Где водятся волшебники

      Павел никогда не был особо разговорчивым. Заговорил поздно, годам к трём, пугая родителей странной для маленького ребёнка рассудительностью. Говорил мало и всегда по делу. Из-за этого никогда не пользовался популярностью у сверстников. А когда лет в пятнадцать-шестнадцать — Павел не помнил уже и сам, когда это случилось, — понял, что он другой, что девочки ему совсем не нравятся, и вовсе превратился в замкнутого мрачного молчуна. Время было такое, что приходилось следить за языком и за собой с утроенной силой, чтобы выжить. В маленьком городке, в котором Павел родился и вырос, к представителям нетрадиционной ориентации отношение было однозначное — не убить, так покалечить, и потому выражение «молчание — золото» имело совсем не переносный смысл.       Общение заменяла музыка. Юный Павлик засыпал с ней, просыпался с ней и всё то время, что находился в стенах родного дома, проводил тоже с ней.       В его комнате стояла купленная родителями радиола «Сириус» — верный друг и собеседник. Бесполезный ящик на четырёх тонких качающихся ножках, как говорил отец, открывал мальчишке мир. Павел помнил, как любил крутить ручки на ней, ловя различные радиостанции. К слову сказать, любил он не только музыкальные программы, всякие радиопостановки и радиоспектакли занимали его ничуть не меньше.       А ещё на радиоле можно было слушать пластинки, коих в их доме было великое множество. От классики до полной коллекции Высоцкого. Последнего Павел не любил. Не потому что певец плохой и песни так себе, совсем нет. Просто ассоциации были не самые приятные — обычно приходилось его слушать вместе с отцом, когда тот подвыпивший вваливался в комнату сына. А пил отец часто, даже очень. Столько лет прошло, отца и мамы давно уже нет, а ощущения оживали, стоило только услышать знакомый хриплый голос и гитарные переборы.       Годы шли. Павел давно уехал из родного города подальше. Выучился, устроился на довольно большой завод, работал там и по сей день, не собираясь искать более хлебного места — его всё устраивало. Но вопреки словам того же Высоцкого, хоть и был «молчальником», в начальники не выбился, так и оставался простым работягой.       Из-за нелюбви к разговорам и престижу личная жизнь тоже не ладилась. По крайней мере, так думал он сам. Кому нужен трудяга с не особо высоким доходом? Потому и не ждал Павел ничего особенного. Спасибо интернету, партнёра найти труда не составляло, а отношения… Да бог с ними, с отношениями. Так думалось до недавнего времени, пока Павел не услышал музыку и не увидел того, кто эту музыку дарил…       Случилось это в конце лета или начале осени — в круговороте дней уже как-то забылось. Погода стояла замечательная, именно такая, которая Павлу нравилась — не жарко и не холодно, в самый раз, — и ему вдруг захотелось не толкаться в переполненной маршрутке, а прогуляться среди людей.       Он вышел за несколько остановок от нужной и не торопясь пошёл в сторону дома. Шёл спокойно, незаметно оглядывался по сторонам, с удивлением отмечая, что город, в котором прожил без малого двадцать лет, изменился.       «Совсем одичал ты, Пал Петрович, — усмехнулся он про себя. — Хорошо, хоть людей не пугаешь».       А людей вокруг было много — все хотели урвать кусочек последнего летнего тепла. Скоро, очень скоро должны были начаться холодные осенние деньки, серые и дождливые.       Павел с завистью смотрел на юные парочки, которые не стесняясь проявляли свои чувства, и, пожалуй, впервые пожалел, что его жизнь сложилась так, а не иначе. Хотелось бы и ему, чтобы можно было вот так, не обращая ни на кого внимания, пройтись по улице с любимым человеком, держась за руки, улыбаясь и не скрываясь. Ну, допустим, с руками он перегнул, но в целом да, хотелось. И чтобы дома ждали или он сам ждал — хотелось. И чтобы музыку слушать не в одиночестве — хотелось. И много чего другого — тоже хотелось.       