Утро было бодрым, я бы даже сказал — чересчур бодрым. Судя по звукам, а главное, по запаху и задымлённости квартиры, меня собираются кормить завтраком. Или собирались. Опять же, судя по звукам, подвиг не удался. Впрочем, как всегда.
Есть люди, у которых всё горит в руках — мой Тёха из таких. Вообще-то, зовут его Платон, но с лёгкой руки его бабушки к нему прочно приклеилось прозвище Тетёха, а уж я сократил его до Тёхи. Горе моё не против, отзывается исправно, а улыбается при этом так, что мне плевать, что руки у него порой меняют место своего произрастания и громят всё, что под них попадается. Но случается это исключительно в том случае, когда рядом нахожусь я.
Меня первое время часто спрашивали, где я это чудо нашёл. Где нашёл — там уже нет. Он у меня вообще эксклюзивный, таких больше не делают. Но всё по порядку.
Случилось мне несколько лет назад оказаться в роли наследника: после смерти любимой бабули достался мне её деревенский домик. Я бы его себе оставил, будь он поближе к городу, но деревня была в соседней области — не наездишься. А дому хозяин нужен, без присмотра даже самое крепкое строение сиротеет и умирает. Такой участи я бабушкиной избушке не желал, взял отпуск и поехал искать покупателя на свалившуюся на мою голову недвижимость.
Совпало сие событие с завершением очередного неудачного романа. Мой бывший оказался той ещё скотиной, нервы мне потрепал знатно, так что я просто-напросто сбежал, прикрывшись необходимостью избавиться от ненужного имущества.
В детстве я каждое лето проводил в деревне у стариков и, естественно, был знаком практически с каждым жителем. Но потом жизнь понеслась с бешеной скоростью, и, к моему стыду, я почти перестал там появляться. Вырвался только на похороны деда, а потом и бабушки. Само собой, к тому времени я уже всех позабывал, так что с соседями пришлось знакомиться заново.
Дом, в котором прошло моё детство, встретил меня заколоченными окнами и дверями. А я помнил его совсем другим: утопающим в зелени, с резными наличниками, цветами у крыльца и весело сверкающими окнами с кружевными занавесками. Бабушка плела их сама — знатная была кружевница, со всей округи к ней с заказами почти до самой смерти ехали. Помню, когда совсем мелкий был, любил наблюдать за её работой, а бабуля под тихий и уютный перестук коклюшек рассказывала мне сказки и ведь ни разу не повторилась — каждый раз была новая история.
От грустных воспоминаний меня отвлёк скрип калитки. Оглянулся, чтобы взглянуть на незваного гостя. По дорожке шаркала старушка, торопливо вытирая руки о передник и внимательно всматриваясь в меня. Сердце защемило ещё больше — так и бабуля меня всегда встречала, на мгновение даже показалось, что это она, но только на мгновение.
— Андрейка? А я смотрю — ты или нет? Какой ты взрослый! — приговаривала смутно знакомая старушка, приближаясь ко мне. — Продавать приехал, — даже не спросила, а грустно констатировала она. — Ну и правильно. Что вам, молодым, тут делать? А дому хозяин нужон, — повторила мою недавнюю мысль.
Я пытался хотя бы поздороваться, но мне и рот открыть не дали.
— Пойдём, чайку с дороги попьёшь, а Тетёха пока тебе тут всё откроет. Ты меня и не помнишь, наверное. Соседка я ваша, Марь Сергеевна.
Я выдохнул. Ну конечно! Как я мог забыть! Тёть Маша, бабулина соседка и подруга, её пироги славились не меньше бабушкиных кружев, ни одна свадьба в округе без её каравая не обходилась.
Пока я сгорал от стыда, меня уже тащили в соседский двор. А хватка-то у старушки крепкая не по годам!
— Тетёха! — вдруг зычно крикнула она, и я вздрогнул.
