Мальчик голубых кровей. Испытание алчностью

Сердце алчного — это океан, жаждущий дождя. (П. Буаст)

Новые туфли на среднем каблуке и с парой хорошеньких пряжек, застегивающихся на щиколотках, невыносимо жмут. Ноги в них становятся деревянными уже через полчаса активной ходьбы, но красота, конечно же, требует жертв. И сомневаться в этом, всё равно, что сомневаться в самой себе. Дробный стук металлических набоек по бетонному полу почти совпадает с биением сердца. Тук-тук. Тук-тук. Шаг за шагом. Четко и без запинок. Идти, однако, совсем непросто — с прямой спиной, расправленными плечами, с еле заметной улыбкой (даже скорее с усмешкой) на тонких губах. Долорес Амбридж, медленнее обычного, но входит в большой зал, освещенный множеством изящных ламп, прикрепленных с помощью серебряных цепей к высокому потолку из белого мрамора. Свет слегка отдаёт в голубизну утреннего неба, на котором не просматривается ни единого облачка — погода радует своим постоянством уже которую неделю. За длинным отполированным дубовым столом, стоящим возле единственного витражного окна, сидят женщины и мужчины разного возраста. Они довольно громко переговариваются и передают друг другу обернутые в кожаные переплёты папки. Долорес убеждается, что дверь за ней закрылась, и только тогда останавливается, получая секундную передышку после марш-броска. Ноги гудят так, что на лице едва ли это не отразится, но Амбридж никогда не выглядит полностью довольной жизнью, увы, поэтому многие просто спишут эту гримасу на недосып. — Кхе-кхе, — произносит женщина, прежде чем сделать ещё один (на сей раз точно) последний шаг в сторону сидящих. Наступает полнейшая тишина. — Добрый день, коллеги. Я рада вас видеть на сегодняшнем заседании комиссии. К ней мгновенно подъезжает высокая роскошная кафедра и небольшая ступенька, как по мановению волшебной палочки, приглашающе мигает. Женщина делает последнее усилие и встаёт на неё, предварительно скидывая туфли, которые быстро упаковываются в специальную нишу — теперь в ближайшие два часа её ноги смогут отдохнуть. Долорес кладёт руки на кафедру, и перед её глазами сразу же готовый лист пергамента с самопишущим пером. — На повестке дня три вопроса, дамы и господа, — говорит Амбридж. — Первый из них — это отчёт по годовым успехам в области внедрения новых магических технологий в процесс выявления нечистокровных волшебников и их производных, а также усиление контроля над миром магглов. Второй вопрос касается школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, как ни странно, но снова мы сталкиваемся с вопиющими нарушениями относительно приёма детей из смешанных семей. И, наконец, третий, очень насущный вопрос, который волнует меня чуть больше предыдущих, — Амбридж делает небольшую паузу и выжидает крайней заинтригованности присутствующих. — Это работа отдела магической психологии и сбора конфиденциальных сведений о мире волшебников. И в данном случае, работа одного конкретного человека… Все притихают. Амбридж обводит их строгим взглядом. — Альберт Ранкорн здесь? — женщина приподнимается на носочки, чтобы ещё лучше видеть дальний угол стола. — Я попрошу его выйти сюда и рассказать всем нам о том, каким чудесным образом его жена, а именно — Мэри Элизабет Кроткотт, умудряется совмещать столько дел сразу? Один из присутствующих негромко хмыкает. Это высокий и крепкий мужчина-брюнет. Его лицо гладко выбрито, и широкий выступающий лоб покрыт испариной. Он смотрит прямо перед собой и почти не двигается. Большие ладони покоятся на столешнице. Только кольцо на безымянном пальце левой руки слегка поблескивает одним бриллиантовым камушком. — Альберт, вам есть что сказать? — Да, мадам, — он чуть приподнимается, и по его осанке видно, что всякий испуг давно прошел. Но есть что-то в его движениях, что наводит на мысль