Первый из воронов.

      Калеб очнулся на рассвете. Ему снился сон. Такой сон снится каждому ворону, когда луна слепит ночь серебряным светом, а вокруг необъятная тишина. Если в такую ночь закрыть глаза и затаить дыхание, то где-то вдалеке можно услышать, как раздается грохот толпы и звон стали. Что-то внутри задрожит, затрепещет, пожелает вырваться наружу. Странное опьянение ударит в голову, и клич, громогласный клич застынет в глотке. Но ночь уйдёт и унесёт эти странные ощущения. Ночь уйдёт и начнется новый день.       Калеб поднялся и тут же провёл ладонью по своим лопаткам. Нащупав хрупкие косточки и первые перья, он невольно улыбнулся. Наконец-то у него появились свои крылья. Ещё крохотные, едва заметные, не способные его даже оторвать от земли, но всё-таки крылья. Они стали прорезаться так поздно, что едва ли осталась надежда, что они вовсе появятся. Обычно они начинают показываться через пять лет после рождения. Но Калебу понадобилось тринадцать, а если ещё точнее, почти четырнадцать. У всех уже были мощные красивые смоляные крылья. Настоящая гордость. А у него только белый пушок, хрящики да дрожащая кожа. Разве это можно назвать крыльями?! Посмешище! Конечно, из-за этого юноша часто становился причиной насмешек своих собратьев. Но это не сломило Калеба, а только укрепило его. Если ему не суждено летать, тогда он станет самым сильным, самым грозным из воронов на земле. Стрелой он будет поражать противника в небе. Копьём выбивать седока, а мечом разить дюжины пеших на одном дыхании. Он обратил свою слабость в свою силу, и не было равных ему среди сверстников. Но он не смел тягаться со своими сородичами, что уже пролили кровь врага, прошли через десятки битв и чьи крылья пропахли железом. Нет, ему до них ещё так далеко. Словно земле до неба. Земле…       Треск костра пробудил Калеба от воспоминаний прошедшей ночи. Лучи восходящего солнца давно осветили землю, но здесь, в глубине леса, еще царил глубокий мрак и густой туман мглою устилал листву и кроны деревьев. Подняв глаза высоко вверх, он пытался разглядеть верхушки деревьев, но так и не смог. Слишком густая была дымка и высоки их стволы.       — Ты очнулся, — раздалось где-то в тумане.       Медленно переведя взгляд туда, откуда донёсся голос, Калеб заметил мужской силуэт. Ромрик. Ромрик был одним из тех, по кому сравнивают, когда говорят о воронах. Первым врывался в бой, последним из него выходил. Был высок, мускулист и строен. Его крыльями можно было укутаться в самую холодную зиму и лететь против ветра от горизонта до горизонта, даже не почувствовав усталости. На переходах спокоен, уравновешен, хладнокровен. В бою яростен, непобедим и даже безумен. С друзьями весел, задирист. А с близкими открыт и всегда улыбчив. Он и сейчас улыбался.       Серые волосы прятали высокий лоб, впалые щёки и тяжёлые скулы. Тёмные, прищуренные глаза были самой привлекательной чертой его лица, в то время как тонкие, почти бесцветные губы едва были заметны. Кожа загорела под палящим солнцем южных песков. Долгий утомительный поход в жаркие страны изменил его внешность и сейчас, он контрастно выделялся среди прочих своих сородичей. Калеб тоже принадлежал вороной крови, но выглядел, совсем иначе. Солнце не опалило его и кожа была бела, как пергамент.       Его внешность выбивалась из общей картины воронов. Всему виной волосы. Вороны были обделены многими оттенками волос, кожи и глаз. Из светлых: серый, белый, белоснежный. Из тёмного: смольный, вороной, чёрный. Вот и вся цветовая гамма. И то, светлый встречался гораздо реже тёмного.       Калеб не был похож на Ромрика. Его отличия были не столько внешними, сколько внутренними. У него так же были длинные чёрные волосы, как и у большинства воронов. Такие же серые глаза, как у прочих его родичей. Прямой нос, узкие губы, стройный стан. Но смотрел он взглядом не холодной ярости, а взглядом странника. Походка не охотника, а бродяги. Даже манера говорить была совсем другой.       Ромрик сразу это заметил, но только усмехнулся.       — Где мы? — спросил Калеб, не способный вспомнить эти деревья и лес.       — Почти на окраинах земли воронов, — сказал Ромрик, присев у костра. Жестом он подозвал юного ворона. — Сегодня вечером уже будем в Сор-Соне.       — Сор-Сона, — шёпотом произнёс парень, пододвигаясь к костру. Он снял промокшую от росы одежду и протянул ладони к огню. — Это ведь…       — Да, — Ромрик кивнул. — Там ты и закончишь своё посвящение.       — Что меня ждёт? — в предвкушении спросил он. — Битва с вороном из другого клана? Воин другой расы? Битва не на жизнь, а на смерть? Что меня ждёт?       — Сейчас ты можешь дать волю своим чувствам, но потом не смей, — наставлял Ромрик.       — Я понял, понял. Но скажи мне. Ты ведь тоже проходил «посвящение».       — Твоё посвящение пройдёт совсем иначе, чем моё. К тому же, я не могу сказать, что тебя ждёт.       — Почему?       — Я сам не знаю этого.       — Тогда дай хотя бы посмотреть на него, — Калеб потянулся, чтобы взять свой клинок.       — Нет, — Ромрик поднял на Калеба глаза.       Калебу оставалось только опустить взгляд. Переубеждать Ромрика было бесполезно. Особенно, если что-то казалось традиций. Традиции святы и идти наперекор им — одно из ужаснейших преступлений, которое может совершить ворон. Даже если оно останется тайным.       — Потерпи, — Ромрик улыбнулся. — Осталось недолго.       Он положил огрубевшую ладонь на голову мальчишки и чуть провёл по волосам. Гладить он не умел, хоть и пытался.       — Порой мне жаль, что это последнее испытание.       — Так не хочешь возвращаться домой?       Калеб кивнул.       — Но ты должен. Иначе никогда не станешь настоящим вороном.       — Знаю, — Калеб смотрел в огонь. Он словно был поглощён им. Его треском. Его светом. Его жаром. Пламя. В нём горело такое же пламя. Временами оно гасло, но всё же возгоралось и горело вновь. Ярче, сильнее, горячее, чем раньше.       