Грустные мысли постепенно заполняли голову, и прогулка перестала казаться приятной. Павел свернул в парк и, усевшись на скамейку, спрятанную в кустах, закурил. Рядом на такой же скамейке сидели два парня, тихо о чём-то переговариваясь. Парнишки — для Павла именно парнишки — не делали ничего такого, что могло вызвать подозрения, но он был уверен — они вместе, они пара. Об этом говорили и взгляды, и прикосновения, и улыбки, которые ребята дарили друг другу.       Как бы Павел ни старался, но, видимо, внимание его было слишком явным. Парни вдруг замолчали, посмотрели в его сторону, быстро собрались и ушли, по дороге тревожно оглядываясь на нечаянного свидетеля.       «Старый дурак! — обругал себя Павел, делая последнюю затяжку. — Сам не гам и другим не дам!»       Затоптав бычок, встал и пошёл в другую сторону, чтобы не напрягать ребят ещё больше, хотя ему было с ними по пути. Шёл совершенно не глядя, просто шагал по вымощенной дорожке — выведет же она его куда-нибудь, а там он сориентируется как побыстрее добраться до дома, желание прогуляться пропало совсем.       Музыку Павел услышал уже на выходе из парка и пошёл на неё, словно на дудочку гамельнского крысолова. Она звучала всё чётче, хотя и заглушалась шумами вечернего города — рёвом проезжающих мимо машин, людским гомоном, птичьими криками.       Тропинка и мелодия вывели его к новому торговому центру, о котором он слышал, но до сих пор так и не удосужился заглянуть.       У крыльца стоял мужчина примерно его возраста и самозабвенно играл на саксофоне. Глаза его были прикрыты, словно играел он не для прохожих, а для себя самого, а люди — просто декорация к его выступлению. Кто-то, пробегая, бросал деньги в лежащий на земле кофр от инструмента. Кто-то притормаживал ненадолго и слушал. Кто-то равнодушно проходил мимо. Павел остановился и молча разглядывал музыканта, одновременно наслаждаясь его игрой, неплохой, кстати сказать. Не профи, конечно, но и простым любителем назвать его было нельзя.       И вроде ничего особенного в мужчине не было, ничего, за что можно было бы зацепиться взглядом, разве что крупный нос с горбинкой, выдающий в своём обладателе присутствие кавказских кровей, но Павел не мог отвести взгляд.       Словно почувствовав внимание к своей персоне, музыкант открыл глаза и, поблуждав взглядом по толпе, безошибочно остановил его на Павле. И больше не отводил, будто бы играл теперь только для него.       Одна мелодия сменяла другую, а Павел так и не мог сдвинуться с места, просто стоял, слушал и рассматривал лицо, фигуру, руки. Особенно руки, а вернее — пальцы, что порхали по инструменту, лаская его, оглаживая. При виде этого в голове начали появляться совсем другие фантазии, абсолютно неуместные здесь и сейчас. Почувствовав лёгкое возбуждение, Павел встряхнулся, словно пёс, огляделся по сторонам — не заметил ли кто. Никому не было до него никакого дела, к счастью.       Ругнувшись, он бросил последний взгляд на саксофониста и поймал лёгкую понимающую усмешку. Неужели он понял? Стало так стыдно, что Павел трусливо сбежал, сжимая в кармане приготовленную купюру — хотел же отблагодарить.       Он дал себе обещание, что ни за какие коврижки не пойдёт проверять, играет ли всё также понравившийся ему мужчина у ТЦ или же это была разовая акция. И мужественно держал слово почти неделю. На большее его не хватило.       Ноги сами понесли его куда надо, минуя парк. Павел волновался, будто перед свиданием. Первым настоящим свиданием. Погода, как и ожидалось, испортилась, шёл мелкий косой дождь, ветер проникал под лёгкую куртку — осень постепенно вступала в свои права.       За прошедшие дни стало привычно ругать себя за нерешительность, за неумение непринуждённо знакомиться, за собственную молчаливость, да много за что ещё. И Павел, вышагивая в нужную сторону, продолжал это неблагодарное занятие. Но стоило слуху уловить отголоски мелодии, ноги ускорили шаг, а когда в поле зрения появился торговый центр — Павел уже почти бежал.       «Он здесь!» — билась радостная мысль в голове. Об остальном как-то враз забылось — и нерешительность, и молчаливость отошли на дальний план, и казалось, что музыка зовёт его, ждёт только его, и вот сейчас, стоит только выйти из-за угла…       Музыкант был на том же месте, словно и впрямь кого-то ждал, а саксофон в его руках просто скрашивал это ожидание. Музыка сегодня была грустная, под стать погоде. Мужчина так же, как и в первый раз, играл, прикрыв глаза, но время от времени открывал их и обводил улицу печальным взглядом. Или Павлу так показалось, потому что очень хотелось, несмотря ни на что, чтобы его действительно ждали.       Пока его не заметили, выровнял сбившееся дыхание и ровным, неторопливым шагом подошёл к крыльцу.       Саксофонист сегодня прятался под козырьком, и Павел готов был поспорить, что переживает он не за себя, а за свой инструмент. Внезапная ревность к ни в чём не повинному саксофону обожгла изнутри, но Павел быстро её подавил — что за глупости, в самом-то деле!       Кивнув музыканту словно старому знакомому, пристроился чуть в стороне, чтобы не мешать снующим туда-сюда людям, и отдался музыке полностью, пропустив тот момент, когда она пропала — в его голове всё так и звучала мелодия.       — Любите джаз? — спросил кто-то совсем рядом, Павел недовольно посмотрел на спрашивающего и растерялся. Саксофонист стоял так близко, что можно было рассмотреть и цвет глаз, и густые чёрные ресницы, и морщинки, разбегающиеся от уголков глаз. — А кофе?       Павел только кивнул, отвечая сразу на два вопроса, хотя сказать, что он без ума от джаза, не мог, да и кофе пил редко, по большей части растворимый. Но отказываться сейчас было бы большой глупостью.       Пока Павел подыскивал слова, мужчина растолковал его молчание по-своему.       — Я угощаю, — улыбнулся он, а поймав брошенный Павлом взгляд на кофр, в котором сиротливо лежали несколько рублей, засмеялся: — Не переживайте, это не мой основной заработок, скорее — хобби.       Павел поёжился. Нетрудно было предположить, что далеко они не пойдут, наверняка в ТЦ полно всяких кафе на любой вкус и цвет, но сидеть среди толпы ему не хотелось — ни поговорить, ни послушать. Придётся повышать голос, привлекая к себе чужое внимание…       Новый знакомый действительно повёл Павла внутрь здания, у которого играл, но по только ему знакомому маршруту, обещая самый лучший кофе, какой вообще может быть.       Он без труда рассекал людской поток, уверенно шагая вперёд, лишь прижимал к себе кофр и оглядывался время от времени на Павла — не отстал ли, не потерялся? Идти вровень с Леонидом, так представился мужчина, не получалось. Павел всегда терялся в толпе, боялся нечаянно толкнуть кого-то или наступить на ногу, поэтому чуть приотстал, но рост позволял не терять Леонида из поля зрения.       Маленькое кафе, в котором они наконец оказались, к удивлению, было почти пустое — то ли народу лень было так далеко добираться, то ли, что скорее всего, знали о нём пока немногие.       Леонид и Павел расположились в небольшой нише, спрятавшись от внимания немногочисленных посетителей.       Леонид положил кофр рядом с Павлом, попросил присмотреть, шутливо при этом подмигнув и вызвав у мужчины смущённый смешок, и отправился делать заказ.       Кофе, наверное, был действительно волшебный, и хоть Павел в нём не разбирался, готов был согласиться, что напиток придал ему и сил, и решительности. Иначе чем объяснить тот факт, что он не молчал привычно, а вполне сносно поддерживал разговор?       Очень удивился, когда узнал, что Леонид работает в довольно крупной фирме.       — А не боишься, что засмеют? — спросил он.       Сам Павел ни за что не согласился бы на такое — выйти и что-то делать на глазах у всех, а Леонид лишь плечами пожал.       — Если у них проблемы, то это их проблемы, — скаламбурил он. — Я не ворую, не убиваю, и чем я занимаюсь во внерабочее время — только моё дело. А хочешь, сыграю только для тебя? — предложил вдруг.       Павел не торопился с ответом. Хотелось, очень хотелось, но удобно ли? Они же не в квартире, не в отдельном помещении, тут кроме них ещё люди.       