Тогда и потом

Пеннивайз летел с «Зимнего бала» быстрее скорости света, светом мертвенным. Тоскливо матерясь под клоунский нос — на балы, не наведя красоту, не ходят, не верите — спросите у Золушки. Летя на всех парах, «Демон поверженный» не забывал скрежетать сквозь отборные матюги пираньими зубами, оставшимися без работы. В Дерри его угробили хотя бы подросшие сопляки, взрослые дяди и тетя, в Хокинсе хватило одной-единственной соплячки! Подружки Ричи Тозиера, то есть Майка Уилера, плевать ядом, однохренственно. Но даже это еще ладно… Его малыш… Дарт предательски свинтил на Светлую Сторону Силы, защищая его же предавшего местного толстяка Бена Хэнскома, Дастина этого своего. То есть, предал его, Пеннивайза! Бросил на произвол судьбы в трудную минуту… Никому нельзя верить! Своим, чужим, себе самому и то не всегда можно! На последнем издыхании Танцующий клоун домчался до старого, невесть когда заброшенного и каким чудом уцелевшего, колодца на окраине паршивого провинциального городишки. Подыхать — так хоть в относительно родных стенах, и то веселее. Как же долго он падал… И все никак не умирал… Или наоборот — уже умер?.. По пути больше не попадалось не души… Тут Пеннивайз и грянулся оземь, так, что дух вышибло. Что стало только половиной беды, поскольку сверху на него тотчас же хряпнулось что-то тяжелое. Холодное. Чешуйчатое. Весом с лося-тинейджера. Родное. Счастливо «заскулило» и виновато лизнуло поплывший клоунский грим. — Ах ты… — задохнулся Пеннивайз от избытка чувств не меньше, чем от живого веса своего «малыша», засмеялся, кажется, вообще заплакал, в душе-то точно, и радостно обнял обеими руками. Если так, без обид, подумать, мечущийся между Темной и Светлой стороной, Дарт точно так же мешал Оди расправляться с ним, как ему самому с пухликом. — Конничива, Пеннивайз-сан. — Пардон?.. — удивленно повернул голову на приятный, тихий, мягкий женский голос «молодой человек». Одновременно со своим, предостерегающе зарычавшим, малышом. Выбравшим его! Пора, кстати, из-под такого лося выбираться, пока не раздавил окончательно. Девушка, японка, в белом. Она стояла, низко склонившись в почтительном поклоне, по традиции сложив ладошки лодочкой, и восхищенно поглядывала на него одним глазом, сквозь занавесившие все лицо длинные черные патлы ниже пояса. Она была… прекрасна… Этот игриво посверкивающий глазик с множеством тонких красных прожилок!.. Который если кого и мог напугать, то только не ОНО. И не его малыша. — Сайонара. — вежливо ответил древний монстр, величественно выползая из-под «маленького» монстра, не будучи уверенным, что ответил правильно. Но это было нисколько не важно — главное, что они друг друга поняли. С первого взгляда. *** Садако Ямамура, за свою недолгую жизнь, не видела от людей ничего, кроме ненависти, порождаемой страхом перед нею. Другой. Людям было не важно, что она мухи бы не обидела. Молоденькая, романтичная, увлеченная театром девушка, Садако мечтала о любви, хотела завести свою семью с любимым парнем, детей… После смерти от рук того, кого она нежно любила, как родного отца, ее единственными детьми стали видеокассеты, несущие смерть каждому, кто их посмотрит. Звонок. Приговор. Казнь через семь дней. Так Садако Ямамура могла продолжать жить. В колодце, где нашла свою преждевременную гибель. Неделю, полную мук и ужаса, спустя. *** В этом же самом колодце она встретила, Аматерасу знает как туда попавшего, потрясающего парня. *** Дарту сразу же понравилась такая чудесная мама, которую невозможно было не полюбить всем сердцем. *** Пеннивайз некоторое время втихаря комплексовал из-за того, что для Садако, старой лишь по человеческим меркам, глубокий старикан он. Пока не понял, что равный вечности возраст составляет для красавицы-японки часть его несомненного для нее очарования. *** И жили они с тех пор полнокровно счастливо в своем колодце, маленькой дружной семьей монстров — для окружающего их мира.