Из-за угла дома выглянул… Я даже растерялся. Высокий широкоплечий мужик, эдакий Добрыня Никитич из русских сказок. Пшеничные вьющиеся волосы, щетина на лице чуть темнее. Я опустил взгляд пониже и завис, надеюсь, челюсть моя осталась на месте. К мощной груди он огромными ручищами прижимал книгу. Руки — мой личный фетиш! До этого момента я думал, что нравятся мне исключительно ухоженные, тонкокостные, с длинными пальцами и маникюром… Как же я ошибался! Из всего перечисленного у Тетёхи только длинные пальцы и были, ни о каком маникюре и речи не шло, кисти — широченные, такими можно землю без лопаты разгребать. Но он так нежно держал в них книжку, что мне очень-очень захотелось почувствовать их на себе.
— Платоша, возьми ключи и открой дом Макаровны, а мы с Андрюшей чаю пока попьём, — строго приказала Марь Сергеевна этому богатырю, а он улыбнулся в ответ и закивал, как болванчик. Ещё мгновение назад я пускал слюни на его руки, а теперь просто онемел от улыбки — взрослые люди, как мне казалось, так не улыбаются. Открытая, светлая, детская какая-то… — Ну, пойдём, — подтолкнула соседка меня тем временем к дому. — Внук это мой, ты его и не помнишь, поди, — поясняла она на ходу мне и тут же прикрикнула на своего родственника: — Ну? Чего встал? Иди давай, а потом с нами посидишь.
«К чаю» Марь Сергеевна нарезала домашнего сала, на скорую руку пожарила «яишенку», наставила пирогов с разными начинками. На мой испуганный взгляд заявила:
— Одним чаем сыт не будешь!
Возражать ей побоялся, да и от запахов, что витали вокруг, резко проснулся аппетит.
И только мы устроились за столом, в дверь вошёл Платон, баюкая свою ручищу. Марь Сергеевна сразу подхватилась и запричитала:
— Горе ты моё! Что опять?
Платон в ответ протянул руку, показав знакомый мне неприличный жест. Я задохнулся от негодования — это как же так можно к пожилому человеку относиться! — а старушка, будто и ни её только что оскорбили, уже усаживала детину на стул. И лишь тогда я рассмотрел, что палец был весь в крови. Возмущение само собой сразу сошло на нет, на его место пришло сочувствие. Вид у Платона был такой, что захотелось подуть на пораненную конечность, поцеловать (палец!) и дать обиженной деточке конфетку. Тут у меня проснулся инстинкт, уж не знаю, отцовский ли или ещё какой, и я протянул ему кусок пирога с тарелки. Боже мой, меня одарили таким благодарным и влюблённым взглядом, что я даже растерялся.
— Несчастье моё, ну как ты опять умудрился? — причитала рядом Марь Сергеевна, споро промыв палец, залила его йодом и забинтовала.
Платон молчал и нежно улыбался, переводя взгляд с меня на свою бабушку. Мне бы тогда ещё догадаться, что всё, Андрей Константинович, пропал ты окончательно и бесповоротно, но сия светлая мысль в тот момент в мою голову не заглянула. К счастью.
Так называемое чаепитие закончилось, когда на улице уже начали сгущаться сумерки. За весь вечер я так и не услышал голоса Платона, закралось подозрение, не немой ли он, но и сам десятка слов не сказал — словоохотливая старушка говорила за нас троих. Меня разморило от сытной еды, чистого деревенского воздуха, и, заметив, что я начал клевать носом, Марь Сергеевна опять засуетилась, предложив остаться у них на ночлег. Я отказался — компания хоть и приятная, но вдруг захотелось остаться одному.
Я с удивлением смотрел, как из стоявшего в углу сундука извлекаются подушка, перина, постельное бельё.
— Вот, сберегла, как знала, — вздохнула баб Маша. — Вы ж после похорон не взяли ничего, так я всё к себе забрала. А то были тут желающие Макаровным добром разживиться. Хорошо, Платон вовремя заметил, разогнал.