о крайнем внутреннем напряжении. — Мне есть что сказать, но я бы предпочёл сделать это в другой обстановке и в кругу других лиц. — Сожалею, но такой возможности у нас нет, — качает головой (с идеальной укладкой) Амбридж. — Я уже направила рапорт о неподчинении сотрудницы ОМП Мэри Кроткотт Министру. И сейчас хотелось бы уточнить: приняты ли вами, Альберт, как законным супругом, какие-либо меры для предотвращения подобных инцидентов? — Для начала, я хотел бы узнать всю суть проблемы… — Посметь сказать такое в глаза мне? — Долорес удивлена его неосведомленностью. — Альберт, у вас всё в порядке? Вы не заболели страшной болезнью магглов, которую называют «воспаление хитрости»? Слышатся смешки. — Нет, мадам, — мужчина кажется относительно спокойным, хоть по его лбу продолжают скатываться крупные бусины пота. — Со мной всё в порядке, и замечу, что Министр не выказывал недовольства работой отдела магической психологии. И уж тем более работой моей жены, в частности. — Тогда задержитесь после собрания, — цедит Амбридж, понимая, что надавить на мужчину нужно именно сейчас и, может, даже хорошо, что он ничего не знает о делишках Мэри с Минервой — будет лишний туз в рукаве. — А теперь перейдём непосредственно к отчету. Мистер Корбан Яксли, прошу вас, сэр… Ещё через полчаса нудных и довольно заумных разглагольствований пожилого мужчины в смокинге, Альберт Ранкорн уже не может сидеть спокойно — он то и дело порывается встать и уйти. Долорес Амбридж с умильной улыбкой наблюдает, как на её пергаменте (слово в слово) появляется доклад, который зачитывает со своего листа Яксли. Цифры, приведенные им, сами выстраиваются в сводную таблицу показателей, и Амбридж (не без истинного удовольствия) отмечает, что за последние несколько месяцев снизился процент рождаемости магглорождённых волшебников. — Прошу прощения, мадам, — Ранкорн подпрыгивает, едва Яксли заканчивает речь и под аплодисменты начинает (почти как китайский болванчик) глупо кланяться. — Мне нужно срочно покинуть зал заседаний. — Какая причина на сей раз, Альберт? — Амбридж в курсе, что он просто рвётся сбежать. — Незапланированные роды? Снова слышатся хихиканья. По лицу Ранкорна ходят желваки — с тех пор, как они с Мэри поженились, их постоянно преследует молва о том, что в семье не может не быть детей, тем более, в молодой семье. Однако есть и те, кто наоборот, отговаривают заводить ребёнка, мотивируя это тем, что «ещё один полукровка будет только мешать». — В прошлом месяце вы сорвались с места во время важнейшего доклада, сказав, что супруге плохо, — Долорес наслаждается своим положением. — Я поверила. Всё оказалось куда банальнее — ей просто понадобилось чуть больше внимания. Кхм, сомнительное оправдание, не находите? — Мадам, осмелюсь заметить… Мужчина снова дёргается, понимая, что привлекает ненужное внимание, но по-другому не получается — обручальное кольцо всё настойчивее обжигает палец. Оно устроено таким образом, что служит неким «маячком» для супругов и посылает сигналы, когда одному из них нужно срочно связаться с другим. — Не нужно, Ранкорн, — осаждает его Яксли. — Сиди и не рыпайся. Ничего с твоей золушкой не случится. — Благодарю, Корбан, — кивает ему Долорес. — А вам, Альберт, советую быть сдержаннее в чувствах к супруге. Во-первых, из чисто гуманных соображений — она должна быть ответственной за всё, что делает, и не рассчитывать на постоянную и повсеместную заботу. Во-вторых, я просила вас задержаться, вы уже забыли? Альберт чертыхается и опускает голову. Ему остаётся только дожидаться конца собрания Комиссии по учету маггловских выродков. Летом особенно учащаются проверки из вышестоящих организаций, прикреплённых к Министерству Магии Британии для контроля, особенно в виду крайней заинтересованности последних в ещё большем росте дискриминации