Ромрик мягко улыбнулся Калебу. В каком-то смысле он восхищался этим мальчишкой. Даже завидовал. Было в этом нём то, чего не сыскать в ином вороне. Что-то противоречащие всему существу ворона. В нём была доброта. Нежная, ласковая, вечная доброта. Её не смогло истребить изгнание и презрение. Не затупила жестокость родичей и насмешки соплеменников. И даже одиночество не осушило это прекрасное чувство доброты, которым был обделён чернокрылый род.       «Сможет ли он пройти последнее испытание? — порой задавался вопросом Ромрик. — Его доброта будет ему мешать исполнить задуманное. Ведь там придётся быть беспощадным и хладнокровным. Сможет ли он превозмочь свою доброту или станет вечным изгоем для своего народа? Калеб, сможешь ли ты исполнить задуманное?»       — Нам пора собираться.       Калеб кивнул. Потушив костёр и собрав немногие оставшиеся пожитки, они вышли из окраин тёмного леса. Рассвет уже покинул горизонт и стал подниматься всё выше и выше, стремясь к вершине небосвода, подальше от заснеженной земли.       Только когда рассветное солнце перекатилось через всё небо и обратилось багровым закатом, они дошли до белокаменных стен Сор-Сона.       Этот огромный город умел поражать. Никто не останется равнодушным, однажды оказавшись в его стенах. Так и Калеб водил взглядом из стороны в сторону с полураскрытым ртом. Множество разных рас от самых крохотных до в два раза превышающих среднего ворона перемещались по улицам Сор-Сона. Одни малы, едва доставая верхушкой своего тела до пояса Ромрика. Другие вовсе меняли свою форму, то растягиваясь, то сжимаясь, словно их тела состояли из жидкости или другой, густой консистенции. Третьи были тверды, сильны и невероятно огромны. Ещё никогда парнишка не видел столько разных существ в одном месте. Конечно, иногда, блуждая по длинным дорогам родного края, ворону встречались торговцы из других земель. Но эти были совершенно другие. Бескрылые и крылатые. С острыми ушами или без ушей вовсе. С плоскими лицами или вытянутыми. Такие разные, что всех не запомнить.       — Это Сор-Сона? — спросил он у Ромрика, не веря своим глазам.       — Да, — с лёгкой улыбкой ответил ворон. — Это Сор-Сона. Пограничный город, где заканчиваются земли воронов и начинаются земли других рас.       — И много их? Этих рас?       — Кто знает, — поглядывая по сторонам, отвечал Ромрик. — Мир ещё не изведан до конца. Ещё ни один ворон не облетал его полностью, сколько бы не летел. Возможно, края вовсе нет.       — Этот город. Он ведь не создан нашим народом. Ведь так?       Ромрик приостановился. Он оглянулся, посмотрев на Калеба, и едва заметно кивнул.       — Почему тогда он принадлежит нам?       Ромрик перевёл взгляд на Колизей, что раскинулся на центральной площади, куда стекались все дороги.       — Потому что здесь началась наша история.       Калеб проследил за его взглядом. Ворон сразу вспомнил про свой сон. Арена и трибуны. Неужели это то самое место, где произошёл тот бой из снов?       — Идём, мы почти дошли.       Ступая по заполненным улицам Сор-Сона, Калеб следовал за Ромриком, пытаясь не отставать и при этом наблюдать за всем, что творилось вокруг.       «Всё же он любопытен», — с удовлетворением заметил Ромрик и про себя улыбнулся.       — Сюда, — Ромрик отошёл от улицы.       Он поднялся по мраморным ступеням одного из множеств зданий огромной многолюдной площади. Это было выше остальных, но так же и темнее. Словно чёрное пятно среди света и чистоты. Войдя внутрь, Калеб приостановился. Его любопытству не было предела и он осматривал всё, что попадалось вокруг. Внутри помещения было слишком темно. Подождав, пока глаза привыкнут, ворон осмотрелся. Всё здание как будто было выдолблено из цельного камня. Каменный пол, каменные стены, потолок — лишь подсвечники да алтарь выбивались из всего этого.       Это была молитвенная. Подобное Калеб уже видел в горах. Но то был лишь алтарь, а здесь куда большее. Не для одного и не для нескольких крылатых путников, а для целой дюжины, если не двух и трёх.       — Когда-то прошлые хозяева приходили сюда молиться своим богам. Молили о плодородии или о долгой жизни своего владыки. Теперь это наше место.       — И молимся мы за наше оружие, — ответил кто-то в тишине из темноты.       Только приглядевшись, Калеб заметил небольшой выступ у стены, но на самом деле это был совсем не выступ. Скорее силуэт. Он стоял на стыке света, падающего с витража, но всё же пребывал во мраке. Там, где свет и мрак соприкасались, тьма была особенно глубока. Именно в этом месте и стоял незнакомец. Оторвавшись от стены, чуть качнув плечами, он медленным шагом стал приближаться к прибывшим.       — Молимся, чтобы щит не треснул под ударами врага. Молимся, чтобы копьё не обломалось, а меч не выпал из рук. Чтобы стрела разила прямо в сердце, а клич рвал небеса. Молимся, чтобы нас не забыли. Помнили в веках.       — Мы молимся и рвёмся в бой, — продолжил Ромрик, когда силуэт предстал перед ними.       Тёмные одеяния скрывали его формы. Различимо было только лицо. Бледная, даже посеревшая кожа. Тяжёлые жестокие глаза и чуть приподнятая улыбка на обкусанных губах.       — Я уж думал, ты уже не вернёшься. Слышал, что ты погиб в той бойне. Рад, что ты цел, — он говорил медленно, словно взвешивал каждое слово. В его голосе звучал какой-то холод. Не тот холод бесчувствия или отречения. Совсем другой. Словно что-то из другого мира. Мира теней.       — Я жив.       — И, вижу, не один, — он опустил взгляд на Калеба.       Ворон как будто сжался в точку. Плечи осунулись, шея впала, и сам он сделал шаг назад. Этот взгляд нельзя было игнорировать. Глаза как будто сияли серебром. Но, может, это тусклый свет так падает на серое лицо.       Ромрик только улыбнулся.       — Айзен, мы сможем поговорить наедине?       Айзен вытащил ладонь из-под гущи тканей и указал пальцем на длинный коридор за алтарём. Калеб не мог оторвать глаз от его руки. Тонкая, иссохшая, слипшаяся как у трупа.       — Подождёшь меня здесь, Калеб? — Ромрик опустил взгляд на молодого ворона.       