И опять который раз за сегодняшний день стало стыдно — мы действительно после похорон даже не подумали о бабулином скарбе. Но предаваться унынию мне долго не дали: вручили немаленькую стопку белья, сверху уложили свёрток с пирогами — «на перекус» — и под присмотром Платона, которого тоже нагрузили поклажей — свёрнутым матрасом, отправили восвояси.
Если вы думаете, что добрались мы без приключений, то глубоко заблуждаетесь. Нормальный человек без труда и происшествий проделал бы короткий путь из одного двора в другой, но не Платон! Сначала он споткнулся практически на ровном месте и чуть не грохнулся вместе с матрасом, потом, в темноте не заметив торчащий гвоздь, зацепился за него майкой и долго дёргался, стараясь не порвать тонкий трикотаж и выбраться из неожиданной засады. Я, конечно, мог бы помочь, но, во-первых, руки у меня самого были заняты, а во-вторых, пытался сдержать смех, глядя на Платоновы дёрганья — уж больно комично он выглядел. В конце концов, минуты примерно через три, гвоздь, отхватив кусок ткани в качестве откупа, выпустил своего заложника. Платон, не ожидавший этого, как раз в очередной раз дёрнулся и по инерции понёсся вперёд. Я еле успел отскочить с его пути, чтобы не сбил, а он, так и не успев притормозить, врезался в крыльцо. Открыв рот, слушал исконно русскую речь в исполнении своего сопровождающего и бессовестно наслаждался звуком его голоса, пока он на одной ноге прыгал по дорожке.
— Платоша! — не замедлила появиться служба спасения в лице заботливой и перепуганной Марь Сергеевны. — Горе ты моё луковое, Тетёха и есть! — спешила она к своему внуку.
Когда они ушли, оставив меня одного, я ещё долго тихо смеялся в подушку. Это ж надо таким уродиться! Взрослый мужик, а без присмотра и на минуту оставить страшно. Так и уснул с улыбкой. Если что мне и снилось в эту ночь, я не запомнил, спал крепко, как младенец, а утром проснулся от почти привычного уже «Тетёха!».
В первые же три дня своей деревенской жизни я услышал много интересного. Платон уезжал на работу в соседний посёлок, а его бабушка, заполучив в своё распоряжение свободные уши, рассказывала мне об их непростой жизни. Я, признаться, очень удивился, узнав, что Платону всего двадцать три, выглядел он гораздо старше. Зато теперь стало понятно, почему я его не помнил: десять лет — в детстве очень большая разница. Да и сейчас не маленькая, подумалось мне с грустью.
Узнал и о том, что забрала его Марь Сергеевна к себе сразу, как он окончил школу. И про мать его непутёвую, и про то, что уже давно перебралась бы баба Маша к старшему сыну в город, да ведь не оставишь Платона одного — в первый же день самостоятельной жизни или убьётся, или покалечится! Вот в этом я очень сильно сомневался. Работал же он как-то без травм в своём МТС. Правда, стоило ему выйти из автобуса, каждый вечер доставляющего его прямо к дому, с Платоном случалось что-то странное. Он без конца спотыкался, ударялся о каждый угол, цеплялся за каждый сучок или гвоздь… Словно тут была его персональная аномальная зона, ей-богу!
Ещё баб Маша без конца заводила разговоры, что неплохо бы было внуку женщину хорошую найти и пусть даже постарше будет — это и к лучшему. Девки, мол, нынче — сверистёлки, все как одна несерьёзные и ветреные. За каждой глаз да глаз нужен, как же Тетёху-то на такую оставлять? В этом месте Марь Сергеевна сразу начинала всхлипывать, а я трусливо сбегал.
Вечерами возвращался Платон, и мы в четыре глаза следили, чтобы с ним ничего не случилось. Ну, с баб Машей-то всё понятно — внук всё-таки, а чего я так за него волновался, ответа не было. Помешательство какое-то!