Леонид правильно расценил его заминку и обратился к проходившей официантке:       — Танечка, я поиграю немного? — И Павел понял, что тот был постоянным посетителем этого кафе.       — Конечно, — улыбнулась девушка и поспешила к кассе. — Леонид Сергеевич сейчас играть будет, — негромко, но достаточно, чтобы её услышали, сказала она кому-то невидимому. И тут же из неприметной двери появились слушатели, по одежде нетрудно было догадаться, кто из них официант, а кто работает на кухне.       Павел слегка обиженно посмотрел в их сторону — это для него сейчас польётся музыка, и в компании он не нуждается, но тут же остудил себя — ему же никто не будет мешать, пусть послушают.       Павел любил музыку, но никогда не думал, что она без слов может рассказать так много: о чужих одиночестве, тоске, боли, надежде и вере в чудо. Теперь он смотрел на Леонида другими глазами, а тот в свою очередь не сводил глаз с него. Было страшно сделать лишний вздох — а вдруг пропустит что-то, не услышит того, что ему рассказывают, не увидит чего-то важного.       Мелодия закончилась, но мужчины за столиком так и продолжали смотреть друг на друга, продолжая свой молчаливый диалог. Где-то за их спинами раздались негромкие аплодисменты, одобрительные возгласы, просьбы сыграть ещё — но они этого не слышали, оставаясь в коконе, созданном семью волшебными нотами.       — Знаешь, чего мне хочется больше всего? — наконец прервал молчание Павел, удивляясь собственной смелости. — Я хочу, чтобы ты играл только для меня, — и замолчал, пытливо вглядываясь в глаза напротив. Пан или пропал — сейчас его или пошлют, обозвав при этом, или согласятся.       — У тебя или у меня? — с улыбкой спросил Леонид, и Павел шумно выдохнул.       — Без разницы, — ответил он, поднимаясь. Времени терять было нельзя, вдруг Леонид передумает. — Не знаю, где ты живёшь, поэтому ко мне, — решил Павел, вспоминая, всё ли у него в порядке в квартире. Вроде носки и трусы нигде валяться не должны, а остальное не важно.       Никаких робости и нерешительности — оба знали, на что шли. Первые изучающие прикосновения, лёгкие поцелуи и укусы, оставляющие чуть заметные следы, которые сойдут к утру… Переплетённые пальцы… Капли воды, стекающие по телам после душа… Едва слышные стоны… Они всю ночь писали свою музыку, свою мелодию, понятную и слышимую только им двоим…

***

      Павел вышел на уже хорошо знакомой остановке и не спеша пошёл по привычному маршруту. Осенняя слякоть сменилась первыми морозцами, скоро начнётся предпраздничная суета, а пока можно было спокойно прогуляться, подумать. Хотя думать и не хотелось.       Павел шёл и с удивлением ловил заинтересованные женские взгляды, понял, что улыбается, и с трудом напустил на себя серьёзный, даже хмурый вид, пытаясь отпугнуть. Удалось, но ненадолго. Услышав звуки саксофона, опять растянул губы в улыбке — ждёт!       Леонид не оставил своего хобби, а Павел и не возражал. Ему нравилось подходить незамеченным и наблюдать со стороны, как Лёня, прикрыв глаза, выводит мелодию за мелодией, как его слушают, как на него смотрят. Хотелось по-юношески сказать: обломитесь, это МОЙ мужчина! Конечно, ничего такого он себе не позволял, но внутри было так тепло от чувств, которые Павел испытывал, и сомнений в том, что они взаимны, даже не возникало.       Неожиданно с неба полетели первые снежинки, становясь всё крупнее, и он решительно подошёл к ничего не замечающему в своей игре музыканту. Негромко прокашлялся, обозначая присутствие, и тихо сказал:       — Домой пора.       Леонид, не выпуская мундштук, чуть улыбнулся, отыграл последние ноты и покорно, как могло показаться со стороны, стал собираться.       — Зайдём в кафе? — спросил он, когда саксофон был бережно убран в кофр.       — Давай не сегодня, — мотнул головой Павел. — Пойдём лучше прогуляемся. Смотри какая красота.       В густой пелене снега скрылись двое мужчин. Снег сплошной белой стеной огородил их от окружающего, оставляя наедине друг с другом и с музыкой. Тихой волшебной музыкой, которую могут услышать не все, а только те, кто её сочиняет сам…