Калеб уже не слышал Ромрика. Всё существо молодого ворона было поглощено Айзеном. Калеб смотрел в его серебряные глаза и чувствовал, что смотрит в бездну. И бездна затягивала его всё глубже и глубже, поглощая всё вокруг. Тьма становилась непрогляднее, тяжелее, и, кажется, из этих серебристых глаз доносится едва слышный хриплый стон.       Айзен заметил это и отвернулся. Калеб тут же опустил глаза, чтобы вновь не попасть в плен серебристых глаз.       — Пойдём, Ромрик, — лишь произнёс он, а затем развернулся и приблизился к алтарю.       Ворон положил ладонь на плечо Калеба, мягко сжал и только затем последовал за Айзеном.       Войдя под свод тёмного коридора, Айзен следовал чуть впереди. Его плечи покачивались, хоть шёл ровно, на твёрдых ногах.       — Айзен, я хотел бы…       — Я рад тебя видеть, — прервал его Айзен. Он полуобернулся, мягко улыбнулся и продолжил: — Говорят, битва при Естели была настоящей бойней. Даже вороны не могли выстоять в той битве.       — Мы выступили под знаменами глупца и труса, и в итоге оказались в тяжёлом положении.       — Что произошло?       Ромрик опустил взгляд к земле, вспоминая всё, что было. Как отряд воронов вышел из окраин леса и сразу воспарил в небо. Как вихрем стали пали на землю, неся смерть всем своим врагам.       — Массовое бегство армии. Нас уже бросили в гущу битвы, когда союзники бежали с боя поля, позабыв о чести, отваге, доблести. Предали своего владыку, пытаясь спасти свои жизни. В чём-то я их понимаю. Я бы тоже отказался умирать за труса и глупца.       — Но выбирать тебе не пришлось.       — Конечно. Мы наёмники и нам платят за пролитую кровь. Бежать мы уже не могли — нас окружили плотным кольцом. Мы могли только сражаться, — Ромрик положил ладонь на свой клинок. Ножны были искромсаны и из-под щелей выглядывало лезвие в таком же плачевном состоянии. — По окончанию дня из трёх сотен выжило только семеро. Я даже не заметил, как в пылу битвы потерял над собой контроль. Очнулся только после бойни глубокой ночью на груде ещё не остывших тел.       — Абсолютно целым?       Ромрик кивнул.       — Ты возвратился из мёртвых.       — Не знаю, сколько я тогда пролил крови, но видно достаточно, чтобы выкупить свою жизнь.       — Не считай мои заявления слишком серьёзными. Ведь так легко можно ошибиться, где я пошутил, а где нет.       — Это была твоя шутка? Про возвращение из мёртвых?       — Тебе виднее. По крайней мере я пока ничего не заметил.       У Айзена было своё чувство юмора. Оно и понятно. Чувство юмора формируется от пережитого и изведанного. Айзену же пришлось пережить действительно невозможное. Он сумел обмануть смерть. И это не миф, порождённый фанатиками. Он поднялся уже на горящем погребальным костре, когда его тело было как десять дней мертво и холоднее льда. Но он ожил, открыл глаза и хрипло вздохнул. Может, поэтому его шутки так мрачны. Они, как и его голос, доносятся оттуда, с тех далёких берегов. Кто-то говорит его губами, но это не Айзен. Возможно, сама смерть.       — Так чего ты хотел? — сразу спросил Айзен, пройдя весь тёмный коридор.       Оказавшись в полумрачном помещении, Айзен сел в кресло. Белый холодный свет бил по его лицу, придавая и без того серому лицу белоснежный оттенок. Он протянул ладонь, указывая на второе кресло.       — Я хотел бы попросить тебя об последнем испытании, — ответил Ромрик, сев в кресло напротив.       — Хм-м, — протянул он. — Не думал, что у тебя есть приемник. Сын?       — Нет-нет, — ворон огорчённо покачал головой. — К сожалению, нет.       — Не сказал бы. У него ведь даже нет крыльев. Ворон ли он вообще?       — То, что он ворон, точно! — понизив голос, отвечал Ромрик.       — Значит, задержка в развитии. Полукровка?       — Нет, вряд ли.       — Значит, есть ещё какая-то причина, чтобы сомневаться.       Айзен откинул голову назад и посмотрел в разноцветные стёкла. Свет бил ему в глаза, зрачки сузились, но, кажется, он на это никак не реагировал. Тело было живо, а вот дух, похоже, уже нет.       — Как ты хоть нашёл его? Он умирал и ты проявил жалость? Или он так храбро сражался против полчищ врагов, что ты не смог сдержаться и взял под своё крыло?       — Нет-нет, — чуть посмеиваясь, отвечал Ромрик.       Ворон опустил взгляд, вспоминая о той встрече высоко в горах. Как, поднимаясь вверх по склонам, он увидел молодого ворона, стоящего на самом краю скалы. Он смотрел вниз, словно птенец, решившийся на прыжок, что окончится полётом или падением. Ромрик застыл на месте, не решаясь выступить вперёд или отойди. Он наблюдал за юным вороном, чьи крылья ещё даже не прорезались из-под кожи.       Уже не раз Ромрик наблюдал, как, отчаявшись, молодые вороны кончали с собой в последнем полёте. Но в глазах этого не было отчаяния или страха. Он смотрел вниз, готовый прыгнуть, но не умереть. Он смотрел вниз как в бездну. Он что-то шептал, и ветер уносил его слова. А затем он отошёл от края и обернулся.       Молодой ворон застыл, увидев Ромрика. Словно зверёнок, загнанный в угол, он чуть прижался к земле и изготовился для атаки. Нет. Снова в его глазах нет страха или ужаса. Только непоколебимое желание жить и сражаться во что бы то ни стало.       — Я нашёл его в тот момент, когда он готовился совершить свой «первый полёт».       — Бескрылым? — чуть вскинув бровь, спросил Айзен.       Ромрик кивнул.       Айзен опустил взгляд и умолк. Невозможно было сказать, думает ли он, тянет ли время или сдерживает себя. На его лице не прочитать эмоций и не понять, что твориться в его голове. Вернувшийся с того света, уже не испытывает привычных живому чувств. Однажды Айзен сам сказал: «Там, на тех берегах, погасли огни и ты ходишь безликой тенью по бескрайней земле. На той стороне чувства — единственный залог пред смертью, что тебе здесь не место».       