Продажа дома застопорилась. Покупатели на него были — нанятый мной агент дело своё знал. А вот я всё никак не мог решиться — ни один потенциальный хозяин не пришёлся мне по душе. Не мог я дом, ещё прадедом построенный, отдать абы кому. Здесь были корни моей семьи, и пусть, по понятным причинам, на мне наш род прерывался, но ответственности это с меня не снимало. Наоборот, я считал, что просто обязан передать дом в хорошие, надёжные руки, и если найдутся такие, то даже цену готов был скинуть. Обо всём об этом я и рассказал вечером Платону.
— А почему должен прерваться? — спросил он меня.
— Кто? — не понял я.
— Род, — пояснил он и посмотрел на меня, словно родитель на невнимательное чадушко.
— А-а, ну так… — попытался я вывернуться, поняв, что чуть не проболтался. Даже в городе к таким, как я, отношение неоднозначное, а тут, в деревне, и говорить-то о своей ориентации страшно.
— Так почему? — не отставал он от меня. Вот упёртый-то!
— Детей иметь не могу, — почти не соврал я.
— Усыновить можно, — пожал могучими плечами Платон.
— Чтобы усыновить ребёнка, надо сначала жениться!
Я начал выходить из себя и злиться на этого простачка. Сидит тут, рассуждает о вещах, его не касающихся, ручищами своими меня совращает. Справедливости ради, на себя тоже разозлился — расслабился, контроль ослабил.
— Ну так женись. У вас в городе-то выбор есть, не то что тут, — усмехнулся Платон, и мне послышалась грусть в его голосе.
— Мне женщины не нравятся, — осторожно сказал я и стал ждать реакции, сантиметр по сантиметру отодвигаясь от него.
— Понятно… А давай выпьем? У ба есть наливочка вишнёвая. Ща! — И не дожидаясь моего согласия, он тенью растворился в темноте, чтобы через пару минут появиться абсолютно бесшумно и с пузатой бутылкой в руках.
Я глупо хлопал глазами, не понимая — у него что, раздвоение личности, или это такая разновидность оборотней? Да-да, я даже в них готов был поверить. При свете дня я раз за разом наблюдал за неуклюжестью этого Тёхи-Тетёхи, а сейчас передо мной открылся совсем другой Платон — суперагенты отдыхают! Но Платон быстро подтвердил, что он — это он, чуть не выронив из рук бутылку и споткнувшись о ступеньку крыльца.
Алкоголь я употребляю редко, но если употребляю, то только солидный, проверенный годами и купленный в надёжных местах. Поэтому первый глоток делал осторожно, не зная, чего ждать. Вкус наливки мне понравился: в меру сладкий и чуть терпкий. Крепости почти не ощущалось, и я наивно решил, что от этого компота ничего со мной не случится. Платону ничего не сказал, чтобы не обидеть, а он только поглядывал на меня, поблескивая в темноте глазами, и улыбался загадочно.
Помню — мы говорили, а вот о чём — нет. Баб Машина наливка оказалась коварной штучкой и напрочь лишила меня памяти о прошедшем вечере. Проснулся от ощущения тяжести и, с трудом продрав глаза, увидел спящего практически на мне Платона. От накатившей паники спёрло дыхание. Это мы что, того… Даже мыслей в голове не было, только липкий удушливый страх.
Я задёргался и разбудил своего гостя. Платон посмотрел на меня сонными глазами, улыбнулся, и меня на время отпустило. Но ненадолго. Следующая мысль опять заставила похолодеть всё внутри. Он же пацан совсем, хоть и выглядит взрослым мужиком. Что я творю?! Как я Марь Сергеевне теперь в глаза смотреть буду?
— Андрей, ты чего? — испуганно прошептал Платон, заметив мою панику.
— Шёл бы ты… домой. Тебе на работу не надо?
Возможно, это прозвучало слишком резко, но по-другому я тогда не мог. Мне надо было остаться одному и обдумать сложившуюся ситуацию. А ещё лучше — собрать вещи и убраться подальше, пока не натворил дел и не сломал парню жизнь.
