Первый из воронов.

      Вы слышите? Арена — словно орган, а рев толпы — это песнь, издаваемая его дыханием. Они кричат. Они вопят, желая увидеть сражающихся. Двое войдут в круг арены, но только один получит свободу. Арена запомнит победившего, но не падшего. Лишь одного из двух друзей. Одного из двух товарищей. Одного из прикрывавшего спину другого. Лишь одного брата, вонзившего нож в грудь.       Они стояли во тьме по разные стороны арены. Оба находились прямо за решёткой и вглядывались во тьму противоположной стороны, пытаясь разглядеть тёмные очертания. Увидеть лицо. Глаза. Крылья. Увидеть прежде, чем толпа заликует и луна заблещет огнями, освещая их. Но нет. Им уже не проститься. Решётки поднимутся — и не будет времени прощанию. Останется только сражаться. И в этой жестокой битве лишь один выживет. Лишь один воспарит в небеса. Но кто? Кто?       Чей вздох раздастся последним? Чья кровь окрасит серебристый песок? Чьи глаза застынут навеки? Чьи крылья окрасятся в алый? Кто воспарит в небо вольным вороном, сбросив с себя все цепи?       Это битва не на жизнь, а на смерть. Но не только. На исход боя поставлено куда большее, нежели жизнь одного из гладиаторов. Куда большее, нежели свобода одного из воронов. Исход боя решит, восстанет ли древний народ или дальше будет томиться в цепях.       Он знает. Они там, внизу. Смотрят через сточные отверстия. Он чувствует, как стучат их сердца. Ощущает, как воздух наполняет их лёгкие. Надежда, бьющаяся в их сердцах, бьётся вместе с его сердцем. Дуновение свободы, которым дышат они, раздаётся в каждом его вдохе и выдохе. С ним живёт его народ. Лишь с ним они разорвут оковы и поднимут восстание. Лишь с ним и больше ни с кем.       Но вот решетки поднялись и толпа заликовала. Пришло время. Гладиаторы вошли в круг арены. Оба горды. Оба сильны, оба жаждут одного и каждый знает цену, которую нужно привнести. Лишь кровь брата позволит вкусить свободу.       — Брат, — кричит один из гладиаторов, взывая к своему другу. — Почему? Почему ты предаёшь меня? Неужели тебе не дорог твой народ? Неужели ты способен парить под небесами, зная, что продал свой народ и родного брата? Неужели ты готов вновь потешить ревущую толпу и пролить кровь родича ради их упоения?       — Нет никакого народа! — кричит в ответ. — Лишь стая диких зверей, жаждущих крови, и не важно чьей. Арена — вот наш дом, а круг арены — наш храм. И сегодня я утолю жажду нашего бога. Гордись. Гордись, что ты утолишь жажду нашего бога, брат.       — Брат…       Больше не было места сомнениям. Лишь для боя. Но не отнять горечи и боли от предательства. Лишь кровью можно смыть такой позор.       Перехватив меч и копьё, подняв щиты, они бросились друг на друга. Звон стали, рёв толпы и хлопанье крыльев слились в единый клич. Клич к бою. Вороны сражались, словно дикие звери. Им не было равных. Выпады молниеносны, атака решительна и ни секунды, чтобы восстановить дыхание.       Громогласно хлопая крыльями, они налетали друг на друга. Выпадами пытались пронзить сердца, а ударами наотмашь перерезать глотку. Удар за ударом, но на их телах - ни царапины. Ни один бой братья прошли вместе. Лишь вместе, доверившись друг другу, познав друг друга, они смогли пережить, пройти через сотни сражений. Теперь это стало их проклятием. Не было внезапности, которой брат мог бы сразить брата.       Но с каждым мгновением боя всё тяжелее было оставаться хладнокровным. Битва опьяняла. Тот, кто был рождён для битвы, не променяет её на покой.       Копьё давно треснуло, а щиты разломались. Доспехи искромсаны, а мечи покрылись иззубринами и трещинами. Всё тяжелее становилось дыхание сражающихся. Всё чаще разгорячённая кровь брызгала на прохладный песок. Наступали последние мгновения боя. Толпа ликовала, когда они вцепились друг в друга. Все новые раны ложились на белые тела, размечая пространство для новых шрамов. Но они не кричали и не выли от боли — она осталась позади. Сейчас же присутствовали лишь ненависть, злоба, ярость и гнев — всё то, что делает зверьми.       Разрезая крыльями воздух, поднимая пыль и нанося удар за ударом, они поднимались всё выше, из-за чего вскоре ревущей толпе пришлось задирать головы, чтобы наблюдать за боем двух гладиаторов. То бросаясь друг на друга, то расходясь, как два диких зверя, они наносили удары в самые слабые места, пытаясь обескровить друг друга, лишить руки, ноги, оторвать крыло или порвать глотку. И каждый преуспел.       Это был последний рывок. У обоих не осталось сил. Оба дрожали, не чувствуя конечностей. Крылья отказывались разрезать воздух, а взгляд накрывала алая пелена. Последний рывок. Сжимая крепче обломки мечей, они впились в друг друга зубами и лезвиями. Они падали и рвали друг другу глотки и, даже пав на землю, в серебряном облаке пыли продолжали биться, пока силы не иссякли и не остался только один. Арена утихла, и когда пыль улеглась, они узрели своего победителя. Он стоял, гордо смотря высоко вверх. Окровавленные веки были закрыты, и лишь ладонь была сжата у сердца.       — Брат… — шёпотом сорвалось с губ победителя. — Прости меня, но… наш народ будет свободен.       Толпа ликовала, но ещё громче ликовали вороны в тёмных подземельях и клетках. Они ликовали — уже ничто не могло удержать их там, внизу. Они жаждали свободы. Они пойдут за ним. С ним их свобода.