Но тут действительно было над чем задуматься. «Последнее испытание» — это не праздник, к которому допускается каждый желающий, и не межрасовый конкурс. Только истинные, чистокровные вороны допускаются к нему. Слабые, недоразвитые и умственно неспособные отсеиваются мгновенно. К тому же, чтобы попасть на «последнее испытание» требовалось наставление и признание рода. Но ничего этого не было или же было поставлено под сомнения. Чистокровен ли он не знал сам Ромрик — лишь надеялся. Вырастут ли его крылья? Признает ли когда-нибудь его род? Всё шло в разрез традициям, а это равноценно тому, чтобы пойти против своего народа, опозорить свой род и навеки клеймить себя самозванцем и предателем. Но Ромрик был готов пойди на это и рискнуть остатками своей чести и славы. Последним, что у него осталось.       — Иди, Ромрик, — сказал он после затяжного молчания. — Отдохните после дороги, а ночью придёшь ко мне. Я дам тебе ответ.       Ромрик улыбнулся, пытаясь выразить в своей улыбке благодарность. Это не согласие, но уже не отказ. Есть надежда.       Он вышел и на пороге встретил Калеба. Он стоял, прижавшись к стене, и вглядывался в свет, простирающийся на каменные плиты.       — Идём, Калеб, — украдкой сказал ворон.       — Он согласился?       — Всему своё время. Сейчас нам нужно отдохнуть. Пойдём. Я хочу о многом с тобой поговорить.       До ближайшего трактира путь был не долог. В полутёмном помещении ворон не выделялся из всеобщей толпы. Слишком много рас было вокруг, чтобы хотя бы на одной из них заострять внимание. Конечно, иногда воронам приходилось ловить на себе затяжные взгляды, но преисполнены они были не столь любопытством или удивлением, как подоенным страхом и даже ужасом. Для ворона нет лучшего комплимента, чем признание своего превосходства пред другими. Вороны горделивы, но гордость свою они приобрели, пройдя путь от тёмных темниц подземелий до небесного свода. У них было полное право на гордость.       Заняв один из последних свободных столов, Ромрик оглядел своего юного друга с головы до ног и едва заметно улыбнулся. Ведь когда-то он был таким же. Много-много лет назад.       — За всё время нашего путешествия я провёл тебя через столь много испытаний, но так и не спросил о самом главном.       — Я знал, что рано или поздно ты об этом спросишь, — сразу ответил мальчишка.       — Тогда это значительно всё упростит.       — Ты хочешь узнать о моём роде?       — Да, Калеб. Расскажи мне о своём роде всё, что сможешь.       И Калеб рассказал ему всё. Рассказал, что род его не многочисленный и слабый. Рассказал, как отец ушёл в свой последний бой, когда его сын только родился. Как в одном из набегов погибла вся взрослая половина рода и выжил только молодняк, обречённый жить в позоре. Как им чудом удалось найди своё пристанище и поселиться в одной небольшой деревне и теперь ожидать своей участи.       — Моему роду уготовано лишь два выбора: пасть в бою, как отцы и деды, или умереть в вечном позоре, не смея рискнуть своей жизнью.       — Поэтому ты за мной без сомнений, — говорил Ромрик сам себе, но как бы обращаясь к мальчишке. — Ты пожелал иного.       — Пусть я слаб и мои крылья ещё не развиты, но я не боюсь пасть в битве. Лучше битва, чем вечные изгнания. Лучше смерть, чем позор.       «Ворон! — гордым эхом пронеслось в голове Ромрика. Эти слова, словно величайшая похвала, согрели его душу и сердце. Значит, всё, что он делает, не напрасно. Он действительно растит ворона, способного стать его приемником».       Но несмотря на гордость, Ромрик должен был сохранять хладнокровность и ясность рассудка, не позволяя чувствам делать преждевременные выводы.       — Не призывай смерть раньше времени, — настораживающее говорил Ромрик маленькому ворону. — Однажды призвав её горячими речами, она уже не покинет тебя, не забрав с собой.       — Да, — немного стыдливо ответил Калеб, опустив голову ещё ниже. — Простите.       Взгляд Ромрика переменился. Жалость проскользнула в его глазах. Он всё понял. Понял, что мальчишка винил себя в слабости своего рода. Винил за позор, за бесчестие, наложенное на его род. И сидя здесь, живой, он винил себя в том, что выжил в том набеге. Внутри него горело жаркое пламя, пожирающее душу. Вина и позор, который невозможно смыть. И за жалкий шанс всё искупить он броситься в самое адское пекло без сомнений и страха. Ромрик видел это.       — Не вини себя, — говорил он тихо, чтобы никто кроме Калеба не слышал. — Ты не мог ничего изменить. Но в твоих силах изменить будущее. И однажды, быть может, тебя воспоют в веках. Ведь это то, чего желает каждый ворон. Ни вечной жизни, ни богатств и ни власти. Каждый ворон, будь он изгнанник или избранный, будь владыкой или рабом, жаждет одного и того же: кровью своей, силой своей, отвагой и честью своей добиться славы и почести. Чтобы каждый знал, что когда-то он был, жил, ел, пил, сражался и любил. Что когда-то он бился в краях столь отдалённых, что пройдя тысячу горизонтов не найди его могилы. Что где-то там, вдалеке, в гуще кровавой битвы, своим кличем он поднял сломленных братьев и раненый, обескровленный и ослабленный смог устрашить великое войско и вместе с собой унёс каждого из них. И вернувшись, выживший, поведал бы о нём. Историю о вороне, что вечно будет чествовать в чертогах памяти. Ему возведут монумент. Его имя станет священно, и вечное пламя будет гореть и согревать его прах во веки веков.       — Но сколько битв придётся пройди, чтобы достичь этого?       — Битвы. Они будут длиться долго нескончаемой чередой. Но однажды ты заметишь, что солнце, завидев тебя, светит ярче. Что ветер больше не бьёт тебе в лицо, а уносит лишь вперёд. Что больше ничто не способно сбить тебя с ног. Сотни шрамов усеют всё твоё тело, но ни один не пронзит твоё сердце, — Ромрик говорил так воодушевлённо, что нельзя было не заметить, как горят его глаза. И этим пламенем, он заряжал Калеба. — И однажды после битвы братья поднимут за тебя чашу и повторят твоё имя сотни раз, а враг, сбежав, скрывшись во мраке, трижды произнесёт его и устрашится. И когда сотни братьев и сестёр предоставят тебе свои мечи, свои жизни, никто не посмеет тебя забыть. Твоё имя станет вечным.       — Да.       