Качусь медленно вниз. Время — неисправный часовой механизм. Рулетка на один патрон. Игра не стоит свеч, Но я давлю курок, не жалуясь потом.
Мир заторможен вокруг. Капает слеза с отмороженных рук. Завтра будет лучше, но синоптики врут. Холод меня снова тянет в Санкт-Петербург.
И я сломался пополам почти. Не горят мои перегоревшие лампочки. И от бездны отделяет тонкий волос. Умоляю, помоги убавить скорость!
***
Воздух в сталинке насквозь пропитан душащим напряжением. Напряжение дрожит звоном в воздухе, ютится в пыльных углах и меж книжных полок, вальяжно растекается по холодным подоконникам и скользит в зубчатые щели паркета размытыми силуэтами. Может быть, ему все-таки привиделось — но мало ли, что только увидишь в аффективном полубреду, после очередного бэдтрипа в собственных стенах. На самом деле, «нехитрая обитель» Федорову не принадлежала — с этой квартиркой в центре связывала лишь пресловутая квартплата, да и тип, что последние пару часов трясется над ним, как над заболевшим ребенком. Благо, что с ложечки не кормит и колыбельные не поет. Вот только «болезнью» нынешнее состояние Мирона назвать нельзя — скорее, полноценным анабиозом. Он долго не может вспомнить это слово, облизывая пересохшие от недостатка влаги губы. На языке вертятся буквы, что никак не могут принять логичное положение. Мандраж окутывает Федорова новой, нарастающей волной. Не то, чтобы пугала неизвестность — к подобным ситуациям он уже привык, чаще всего отсыпаясь или садясь писать. Порой, под колесами приходили абстрактные и цепляющие идеи для текстов. На протяжении последних нескольких месяцев лишь таблетки дают ему уникальный по своей природе шанс на несколько часов расслабиться, забыться и погрузиться в нирвану. Квартира — залитая бетоном клетка из четырех стен с отличной слышимостью. Как когда-то говорил небезызвестный Виктор Петрович, «временное жильё самое постоянное.» Звучит как аксиома, да вот только подтверждение было найдено — ведь живут они в этой «временной» однушке уже более года. Именно сейчас каждая тонкая перегородка наваливается всем своим весом, прижимаясь и пытаясь надавить на больное. Напряжение концентрируется в районе солнечного сплетения, и Мирон в надежде на сон прикрывает глаза. Сквозь сон его сознание улавливает еле различимые обрывки фраз Славы, что на нервах наматывает круги вокруг дивана. — Я эту хуйню заметил давно. Походу, у тебя на меня аллергия. Да и вообще, прекращай, блять, какие-то непонятные колеса юзать. Хуй знает, может ты там еще и колешься, заразишь меня своим спидосифилисом, — сквозь зубы цедит Слава, проводя вдоль по чужому запястью пальцами. — Послушай меня, мудак. Прекращай. Хватит. Только Федоров в упор не слышит его гневных речей. Тщетно Слава пытается докричаться до обессиленного сознания Мирона, изрядно повышая голос и изобилуя ненормативной лексикой. Результат нулевой, как и температура в обшарпанном подъезде. Карелин нервно сглатывает. Безысходность пугает его до мурашек, ведь он и сам понимает, что ситуация никак не связана с веществами. Такое случалось и раньше. Об этом знает и он сам. Отчетливо помнит, как после последнего баттла нестерпимо жгло плечи, ладони и шею. Чуть ли не на всей скорости влетев в уборную и рывком стянув свитшот, Слава в полном безмолвии смотрит на себя. Удушающая волна страха захлестывает его целиком. В изрисованном зеркале видятся посиневшие артерии в тех местах, которых пару минут назад будто бы «случайно» касался противник. Холод, разливающийся по телу, постепенно утихает, концентрируется в одной точке. Славу берет нервный смех, и, захлебываясь в собственном бессилии, он, гогоча, опускается на плиточный пол. Кажется, что это — еще одна выдумка помутненного алкоголем мозга. «Пора прекращать пить, а не вот это вот все», — мельком проносится в затуманенном сознании. Мысль моментально сменяется невнятными образами из недр разума — похоже, последний шот был лишним. А теперь Карелин будто видит пред собой зацикленный по кругу флешбэк. Вот они, результаты вчерашнего вечера, плавно перетекшего в ночь. Вообще, все эти отношения — одна большая, отчасти нелогичная и бесполезная ошибка. Неправильная, излишне гротескная. Ненавидеть так, чтобы до дрожи — вечерами впечатывать тело в матрац, не позволяя ему шевельнуться ни на сантиметр. А потом запираться в ванной, чтобы Федоров не слышал его всхлипов. Неестественная зависимость от чужого образа, чужого тела, чужих рук. Взаимная неприязнь, медленно перешедшая в необходимость быть ближе. Вздувшиеся, неоново-белесые вены под излишне бледной кожей Мирона выглядят чересчур неестественно. Напоминают неудачный эксперимент с дешевой китайской краской в тату-салоне, когда чернично-голубой состав попадает под кожу и растекается невнятным пятном. Повышенная чувствительность посиневшего запястья играет свою роль, и от резкого прикосновения Оксимирон морщится, но не совершает попыток оттолкнуть юношу от себя. Затея кажется бессмысленной, учитывая агрессивный настрой Славы и разницу в телосложении. Пара минут проходят в безмолвии. Карелин и не пытается удержать чужого запястья — расцепляя пальцы, выпускает ноющую пульсирующей болью конечность из крепкой хватки. Выцепляя из мятой пачки очередную сигарету, Славу передергивает лишь от одной мысли о возможном исходе событий. Паршивые ощущения, ютящиеся в глубине души, добивают юношу и он с шумом падает на диван. Отбросив свою привычку вальяжно разваливаться и закидывать худощавые руки на мягкую спинку, Карелин старается занимать как можно меньше пространства. — Блядь, пусть окажется, что это дерьмо мне привиделось, — монотонно-тихо шепчет Слава. — Ну не могла такая хуйня у тебя появиться, и все, блять. Может быть я чего-то не понимаю, но не может быть такого. А если и может, то почему раньше не появлялись эти чертовы пятна? И какого хуя они возникают от моих прикосновений? Эт все ложь, пиздеж и провокация, этот пиздец никак от меня не зависит. Так ведь? Ответ, даже слабый и невнятный, не последовал. Пытаясь убедиться в собственной правоте, Карелин слегка, буквально на мгновение, касается оголенного торса Мирона. Вздрогнув, ощущает, как на месте недавнего прикосновения немеет и холодеет кожа, как по ней растекается причудливой синевой капиллярная сеть. — Чертовщина, — шумно выдыхает Слава, отдергивая пальцы.