Коловрат

      Вдох.       Грудь сдавливает сильно, так сильно, что к горлу поднимается не стон, а хрип, болезненный и раздирающий изнутри. Выйти он не может, бьется во рту, давит на зубы, пытается раздвинуть их и выскользнуть наружу сквозь губы.       Выдох.       С кашлем льется кровь. Она темная, ее много, она стекает по подбородку на шею, ручьями тянется к носу, от носа плещется по щекам и капает на землю. Выплевывать все не получается, и по языку кровь бежит обратно в сдавленную глотку.       Воздуха больше нет.       Пальцы сжимаются, скрючиваются, выдирают траву и зарываются в мягкую почву. Грязь забивается под ногти, под самый корень, и давит на мясо острием тысячи игл.       Мирра умирает.       Она хочет перевернуться, но руки дрожат, рук почти нет; тогда начинает раскачиваться всем телом, правым плечом водит из стороны в сторону, пока не валится грудью вперед. Под животом чувствует палки, весом своим их ломает, и как из-под воды до нее доносится треск. Кисло-железный вкус оседает липкой пленкой на верхнем нёбе, и Мирру рвет чем-то вязким, черным, смешанным со слюной, а пока рвет, налетает ветер. Шелест листьев заглушает стук сердца, Мирра его не слышит лишь мгновение, но думает, что оно просто остановилось.       Висок пульсирует, будто расширяется, а потом сдувается, но это хорошо, это значит, что ничего не остановилось, бьется под ребрами как прежде, как заведено. Мирра подтягивает руку к голове, тащит ее, безвольную, отнявшуюся, и об кисть вытирает и кровь, и слизь, и землю с листьями. Глаза видят мутно, слезятся, горят, и даже осмотреться она не пытается. Хочет закрыть их и заснуть, но соображает отчего-то лучше, чем чувствует себя, и борется со сном, потому что знает – он ее убьет.       Мирра хочет жить.       Она опирается на локти, думает о своих ногах, а ноги не слышат, лежат бесполезными бревнами, не шевелятся, когда она просит. Мирра моргает до тех пор, пока все слезы не выкатываются, не остаются на ресницах, и щурится, заводит голову в сторону и видит белые-белые ступни, подушечки пальцев тоже замечает. Крутит лодыжкой – это получается хорошо и ловко, затем коленом вонзается в почву, бедро приподнимает. На четвереньках оказывается не быстро, но крепко держится, так, чтобы не рухнуть снова.       Дальше вставать боится, ползти хочет, но голову выше запрокинуть не может, а кругом только стволы деревьев, ни тропы, ни дороги. Идти надо – Мирра чувствует, что это единственное, что нужно ей делать, и разгибает ноги, кончиками пальцев рук опирается на землю, а они дрожат, и спину простреливает болью, снова тошнит, струей из расщелины между рядами зубов вытекает остаток крови.       Она выпрямляется, шатается, ртом хватает живительный кислород, но стоит на месте.       Сзади нее птицы хлопают крыльями и щебечут. Впереди луч солнца из-за крон медленно скрывается, обрывается, рассеивается, и темнота сгущается резко, словно и не было ничего, кроме этой темноты.       Мирра шагает.       Ногам мягко, но холодно; ноги сильные, целые, они могут бежать, и Мирра хочет, чтобы бежали, но не знает, куда, поэтому просто переставляет одну за другой по траве. На ней что-то светлое и длинное, но рваное, да и светлое только местами, везде пятна, сухие и мокрые, а еще волосы лезут в лицо, она до сих пор кашляет и ощущает их на языке.       Мирра не помнит себя с такими длинными волосами. У Мирры таких никогда не было.       Вдох.       Кричат. Далеко и сильно, но не оттого, что больно или страшно. Низкий крик, рокочущий, грозный и яростный. Раньше она не слышала такого крика, не хотела бы услышать снова. За ним другой, дальше, и еще один. И топот – не человеческий, лошадиный. Эхом разносится свист, он везде и всюду, над головой и под подолом платья.       Выдох.       Бежать трудно сначала, ноги сгибаются нехотя, а потом легче, но Мирра задыхается сильнее, чем когда лежала. Кусты царапают все, до чего дотягиваются их ветки, и голени щиплет от ран. Она бежит быстрее, хотя не боится пока, всего лишь думает, что стоит бояться; мыслей меньше, чем ощущений, Мирра как животное, которое знает, что в лесу есть охотники, но не знает, достаточно ли они поймали, чтобы уйти домой.       