Ромрик улыбнулся Калебу. Такую улыбку на его губах довелось увидеть немногим. Гордость и радость читалась в ней и в его глазах. Несколько долгих мгновений они смотрели друг другу в глаза, и каждый видел в них что-то своё.       Когда окончился разговор и началось пиршество, Ромрик поднялся и оставил Калеба.       — Я скоро вернусь, — произнёс он.       Выйдя из трактира, Ромрик вернулся в погребальную. Не найдя Айзена в залах и коридорах, он спустился по винтовой лестнице вниз, в аллеи почестей. Ещё никогда Ромрик не был там. Он слышал многое и потому не решался ступать на них. Но сейчас ему было не до этого. Спускаясь всё глубже вниз, не различая ступеней во мраке, он вслушивался в собственные шаги, раздающиеся эхом вверху и внизу. Так он спускался, пока где-то из глубин не раздался звон и лязг, а затем и лазурный свет. И чем глубже он спускался, тем отчётливее становились звуки и ярче свет. Словно внизу велась битва. Ускорив шаг, Ромрик спустился по винтовой лестнице и застыл на месте. Он стоял у начала аллеи почестей и пытался осознать, что происходит вокруг. Лазурный свет стелился повсюду, окружая аллею, как равнины окружают горный хребет. Вокруг был туман и в этом тумане мелькали призрачные тени. У кого меч, у кого копьё, у кого лук, а у кого в руке по кинжалу. Они наносили удары навстречу туману и растворялись в самых его гущах. Только много позже, обведя взглядом каждую тень, Ромрик заметил Айзена, стоящего на коленях со сложенными на груди ладонями у одной из множеств статуй на аллее почестей. Его губы содрогались, но слов было не расслышать. Ромрик не смел его отвлекать. Сам того не понимая, он содрогался при виде этих теней.       У них были крылья, как и у каждого ворона, но живыми назвать их было нельзя. Словно призраки, они были в этом мире, но казалось, это только мираж, что развеется через мгновение. Их тела словно дым, а их движения словно раздаются стоном сотен душ. Кто они? Что за сила их ведёт? Что заставляет их прибывать здесь, в этом мире? Ромрик слышал о лазурных призраках, что являются странникам глубокой ночью, но не верил в эти сказки, пока сам не увидел сотню таких в одно мгновение.       Они все перед ним.       — Такое же удивление было и в моих глазах, когда я впервые увидел подобное, — сказал Айзен, подойдя к ворону. Он воздал почести и мог позволить себе отойди от своих обязанностей.       — Что это? — спросил Ромрик, не скрывая изумления и ужаса. Нельзя было стоять, гордо выпрямив спину, когда вокруг было подобное.       — Призраки вечной битвы, — ответил Айзен, чуть улыбнувшись. — Герои из героев. Воители из воителей. Величайшие из величайших. Все те, кому мы воздаём почести и на кого равняемся.       Ромрик не смел больше спрашивать. Уже сколько раз ему приходилось горько расплачиваться за знания, которые не стоило бы знать. За истории, которые должны остаться несказанными. А истории про мертвецов обходятся дороже всего.       Айзен сделал шаг по аллее почестей и повёл ладонью, приглашая Ромрика ступить вместе с ним.       — Ты знаешь, в чём особенность нашей расы?       — В нашей стойкости, — не задумываясь отвечал Ромрик.       — Не только, — почти шёпотом произнёс Айзен. — Средь сотен известных рас только вороны не способны обращать свои чувства и желания в энергию. В силу, способную призывать шторма и потопы. За пятьсот лет так и не родился ни один псайкер, сколько бы исследователи жизни не пытались и не экспериментировали. Мы лишены этой возможности. Но есть кое-что ещё, в чём нам нет равных, — он обернулся и губы его прошептали: — То, чего у нас не отнять и что в нас не истребить, в какие цепи нас бы не заковывали. Силу духа. Посмотри на них.       Айзен провёл взглядом по лазурным силуэтам.       — Их было не сломать. В их сердцах не было места для страха. Разум чист, нет сомнений и душа, словно ветер в крыльях, гнала вперёд. И своей стойкостью, силой духа они обрели вечную славу и битву, кою прервать не смеет даже смерть.       — Разве это не проклятие?       — Лишь для тех, кто посмеет о них забыть. Гнев мертвецов не остановиться. Каждый из них бессмертен и способен истребить множество. А здесь их сотни.       Ромрик оглядел туман, струящийся вокруг.       — Поэтому мы так усердно воздаём им дань памяти. Поэтому так отчаянно ищем все останки великих героев. Иначе однажды наша стойкость и сила духа из благословения станут нашим проклятием и погибелью нашей расы.       Ромрик с несколько мгновений молчал и только затем, почувствовав, что тема разговора себя исчерпала, решил напомнить, зачем явился.       Айзен кивнул и только потом ответил:       — «Последнее испытание» состоится.       — Когда?       — Оно пройдёт после «Королевской охоты». Через два дня. Надеюсь, я дал тебе то, о чём ты просил.       — Спасибо, Айзен.       Ромрик уже развернулся, чтобы уйди из этого царства лазурных теней, как Айзен окликнул его:       — Ромрик. Ты до сих пор винишь себя за то, что сотворил? Поэтому взял этого мальчишку? Думаешь, его славой, его жизнью ты сможешь искупить свое бесчестие?       — Возможно, Айзен. Я сам уже не знаю.       — Ты ведь понимаешь. Ему придётся убить.       — Я готовил его к этому долгие пять лет. Теперь ему четырнадцать. Для ворона это крайний срок.       — Некоторым не хватает и всей жизни.       — Он не из таких. Он не страшиться пролить кровь и отнять жизнь. Только умереть в бесчестии.       — Это меня и страшит, Ромрик. Ведь ты был таким же.       — Я позабочусь, чтобы его судьба была иной. Обещаю.       На этот раз Айзен не ответил. Ему нечего было сказать. Теперь это дело его совершенно не казалось.       Когда Ромрик вернулся в кабак, он не застал Калеба за столом. Там уже сидели другие посетители полуночного заведения. Ворон нашёл мальчишка в съёмной комнате на втором этаже кабака. На мгновение Ромрик застыл на месте и только затем, услышав сдавленный стон, опомнился.       Спина Калеба была выгнута в форме полумесяца. Пальцы вцепились в ребра и рвали кожу до крови. Вены взбухли по всему телу, и глаза, не способные закрыться от невыносимой боли, застыли.       