a great talant

Когда Цуна говорит, люди вокруг слушают только его. Он не прилагает никаких усилий, он не давит авторитетом и не завлекает репутацией; Цуна только улыбается — слегка, уголками губ — и чуть запрокидывает голову, подставляя шею и ключицы холодному солнцу. У Цуны есть талант, говорят учителя — по математике, по химии, по языку, по физкультуре, Цуна загибает уголок своих тестов так, что только неаккуратный росчерк красной учительской пасты выглядывает из-под длинных пальцев, заляпанных синей ручкой и еще чем-то, и насмешливо щурится. Об оценках Цуны никогда не говорят: это ведь и так очевидно — их мутный пепельный призрак витает по школе, забиваясь в углы и перетекая по коридорам. О Цуне тоже почти не говорят, а если и говорят, то только хорошее. Как о покойниках, правда? [как запуганными] У Цуны есть талант, говорит Тимотео; говорит с таким уважением, будто Реборн тоже должен пасть ниц перед великим мальчишкой. Реборн, в принципе, не то чтобы против, но что-то наигранно-неестественное в речах Девятого дона — человека, дожившего до шестидесяти лет, правя Вонголой. У Цуны есть талант, говорит Савада Нана, ласково проводя полотенцем по тарелке, и на самом деле она не совсем понимает, зачем муж настойчиво советовал репетитора, но почему бы и нет. Ведь Цуна как раз в том возрасте, когда все мальчики хотят совершать подвиги [убивать], а не учиться. У Цуны есть талант, признает Реборн. Цуна смотрит на Реборна лисьими глазами и не хочет бросаться грудью на амбразуру. Цуна хочет отдавать распоряжения, сидя в кресле где-то на сотом этаже стеклянного небоскреба и вглядываясь в ночное небо. Очаровательный талант подчинять.