Свист вонзается в уши, в оба разом, одновременно, и быстро исчезает.       Стрелы.       Мирра не видела их раньше и не видит сейчас, но она знает.       Охотники поймали не все, что хотели.       Ветер толкает ее в спину, а в носу – гарь и пепел. Они не взялись откуда-то сейчас, они там были, а теперь она их заметила. И ткань в пятнах на ней тоже пахнет дымом, и глаза от него воспалены. Там, где Мирра бежит, холодно и зябко, нет искр, но кожа у нее плавится, дыхание сбивается, прерывается, горчит и першит внутри.       Впереди уже не лес – поле, степь, желтая бескрайняя равнина, а по бокам – тот свист и тот топот, голоса, и все путается в голове, проносится, расплывается.       Бок болит, ноет, лучше бы в него попала стрела, чем так, и Мирра уже не бежит, а идет, хромая, неизвестно куда, шатается, пока сверху на нее не прыгают, не сжимают сильно руки, не валят с ног, не бросают под копыта коням. Чужая грудь тяжело дышит, упирается ей в лопатки, не дает ни сесть, ни встать. Она откидывает голову назад, затылком ударяется об плечо чье-то, шею изламывает сильно и взгляд направляет в серое небо.       Облака низкие и тяжелые, как перед дождем, но дождя не будет, Мирра в этом уверена больше, чем в том, что за ней гнались, что ее догнали. А за облаками – светлое зарево. Оно с другой стороны их освещает, словно нимбом, но Мирра моргает, а свет тускнеет, и никакого нимба больше нет.       — Поймалась.       Мирра не сопротивляется, хватка слабеет. Она опускает глаза и перед собой видит морду лошади с большими ноздрями, а сбоку от нее падает еще человек, падает тоже безвольно, прямо на колени. Он весь в копоти, черный, загнанный. Ему руки заламывают и лицом утыкают в траву, и поверх этой травы он цепляется тусклыми глазами за Мирру.       Он беззвучно двигает губами, а она по ним успевает прочитать       «Молчи».       Ей плохо, по всадникам, возвышающимся над ней, она понимает, что будет хуже, но молчать не может и хрипит:       — Отпустите меня.       Получается глухо, тихо, непонятно, на Мирру смотрят странно и недолго. Тот, кто поймал ее, встает и тянет с силой за собой, хватает за пряди, чтобы голова безвольно не опустилась; он правильно делает, потому что у Мирры нет сил, она дрожит и трясется, внутри все до краев уже наполнилось тошнотой и пеплом, ей все еще хочется жить, но уже не так сильно. Сильнее хочется, чтобы это закончилось, чтобы стало легче хотя бы стоять.       — Как звать? — В ухо дышат неприятно и шумно.       В лицо бьет ветер, а Мирра открывает рот, но прижатый к земле стонет:       — Молчи, молчи, молчи.       У него умоляющий голос, надломленный и срывающийся на шепот; Мирра клацает зубами и сжимает челюсть. Ей кажется, что если она скажет, этот голос взвоет так, что барабанные перепонки лопнут, а потом его, этого человека, не станет. Она слышит, как он скулит, слышит тяжелый удар и всхлип, но молчит, как просили.       Всадник перед ней поднимает правую руку, и она смотрит на сжатые пальцы, а он – на нее. Ей сложно взглянуть на лицо, сложно и страшно по-настоящему, но он ждет, она точно знает, что ждет, и глаза приходится поднять.       У всадника радужка синего цвета.       Вдох.       — Малуша. — Он подбородком прижимается к броне на груди и опускает свою руку, исподлобья наблюдает за ней, кривит губы, а Мирра снова заходится кашлем, ей опять чудится везде гарь и смог, легкие рассыпаются и падают куда-то вниз, к желудку. Слезы заполняют глаза, она теперь не видит ничего – только влажный и плотный туман.       Выдох.       — Вези ее.       Ее тащат к лошади и закидывают в седло, словно труп, лошадь пятится, волнуется, но идет, а потом поворачивает куда-то, и Мирра чувствует боль в боках и плечах. Эта боль ноет и тянет, режет тупым ножом мясо и пилит кости. Из нее вырывается слабый стон, она слышит, какой он жалкий и беспомощный, и кусает щеку изнутри.       Копыта мягко ступают по земле, прижимают и давят бурые цветы. Ее спокойно везут, без спешки, будто дорога не дальняя и не сложная, но отчего она думает, что путь будет длинным? В груди разливается тоска.       Мирра делает новый вдох.