Крылья, которые ещё вчера едва торчали из-под кожи, теперь лезли всё больше наружу, разрывая плоть, дробя уже затвердевшие костяные наросты. Всё это причиняло невыносимую боль.       Ромрик сжал Калеба в плечах, придавил к простыням так, чтобы ничто не мешало крыльям свободно выходить наружу.       — Терпи, — велел Ромрик.       — Крылья, — провыл Калеб. — Останови их. Вырви их! Пусть это прекратится!       — Терпи, — Ромрик крепче прижал его к кровати. — Если сейчас ты не стерпишь эту боль, то у тебя уже никогда не будет крыльев. Ты должен преодолеть её. Мы сможем сделать это вместе.       Плоть, словно влажная ткань, рвалась под напором острых костей. С каждым новым хрящиком, выходящим наружу, новый ручеёк ледяной крови проливался под лопатками, и новый сдавленный крик глох в подушке. Только когда голос охрип, ослабевшие руки рухнули, а веки смогли сомкнуться — Калеб перестал биться в агонии и наконец утих.       Ромрик отстранился от него, отошёл на противоположную сторону комнаты и там застыл.       «Как не вовремя, — подметил Ромрик, наблюдая за тем, как Калеб пребывает в горячем бреду. — Когда угодно, но только не сейчас».       У Ромрика были все основания опасаться. Обычно крылья прорезаются в более раннем возрасте и проходит всё гораздо легче. Но при задержке этот процесс усложняется во множество раз. Плоть заживает не так быстро, и если не оказывать должный уход, начинает загнивать. Распространяется инфекция и ворон может погибнуть. К тому же, если кости пошли неправильно, они будут расти внутрь, под кожей. Это хуже смерти.       Сейчас Ромрик был бессилен. Он боялся навредить Калебу. Он умел врачевать, перевязывать раны и прижигать, но ещё ни разу не помогал при прорезании крыльев. Если он сделает что-то не так. Калеб… он не хотел даже думать об этом.       Всю ночь он сторожил у кровати, вслушиваясь, как тяжёлое дыхание сменяется едва слышным горловым шипением. Как сердце хлюпающим стуком щемится в рёбрах. Как крылья, ещё покрытые липкой жидкостью, чуть вздрагивают. Ромрик был рад, что хоть слышит эти вздохи, удары сердца, дрожь крыльев. Больше всего он боялся закрыть глаза, а, очнувшись, во тьме не расслышать вдохи, стук и дрожь. Он уже успел привязаться к этому мальчишке.       Только под утро,ворон смог сомкнуть веки и уснуть. А очнувшись, он увидел, что Калеб ещё крепко спит, но дыхание было уже ровным, а сердце размеренно отбивало свой ритм. Ромрик смог вздохнуть спокойно. После чего он тоже погрузился в сон.       Вечером парень очнулся, сумев приподняться над влажными простынями. Его взгляд был туманен, а боль всё ещё гуляла по телу. Только с ослабевающим приступом боли он вспомнил прошлую ночь и дрожащей ладонью потянулся к крыльям. От одного касания они дрогнули, оставляя влажный, скользкий след на руке. Крылья прорезались ещё дальше и теперь, если накинуть рубашку или плащ, походили на небольшой горбик.       Калеб улыбнулся. Теперь он ещё на шаг ближе к тому, чтобы стать настоящим вороном. Чтобы стать равным среди братьев. Пусть крылья режутся, Калеб будет готов выдержать любую боль, чтобы наконец воспарить в небеса.       Когда Ромрик очнулся, то проверил его раны. Кожа была влажной, но не взбухшей, без кровоподтёков. Заражения не было.       — Повезло, — с облегчением произнёс Ромрик. — Прямо перед испытанием. Если бы началось заражение, всё бы провалилось.       — Испытание состоится? — сспомнив, зачем они оказались здесь, спросил Калеб.       Ворон кивнул.       — Послезавтра. В священных лесах. Но поговорим об этом потом. Сейчас, чтобы быть готовым к последнему испытанию, тебе нужно восстановиться. Понимаешь?       Калеб кивнул и тут же погрузился в сон. Очнувшись на утро следующего дня, ворон был отдан в свою волю.       — Сор-Сона — великий город. Ещё не скоро мы сможешь оказаться в этой твердыне, — сказал Ромрик, всё так же сидя в тени комнаты. Он потянул ладонью за пояс и вытащил небольшой бренчащий мешочек. — Иди и ни в чём себе не отказывай. Ты это заслужил. Но до заката ты должен вернуться.       Калеб кивнул.       — Ступай.       Ворон вышел из трактира на улицы великого города. То, что вчера осталось незамеченным, сегодня блистало и сверкало, привлекая взгляд. Сор-Сон поражал на каждом шагу. Обилие рас, явившиеся из всех уголков изведанного мира и земель, что ещё устланы мраком неизведанного. Одни представляют собой великие империи. Гордые и непоколебимые, они идут, высоко подняв голову. Другие же представляли ещё молодые и амбициозные королевства. Их пока что не существует на картах нового мира, но уже внесены в манускрипты истории, бестиарии рас. На их лицах царит вызывающая улыбка и взгляд устремлён далеко вперёд. Однако были те, кого не было даже в бестиариях, а на картах нового мира уж подавно. Никто не знал точно, откуда они и сколько лет существовал их род. И относились к ним соответственно, а на презрение и отвращение отвечали затравленным взглядом. Их головы чуть приопущены. Так делает зверь, чтобы защитить глотку. Их глаза сверкали злобой, а ладони были сжаты на рукоятях и изголовьях своего диковинного оружия. Они знали: если хоть на мгновение покажут свою слабость, более старые расы воспользуется этим и поработят ещё молодую. Лишь новые завоевания и рабская сила возродят умирающую великую империю. Ещё несколько лет процветаний на смертях очередного одного народа.       Возможно, поэтому, желая поведать старый мир, но не желая быть порабощёнными, молодые расы отправляются в Сор-Сону. Когда-то твердыня рабства, теперь же — свободный город. Лишь разрушенная арена всё ещё напоминает о прошлом этого места. Кровавый Колизей из полуночных видений.       Теперь это место почестей и тысячи дорог на север, восток, запад и юг. На все стороны света нового и старого мира. Герои, застыв в каменных изваяниях, наконечниками своих копий указывают в те края, где за славу проливалась их кровь.       Посыпая горячим пеплом ноги героев, ворон тихо шептал слова почестей и уходил, воздав славу герою вороньего рода.       