Платон ушёл не сразу, потоптался немного рядом с кроватью, ожидая непонятно чего, обиженно попыхтел, потом наклонился, быстро поцеловал меня в щёку и наконец сбежал. А я так и остался лежать, обезоруженный и разбитый.
Я успешно прятался от него следующие два дня, но на третий фортуна от меня отвернулась. Утром на крыльце меня ожидал сюрприз — сидящий там Платон.
— А ты чего не на работе, — растерявшись, спросил я.
— Отпросился.
Он не смотрел на меня, сидел сгорбившись, голос звучал глухо и расстроенно.
Я сел рядом с ним, сдавшись на милость обстоятельств. Надо было поговорить, расставить всё по своим местам, объяснить, что это просто блажь, что он ещё встретит свою половину, и это буду не я, но слова застревали в горле. Так и сидели молча, прижавшись друг к другу плечами.
— Я тебе не нравлюсь? — наконец прервал молчание Платон.
— Не в этом дело…
— А в чём? Только не надо говорить, что я жизни не нюхал, что у меня всё ещё впереди! — говорил он тихо, но зло. — Я про себя давно всё знаю, поэтому и согласился сюда уехать. Почти смирился, что так и проживу бобылём, а тут ты…
Он говорил, а я, повернув голову, смотрел на него удивлённо. Это точно тот самый Тёха, которого я знал почти две недели? Куда делся простоватый и стеснительный парень? Сейчас рядом со мной сидел вполне взрослый и знающий себе цену человек. Хотя чего это я? Он и есть взрослый, это я сам вбил себе в голову непонятно что. Да ещё Марь Сергеевна сбила с толку своей чрезмерной заботой о внуке. Вот я и не хотел замечать очевидного. В соседском доме явно чувствовалась мужская рука, а все недоразумения случались с Платоном только когда рядом были мы с баб Машей. Бабушку свою он любил и старался не разочаровать, на меня хотел произвести впечатление — в первые дни точно — волновался, поэтому и косячил. Бинго, Андрюха! Ты гений! Только что теперь нам делать? Я не сегодня-завтра продам дом и уеду, а Платон останется здесь. Ни о каком «дальше» не может быть и речи. А ведь у нас могло бы что-то получиться, неожиданно понял я. Не такие уж мы с ним и разные. Я, чего уж там, люблю поговорить, а Платон умеет слушать. Я домосед, Платон, судя по всему, тоже не любитель шумных развлечений. Я очень привязчивый и, не буду скромничать, верный, и Платон не похож на ветреного искателя приключений. Разница в возрасте, конечно, весомый аргумент, но и она не препятствие. А вот Марь Сергеевна и несколько сотен километров между нами — вот это проблема. Обо всём этом я и сказал притихшему Платону.
— Давай не будем думать о «потом»? — предложил он, обняв меня за плечи и прижав к себе. Я задёргался, пытаясь отодвинуться. — Да не переживай, ба уехала к врачу, никто не увидит, — успокоил Платон и сжал ещё крепче.
А что я? Успокоился и положил голову ему на плечо, наконец расслабившись. Было тепло, приятно и удивительно уютно.
— Я приду ночью? — тихо спросил Платон.
— Приходи, — сдался я.
В соседском дворе скрипнула калитка — вернулась баб Маша. Платон вскочил на ноги, испуганно взглянул на меня, опять превращаясь в Тетёху, и быстро ушёл. И может быть, дошёл бы без происшествий, если бы поминутно не оглядывался. Встретившись с закрытой калиткой, перекувыркнулся через неё, шмякнувшись по другую сторону во весь свой немалый рост.
— Платоша! — тут же донеслось из-за разросшейся смородины.
— Всё нормально, ба! — поднимаясь, успокоил Тёха испуганную родственницу, а я, уткнувшись в колени, тихо и бессовестно ржал.
