-то неподалеку вечно крутился кто-нибудь из доверенных лиц сара Лютера. Сами же комнаты, которые, по правде говоря, предназначались для младшего из сыновей, лежали в наименее оживленной части замка, вдали от многолюдных коридоров.       Теперь Йерсиния могла следить за тем, как действует её средство. Что до Мора, он, как было сказано, должен был помогать ей в уходе за больными. Да и не согласилась бы тетушка оставить его без присмотра.       Лечение отчего-то проходило не так гладко, как это вышло с дочкой рыцаря. Онемение рук и ног остановить удалось, а вот лихорадка униматься никак не хотела. Мальчики мучались от жара и подолгу лежали в забытьи.       — Поправятся они, дайте время, — сказала тетушка донельзя встревоженному Лютеру, которому какая-то добрая душа нашептала, что после стольких дней горячки можно проснуться дураком. — И недели не пройдет, как по двору ходить будут.       Сложно сказать, поверил ли пожилой женщине сар Лютер. Только пристально посмотрел ей в глаза, кивнул, не отводя взгляда, и отвернулся к сыновьям.       И к чему так переживать о тех, кто не родня по крови?       — Почему на них не действует твоё средство, тетушка? — тем же вечером спросил у Иерсинии Мор, когда они, закончив вечерние заботы, вышли на крепостную стену.       Несмотря на то, что близились сумерки, здесь было куда светлее, чем в комнате с заткнутыми окнами, в которой лежали больные мальчики. Эта затхлость не нравилась Мору, напоминая о местах, в которых он жил раньше. Мальчишки, его ровесники, напротив, вызывали у него симпатию. Он даже хотел завести с ними разговор, когда им становилось получше, но не мог улучить момента.       — Их болезнь не так проста, как у других, Мор, — отозвалась тетушка. — Они — вроде тебя и обычной гнилянке не по зубам будут. Нужно средство иного рода. Выждем до завтра, тогда его и использую.       — Вроде меня? Верно, они не родные Лютеру, но он их всего-то в лесу нашел...       — А ты вспомни, что о твоем появлении рассказывал приемный отец.       Мальчик скривился.       — Не отец он мне! Запер! Ядами травил! Я для него — урод, а у самого лишние руки из спины торчат!       — Не шуми, мальчик, — одернула его Йерсиния, хоть поблизости никого и не было. — Будет тебе другой отец, если не наделаешь глупостей.       Мальчик призадумался, затем встрепенулся.       — А ты? Ты же не уйдешь от меня, тетушка?       — Я? — рука тетушки легла ему на голову, медленно провела по волосам. — Про меня и спрашивать незачем. Ты навсегда останешься моим внуком, Мор.       «Средство иного рода» Мору увидеть не случилось. Как выглядит порошок, который Йерсиния давала от гнилянки, он знал, а тут она решила сохранить всё в секрете. Отослала с поручением принести тряпок для компрессов, а к его возвращению чем-то напоила сыновей Лютера сама.       Обычно тетушка таких вещей не скрывала. Да и кружек из-под настоя, несмотря на её слова, Мор в комнате не заметил. Он смекнул, что дело было в одном из тех обрядов, которым его учили в наполненной туманами дурно пахнущей долине — он понемногу начал забывать то место. Он подумывал, не обидеться ли, но всё-таки не стал.       У тетушки были свои тайны, но уж она-то всегда о нем заботилась, продолжала учить и объяснять, как получить толк из кучки плесени и пучка сорной травы.       К тому же, в скором времени у него появились более интересные занятия. ***