Весь день, от рассвета и до первых закатных лучей, Калеб бродил по улицам свободного города и не переставал дивиться. Но затем где-то вдали послышался стук мощных лап и звон кольчуг. Ворон обернулся и застыл в изумлении. Ещё никогда он не видел подобных существ. Чем-то они походили на диких кошек, но были гораздо крупнее и крепче сложены. Шестилапые звери шли размеренно, перебирая мощными мускулистыми когтистыми лапами. Иглистым, покрытым мехом хвостом они избивали камни, как избивают плетью разгорячённую плоть. Огромные клыки свисали ниже челюсти и серебристые кошачьи глаза метались из стороны в сторону, пытаясь заглянуть в каждую пару глаз и посеять там животный, дикий страх пред северным хищником. Но не менее устрашающими были их всадники.       Горделивые — на их белых лицах не было и тени эмоций. Спокойны, хладнокровны и расчётливы, но не лишены пренебрежения, так и проявляющегося в их равнодушии. Видно, стяг, под которым они шли, принадлежал великой империи. Иначе нельзя было объяснить немого величия, так и веющего от них. Но особенно сильно поражала их внешность, их лица. Большинство рас имели прямое сходство с дикими зверьми. Полурасы и полукровки древнего могучего рода, покорившие весь мир, но затем разразившиеся и потерявшие друг друга. Эти же были как будто чистокровны. Ни шерсти, ни меха, ни перьев — никаких внешних признаков, что они относятся к животным или к птицам.       Они словно были выбиты из мрамора, прекрасны и утончены. Одни тоньше, другие крупнее, выше или ниже, и нельзя было сказать со всей точностью, кто из них был краше другого. Но у всех был один цвет кожи, светлые волосы и длинные остроконечные уши — достояние изначальной расы. Их кровь — их гордость и право быть выше иных. И лишь благодаря этому они уже могли смотреть на всех прочих сверху вниз.       Всадники шли по краям улицы и раздвигали многолюдную толпу.       — Вот и окончилась «королевская охота», — сказал кто-то рядом с вороном на всеобщем языке. — Теперь священный лес вновь обретёт покой. Как и должно быть.       — Не стоит так говорить, — отвечал кто-то из толпы. — Нам воздана великая честь, что именно на нашей земле была проведена «королевская охота».       Ворон перевёл взгляд на толпу, где раздавались голоса.       — Что может оправдать убийство священного зверя?       — Возвращение принцессы. А вот и она. Смотри.       Калеб перевёл взгляд на шествие. За всадниками посередине мощённой дороги верхом на северных кошках ехали две фигуры. Справа мужчина весьма крепкого телосложения, который выделялся среди прочих своих собратьев. Его глаза были такого же светлого оттенка, что и у прочих, но в них не было безмятежности и презрения. В них бушевала ярость и неприкрытая озлобленность, как у затравленного зверя. Едва ли Калеб мог увидеть среди своих собратьев подобную ярость и ненависть.       Слева же ехала девушка. Видно, о ней говорили в толпе. В посеребренных тканях, опоясывавших всё её тонкое тело, она слишком походила на куклу, чтобы быть настоящей. Длинные волосы укрывали тонкую шею и спускались вниз по ровному стану, по тонким плечам, хрупким рукам. Волосы вуалью сходили на её белое лицо, но Калеб успел взглянуть в посеребренные глаза. В них не было гордыни или презрения. Печаль. Немая, глубокая, всепоглощающая печаль. Печаль от одиночества, от непонимания. Калеб узнал эту печаль. Ощутил внутри себя каждой клеточкой своего тела, потянулся к этой печали. Она была так родна ему. И он поддался вперёд, чтобы сказать ей, что она не одинока. Что ему также знакома её печаль. Но лишь шагнув вперёд, он увидел пред собой разъяренные глаза северного зверя, готового разорвать его, сделай он ещё хоть шаг. Калеб очнулся от внезапного порыва сердца и вновь оказался в реальности. Его не допустят к ней. Кто он такой, чтобы приблизиться к королевской особе? И верхом на северном хищнике она проехала мимо него, так и не заметив в толпе.       — А мальчишка, похоже, уже влюбился, — в толпе послышался смешок.       Калеб не слышал их слов. Он застыл как остолбеневший, а затем, когда прекрасная принцесса скрылась от его взгляда и всадники прошли, а улица вновь стала свободна для толп людей, Калеб бросился вслед за ними. Но толпа так же шла следом. Находясь в ней, Калеб ни на шаг не приблизился к принцессе. Он выбивался вперёд, пробивал себе дорогу и вместе с тем оставался бесконечно далеко, пока в конце концов всадники не скрылись за чертогами белокаменной крепости вместе с принцессой.       Толпа вскоре расступилась, и Калеб остался один у закрытых ворот. Он пытался услышать её шаги, её голос, едва слышные слова, срывающиеся с губ. Пусть они будут сказаны не ему. Но все звуки смолкли, и вскоре Калеб был вынужден отступить. Близился закат, так что нужно было вернуться, как парень и обещал. Но всю дорогу обратно он не переставал думать о печали, которую увидел в глазах девушки. И сердце его билось с теплотой. Билось так, как только могло биться сердце ворона.       На последних закатных лучах Калеб вернулся в кабак. Он не застал Ромрика в комнате, отведённая для гостей, или внизу за одним из столов. Он ждал на заднем дворе, который предназначался для празднеств на свежем воздухе. Сейчас, в закатных лучах уходящего солнца, задний двор был залит оранжевым светом. И никого кроме Ромрика. Он стоял один в пустующем уснувшем саду. Голова его была задрана высоко вверх, а веки закрыты. Словно последний на поле боя, он стоял и наслаждался мгновениям жизни, отмеренными ему. Ведь завтра может для него не настать. Уже завтра он может оказаться одним из павших. Вороньё выклюет ему глаза, черви разорвут плоть, и кости сотрутся в прах. Не останется ничего, и имя его будет предано забвению. Но сейчас он жив. Сейчас он ещё ощущает дуновение ветра и чудесное веяние жизни. Ворон должен ценить это, ведь иначе он лишь зверь, охваченный жаждой крови, бросающийся в битву раз за разом, пока однажды не погибнет. Лишь убийца, не достойный памяти. Орудие. Средство.       