нечистокровных волшебников. И кажется, что ничто не сможет сдержать распространение и насаждение идей чистокровности. Словно всё повторяется. Словно так и должно быть. Да, круговорот существует не только у воды… Альберт Ранкорн — чистокровный волшебник из семьи ливанского происхождения. Его дальние родственники были азиатами или же арабами (точного генеалогического древа у семьи никогда не существовало, и Альберт только слышал об этом), которые когда-то приехали в (якобы чистоплюйский по меркам политических и религиозных отношений) Лондон, гонимые войной за территорию в близлежащем Израиле. Британия тогда только освобождает себя от необходимости принимать всё новых беженцев в связи с тем, что отменено крепостное право и толерантность заметно вырастает, однако же дружелюбие местных англичан приезжим приходится отвоевывать долгими годами. Альберт узнаёт о том, что он волшебник, после получения письма из Хогвартса. Его родители, боящиеся связываться с хозяйничающим тогда Волан-де-Мортом, просто отказываются жить как маги. Однако единственному сыну предоставляют выбор. Альберт Ранкорн заканчивает Слизерин, ведь первоначальным его решением попасть в Гриффиндор Шляпа пренебрегает. Почему? Одному Мерлину известно. — Итак, дорогие мои, — Амбридж прокашливается в своей надоедливой манере «кхеканья» и раздаёт каждому присутствующему при помощи заклинания левитации (и куда же в мире магии без него) личные дела детей, попавших в «чёрный список» в этом году. — Как вы видите, Альбус Дамблдор и не думает ограничивать поток магглорождённых. А жаль. У нас было бы меньше работы. — А Криви-то куда лезут? — усмехается вдруг кто-то. — Сразу тройня? Черт бы их побрал. И эту терпимость тоже. — Да, в семействе Криви, как в семье Уизли — чем больше, тем, видимо, лучше. Однако наша с вами задача как раз и состоит в том, чтобы разубедить их, — улыбается Амбридж. — Я направлю человека, который предложит им несколько хороших маггловских школ полузакрытого типа, дабы они не ринулись покорять Хогвартс. — Разумно ли тратить деньги Министерства на образование детей магглорождённых в школах, отличных от магических? — Образование в Хогвартсе сейчас далеко не на первом месте, — перебивает Яксли и знает, что окажется прав, — им всеми путями нужно преодолеть кризис — вот и берут всех, лишь бы те нацепили форму и сделали умные лица. — Дамблдор всё себе замену ищет. Ещё со времён первого провала с Реддлом. — У них там полный бардак, — поддакивают с другого конца стола. — Однако же наш Министр заинтересован в том, чтобы школа, в которой он сам когда-то учился, наконец-то смогла оправдать себя, — замечает молчавшая всё это время (удивительно, как ей только это удаётся) Амбридж. — Поэтому я скажу вам открыто, коллеги: нам нужно сделать всё, чтобы поддержать эту идею. Разумеется, чтобы вытащить Хогвартс из тины, придётся потратить немало усилий и денег, но… если мы добьёмся результата, то уже через два-три года в Хогвартс приедут одни из сильнейших чистокровных магов со всех концов земного шара. Корнелиус считает, что объединение наций пойдёт на пользу. — Фадж хочет устроить в Хогвартсе борщ? — спрашивает Яксли. — Смешать все национальности? Не уверен, что это логично. Мы должны поддерживать только свою страну. Раз мы английская школа. Нужно создать элиту истинно британского происхождения. А не брать всех подряд. — Закон о полноправном гражданстве в магических школах не действует, — напоминает Амбридж. — К сожалению. Но это можно исправить. — Я считаю, что нужно добиться того, чтобы все чистокровные волшебники и их семьи проживали на территории страны более двадцати лет подряд. И только тогда они будут иметь право считаться истинными британцами. — Исключением могут стать, разве что «Священные 15», — хмыкает Муфалда Хмелкирк. — Чьё происхождение