С этого дня время сорвалось в бешеный бег, я с горечью осознавал, что скоро всё закончится. Вот уже и покупатели на дом нашлись, и отпуск подходил к концу. Поэтому ночами старался урвать как можно больше, тем более Платон был не против. А днями перебирал варианты, при которых мы могли бы видеться чаще, но понимал, что их просто не существует. Господи, ну почему мы не встретились при других обстоятельствах?! Он же как под меня сделан — мы совпадали во всём. Как долго я буду теперь отвыкать от него, да и возможно ли это вообще?
На поезд Платон провожал меня едва сдерживая слёзы. Когда я сел в вагон, он резко развернулся и убежал, крикнув напоследок, что будет звонить при любой возможности.
***
Звонил он редко, оно и понятно — при Марье Сергеевне особо не поговоришь, да и на работе много лишних ушей. Деревня есть деревня, все всё друг про друга знают, а чего не знают — додумают.
Мне наших разговоров не хватало, после каждого звонка ходил как в воду опущенный, а что чувствовал Платон — даже представлять боялся. Он же как дитё малое: я слышал, как он сдерживает готовый сорваться голос, когда мы прощались до следующего созвона.
Я писал Тетёхе СМС-ки, тщательно их перечитывая и редактируя, и в конце концов стал первостатейным конспиратором — если кому на глаза мои сообщения и попадутся, ни за что не догадается, о чём в них речь. Правда, иногда и самому Платону приходилось переводить на нормальный язык мои зашифрованные послания.
Наш телефонный роман длился около двух месяцев и выжал меня до капельки: забыть не получалось, отпускать не хотелось, и как нам быть дальше — было совсем непонятно. В идеале, нам бы съехаться и жить вместе — время показало, что это не блажь, не каприз, — однако было слишком много «но». И самое главное из них — Марь Сергеевна.
Ещё и Платон подливал масла в огонь, не специально, нет. Но его «я так соскучился» рвало мне сердце. Чтобы поднять настроение себе и ему, я со смехом говорил, что ещё немного, и я приеду просить у Марьи Сергеевны руки любимого внука. Только смех тот был горький. Тёхе смешно не было, хотя он старательно изображал веселье, подыгрывая мне.
— Андрей Константинович, к вам там пришли, спуститесь, — сообщила мне как-то одна из моих сотрудниц.
Я как раз в этот день решил на обед не отлучаться — высокое начальство зверствовало, требуя отчёты по последним операциям. В глазах и голове мелькали бесконечные ряды цифр, и недолгое проветривание было бы только на пользу, решил я. Не спросив, кто там ищет со мной аудиенции, устало поплёлся вниз по лестнице — лифт ждать не было никакого желания.
В холле меня ждал сюрприз — смущённо полыхающий щеками и ушами Платон. Все, кто там находился в это время, рассматривали с интересом это непонятно откуда явившееся чудо, абсолютно не вписывающееся в общую картину. Я поспешил на помощь, справедливо полагая, что надо побыстрее увести его от любопытных глаз. Не ровен час, и впрямь запылает и сгорит, и останется мне только кучка пепла вместо желанного тела.
Ох, как мне хотелось в этот момент обнять его, но пришлось держать себя в руках. Я вежливо поздоровался, пожав огромную ручищу, и с высокомерным видом прошествовал к охранникам.
— Выпишите временный пропуск этому господину, — сказал я.
«Господин» тем временем непонимающе и испуганно смотрел на меня и, кажется, готов был задать стрекача. Я понимал его страх, но пока ничего не мог сделать.
Дождавшись, когда пропуск выдали на руки, потащил Платона к лифту, в который нас безропотно пропустили вне очереди — то ли я вид имел слишком грозный, то ли испугались Тёхиных габаритов. И вот там, пока мы поднимались на нужный этаж, я коротко, но горячо показал, как рад встрече. Платон сразу успокоился, попытался меня обнять, однако я вывернулся и попросил:
— Потерпи, мне ещё отчёты доделывать.