Тихим шагом Калеб прошёл по скрипучему снегу, подошёл к Ромрику и остановился позади в молчаливом ожидании.       — Что ты чувствуешь? — спросил Ромрик, не открывая глаз.       — Ветер, — сказал Калеб, сконцентрировав всё своё внимание на ощущениях. — И холод.       — И всё? — Всё тем же низким и спокойным голосом спрашивал ворон. — Это всё, что ты чувствуешь? Лишь сковывающий холод и пробивающий до костей ветер? Разве ты не чувствуешь биение сердца и пульсацию в венах?       Ромрик опустил задранную голову, развернулся и посмотрел на Калеба. На его губах расцвела слабая улыбка.       — У тебя румянец.       — Просто холод, — отнекивался ворон.       — Нет. Тут дело в другом. Неужто кто-то заставил тебя залиться краской?       Калеб сразу вспомнил о принцессе и стыдливо опустил голову. Звонкий смех Ромрика, казалось, мог оглушить молодого ворона — так он был громок.       — И кто же эта милая девушка?       — Разве это важно?       — Нет. Неважно, кто это был. Важно лишь то, что ты ощутил. Так что это было за чувство?       Ворон вспомнил чувства, которые его охватили в то мгновение, и робко произнёс:       — Тепло. Мне стало тепло внутри. И сердце словно забилось иначе. Словно внутри меня разгорелся слабый огонёк.       Ромрик сделал шаг к Калебу и, положив ладонь на его плечо, как бы сам себе сказал:       — Пой свои песни, играй своей кровью. Рождайся, коль жить представился случай! Лишь помни, что то, что нас греет сквозь тучи, на всех берегах называют любовью.       — Я не влюбился.       — Не стыдись своих чувств. Однажды, они спасут тебе жизнь. Когда снежная вьюга ударит в лицо и не останется сил, лишь чувства позволят тебе раскрыть свои крылья и полететь сквозь ночную мглу. Лишь чувства возвратят тебя к жизни, позволив подняться над грудами обескровленных тел. Поверь. За всей жаждой крови, за всем стремлением к битве, которой нас приучают с самого детства, лишь чувства не дают нам пасть, когда тело отказываются повиноваться и силы покидают нас. И лишь чувства отделяют нас от диких зверей, живущих от битвы к битве. Сохрани это чувство, сбереги и никогда не отпускай. Быть может, когда-нибудь они дадут свой всход.       Калеб ничего не смог ответить. Он опустил взгляд на пояс Ромрика, где под полами плаща выбивались ножны чёрно-серебряного клинка. Ворон поймал его взгляд и положил ладонь на рукоять клинка, чуть поведя в сторону.       — Теперь он твой, — Ромрик отстегнул ножны с пояса и протянул Калебу.       Калеб смотрел на орудие и не мог оторваться. Долгими полуночными переходами он мечтал об этом мгновении, представляя, как всё будет. Церемония как при коронации или тайный обряд в диких лесах друидов? Он не думал, что всё произойдёт так. Что их свидетелями станет тишина и тьма. Но это было.       Протянув ладони, Калеб взял клинок. Казалось, он почти ничего не весит, но вся тяжесть раздавалась где-то внутри, под сердцем. Чёрно-серебряный клинок. Действительно. Орудие, созданное для великих деяний.       Выкованный средь снежных скал в жерле великих гор. В горне, где ковались орудия великих героев. Стрелы, разящие прямо в сердце, копья, протыкающие даже самые толстые доспехи. Топоры, разламывающие самые крепкие щиты. Клинки, пронзающие насквозь и рубящие головы, созданные руками многовекового кузнеца. И теперь одно из подобных чёрно-серебряных орудий, в его руках. Орудие великих героев.       — Разве я достоин этого?       — Так стань достойным. Завтра. В последнем испытании.       — Не уверен, что я справлюсь.       — Сегодня ты можешь сомневаться, но завтра не смей — мгновение сомнений может стоить жизни, — Ромрик опустился на одно колено перед Калебом, чтобы их глаза были на одном уровне. — Пообещай мне, что завтра в твоём сердце не будем места сомнениям. Обещай мне!       — Обещаю.       Калеб ещё с несколько мгновений смотрел в его глаза, а затем опустил взгляд и мягко улыбнулся.       — Хорошо. Тогда идти. Тебе следует хорошенько отдохнуть.       Калеб ушёл и Ромрик остался один посреди снежной тишины. И в этой тишине, в дуновении ветра и шелесте жизни звучали слова:       — Позор…       Следующее утро — утро расставаний. Ромрик смотрел на молодого ворона и не мог поверить. Чёрный плащ на его плечах, клинок на поясе. Огонь в глазах и непоколебимая воля. Он твёрд в своих намерениях пройти последнее испытание. Наконец доказать, что он достоин покрыть себя славой и оказаться на поле боя. Сегодня он должен будет пролить первую кровь. Отнять первую жизнь. Скрепить дух и сердце. И сделать это должен совершенно один.       — Я буду наблюдать за тобой, — говорил Ромрик. — Пребывать в тенях. Ступать неслышной поступью. Я увижу твой триумф. А если же нет, стану твоим погребальным братом.       — Я не погибну, — норячо отвечал Калеб.       — Хочу верить, — надежда так и звучала в голосе ворона. — Я так долго готовил тебя к этому дню. Сегодня, на исходе дня, когда всё решиться и ты станешь полноправным вороном, станет понятно, что будет дальше. Вернёшься ли ты домой или же пойдёшь со мной.       — Я хочу быть с вами. Отправиться с вами в поход. Покрыть себя славой и больше никогда не быть презренным.       — Надеюсь, это свершится. Но сейчас ты должен думать только об одном.       — Да. Потому я хотел у вас спросить.       — Что же?       — В священном лесу меня ждёт противник. Но я не знаю, кто он и как его найди.       — Путь тебе подскажет твоё сердце. Иди за зовом и обязательно найдёшь его.       — Но как я пойму, что это он?       — Он захочет тебя убить, — с лёгкой улыбкой сказал Ромрик.       Больше ворон не проронил ни слова. Он бросил взгляд к окраинам леса и подтолкнул юного ученика вперёд, навстречу своей судьбе. Калеб шёл, не оборачиваясь, но оказавшись у самой границы леса, он бросил взгляд назад. Ромрик исчез. Теперь ворон был совершенно один.       Сделав глубокий вдох, по малой тропе он вошёл под свод многовековых деревьев и растворился в сером полумраке окраин священного леса.