Отделу представил его своим дальним родственником, приехавшим из деревни — почти не соврал. Девушки сразу засуетились, желая произвести приятное впечатление. Я хоть и знал точно, что все они семейные, чуть зубы в порошок от ревности не стёр. Но Платон быстро расставил все точки над «ё»: снёс пару чашек со столов (а я предупреждал, что на рабочем месте не должно быть ничего лишнего!), чуть не свернул шкаф с документацией, нечаянно уронил любимый кактус нашей главной сплетницы (я едва не разразился победным кличем — сколько раз кололся об него), ну и по мелочи добавил беспорядка в наш скучный офисный интерьер. В итоге во избежание дальнейших разрушений был усажен в уголок с большой чашкой чая (где они её откопали?!) и тарелкой пирожков, на которые я поглядывал с завистью — голод напомнил о себе повышенным слюноотделением.
Наконец отчёты были закончены, и я, подхватив кипу бумаг, рванул к начальству — сдаваться и отпрашиваться на остаток рабочего дня. Шеф, увидев результаты моего трудового подвига, милостиво отпустил меня, а узнав о визите «родственника», с барского плеча позволил и в понедельник остаться дома. Радости моей не было предела, и от неё же у меня напрочь выбило мозги из головы в нижнюю часть тела.
Вернувшись в отдел, быстро со всеми попрощался, предупредив о своём неожиданном отгуле. Схватив последний оставшийся на тарелке пирожок, сунул его в рот и мыча стал выталкивать Платона в дверь. Представляю, что тогда обо мне подумали коллеги. А я что? Я ничего — просто радовался, что ближайшие два дня наконец буду не фантазировать, а реально делать то, о чём мечтал долгих два месяца. Вот только в аптеку не забыть бы заскочить.
— Не смотри на меня так! — приказал я, усаживая Платона в свою машину. Я, чёрт возьми, не железный, и выдержка у меня не бесконечна, а у него глаза были как у ребёнка, который увидел самый большой леденец и уже нацелился его полизать. — Ты надолго? На выходные хоть останешься? — спросил я, рванув с места так, что колёса задымились.
— Если не выгонишь, то насовсем, — сглотнув, хрипло сообщил мне змей-искуситель, всё так же поедая меня глазами.
Очень кстати нам по пути попалась аптека — в том моём состоянии я напрочь забыл обо всём. Но просто так Тёха меня из машины не выпустил — воспользовавшись сгустившимися сумерками, притянул за галстук к себе и впился в губы, а ручищей разворошил мне причёску. От такого напора член в штанах и волосы по всему телу приняли стойку смирно, готовые отдать честь прямо здесь, не сходя с места.
— Поторопись, — прошептал Платон, отталкиваясь от меня и сжимая свой пах. И уже я, облизываясь, смотрел на прикрываемое им сокровище, с трудом вспомнив, зачем мы тут остановились.
Видок у меня был пугающий — девочка-провизор отпускала мне требуемое дрожащими руками и смотрела огромными испуганными глазами. Да я сам шарахнулся в сторону, когда увидел своё отражение в зеркальной витрине. Глаза горят, губы опухшие, ярко-красные; волосы стоят дыбом, галстук сбился в сторону, на рубашке почему-то расстёгнута половина пуговиц — ни дать ни взять маньяк в период обострения!
Дома, раздевая друг друга, мы как-то умудрились поговорить.
— Правда насовсем? — спросил я, сдёргивая с Платона куртку.
— Да, — пыхтел в ответ он, вытряхивая меня одновременно из пальто и рубашки. Поправив на моей голой груди галстук, добавил: — Надо бабуле позвонить, что всё нормально.
— А чего из офиса не позвонил? — возмутился я, пытаясь расстегнуть болт на его джинсах.
— Думал, нельзя, — оправдывался он, помогая мне.
Марье Сергеевне мы позвонили, клятвенно уверили её, что всё отлично, а потом дружно отключили телефоны, чтобы никто и ничто не могло нам помешать.
***
В моём доме поселилось счастье. Не какое-то там абстрактное, а вполне себе реальное: под два метра ростом, с совсем не идеальной фигурой, часто небритое, с умопомрачительной улыбкой и ласковыми руками. Серьёзное и ответственное за стенами квартиры, но превращающееся в сущего ребёнка, стоит мне появиться рядом.
Не знаю, кто за нами присматривает и кого благодарить за помощь, но всё у нас хорошо. Бабушку Платона мы той же осенью отвезли к старшему сыну, уже давно зазывавшему мать к себе. Дом продавать она отказалась категорически, сказав, что у Платоши должно быть место, куда можно вернуться. И теперь у нас в деревне что-то вроде дачи, на которую мы срываемся, стоит только появиться свободному времени. И сотни километров уже не кажутся мне слишком уж большим расстоянием. Да ради того, чтобы побыть с Платоном наедине, я на край света готов сорваться, не то что в соседнюю область.
Наш первый совместный Новый год мы встречали именно там, впрочем, как и все последующие — вдвоём, только он и я.
Тёха пообещал мне новый сюрприз, а я никогда не забуду, как он тогда, в тот самый первый наш праздник, где-то нашёл костюм Деда Мороза и пришёл удивлять меня, не дождавшись застолья и боя курантов. Я как раз чистил двор и чуть не уронил себе лопату на ногу, когда он, распахнув свой дедморозовский халат, предстал передо мной абсолютно голый. Ну, почти — трусы и валенки не в счёт. Правда, и сам я был не совсем одет, распарившись от работы, скинул с себя и фуфайку, найденную в сенях, и майку. Вот и пришлось принимать экстренные меры и утаскивать этого эксбициониста-затейника в дом, от всяких любопытствующих, сующих свои носы куда не надо, подальше. А их было немало первое время — это сейчас к нам попривыкли и уже не особо обращают внимание.
***
— Солнц, ты вставать собираешься? — появилось моё счастье в дверях, вырывая из приятных воспоминаний. — Пора завтракать и собираться. Сам знаешь, скоро на дорогах не протолкнёшься.
Да, теперь мы ездим в деревню только на машине, благо дорога зимой там всегда расчищена, словно нас ждут.
— А что за странные запахи? Осваиваешь новый рецепт или колдуешь? — Мне категорически не хотелось выползать из-под одеяла, ещё бы Тёху под него заманить.
— Нормально всё, — возразил Платон. — Яичница только чуток подгорела, и тосты тоже. Зато кофе получился. Плиту помоешь сам, ладно?
Он неосторожно подошёл ко мне, и я, коварно воспользовавшись моментом, быстро выпростал руку из укрытия и, схватив Тёху за резинку домашних штанов, потянул его, роняя на себя — тяжело, конечно, но своя ноша не тянет, как любит говорить баб Маша.
Выехали мы гораздо позже, чем планировали. Сначала я объяснял Платону, как успел соскучиться за ночь, потом он кормил меня остывшим завтраком и показывал, чего ещё плохого набрался от меня. Определенно, он очень способный ученик, и мне это нравится. И лишь ближе к обеду мы двинулись в путь — я за рулём, а Тёха, как всегда, рядом, хитро блестя глазами и обещая незабываемый сюрприз. Вот только не он один приготовил подарок — в багажнике в неприметном пакете лежит интересный костюмчик, купленный мной по случаю и дожидающийся своего звёздного часа, обязательно должный ему понравиться…
***
Чего на свете не случается,
Чего на свете не бывает,
А люди с крыльями встречаются
И люди в небо улетают.
На крыльях веры в невозможное
Они летят в страну мечты,
Пусть усмехнутся осторожные
Я полечу туда,
Я полечу туда,
Я полечу туда. А ты?
Где водятся Волшебники,
Где водятся Волшебники,
Где водятся Волшебники?
В фантазиях твоих.
С кем водятся Волшебники,
С кем водятся Волшебники,
С кем водятся Волшебники?
А с тем, кто верит в них.*
*Песня из к/ф «Незнайка с нашего двора»