ни у кого не вызывает уж точно никаких опасений. — Согласен, — расплывается в улыбке Корбан. Альберт тем временем мысленно раскладывает всех сидящих с ним за одним столом людей по положенным им полочкам. Его раздирают противоречия: между тем, что они ему до жути надоедают, и между тем, что каждый из них мыслит почти в том же направлении, что и он, только чуть более радикально. Как бы Ранкорн ни злился, но всё же признаётся, что здесь собрались исключительно упорные, лучше даже сказать, настырные, жадные, и при всём при этом, отнюдь неглупые волшебники. Ещё совсем недавно, пару лет назад, на точно таком же (сверх назначенного плана) заседании, они всерьёз решают заняться «чисткой» в рядах «Священных магических фамилий», которых, к слову сказать, было тогда аж тридцать. Теперь же количество убавляется вдвое. Остаётся всего-то пятнадцать. Кто бы мог подумать. И всё благодаря тому, что если эти люди что-то задумывают, то мало кто может им помешать. — К следующему собранию я попрошу каждого подготовить небольшую презентацию, коллеги. — Долорес опять улыбается так широко и наигранно, что у того, кто лицезреет её в этот момент, сводит зубы. — Пусть каждый расскажет нам о том, какой должна быть магическая школа Хогвартс в ближайшем будущем. Все спасибо, и все, кроме некоторых, — она внимательно смотрит на Ранкорна, — могут быть свободны. Альберт сидит на месте, тогда как другие волшебники, прихватив свои папки, прощаются и выходят из зала. Амбридж слезает с пьедестала и снова надевает на ноги жмущие туфли. Чуть морщится, но идёт в сторону стола куда увереннее, чем в начале заседания. Кстати, Альберт почти уверен, что её пятиминутное опоздание (первое за всю её работу, насколько ему помнится) связано как раз с неудобной обувью. — Ну что, поговорим без свидетелей? Альберт? — Я не думаю, что ты можешь предъявить мне что-то из ряда вон выходящее, Долорес, — теперь мужчина не старается выглядеть таким же спокойным и толерантным. — Лезть в дела Мэри имеет право только сам Фадж или кто-либо из его приближенных, если сочтёт это необходимым, но не ты. — Если не я, то кто ещё более приближен к Фаджу? — Амбридж переходит на полушепот. Она останавливается за спиной у мужчины и дотрагивается палочкой до его плеча. — Альберт, ты забыл, что именно я являюсь его заместителем? — У тебя другая канцелярия. — Да, но мы все работаем на общее благо… — Тогда какие претензии к моей жене?! — грозно спрашивает Ранкорн, сбрасывая палочку со своего плеча. — К твоей жене это вообще не относится! — Амбридж серьёзно задета таким поведением. Она всегда предпочитает держать своих подчиненных в ежовых рукавицах, но с Ранкорном почему-то подобная тактика перестаёт срабатывать, едва он женится на чёртовой грязнокровке. Приходится идти на самые низкие меры, опускаясь до стукачества и подлогов. — Она здесь лишний элемент! Помни об этом! — Ещё раз скажешь что-то подобное, и я донесу Фаджу, — оскаливается Альберт. — Подумай, Долорес, нужны ли тебе проблемы накануне выборов? — Эта мода на равноправие скоро пройдет, Ранкорн, — говорит женщина, отходя на приличное расстояние. — Скоро всё встанет на места. — Что сделала Мэри? — всё же спрашивает Ранкорн. — Она нарушила предписанные Министерством инструкции. — В какой мере? — В достаточной для суда, — Амбридж усмехается. — И если так и дальше пойдёт, то, извини меня, Альберт, но я и тебя терпеть не буду. Просто вышвырну и всё. — Как же ты любишь угрожать, — констатирует факт Альберт. — Я привыкла называть вещи своими именами, только и всего. — Я поговорю с Мэри. — Этого мало. — В каком смысле? — удивляется Ранкорн. — Ты знаешь, что она затевает? — Долорес задумчиво вертит в руке палочку. — Ты знаешь, откуда она хочет нанести удар? — Моя супруга уважает все идеи чистокровных. — Ты уверен? — снова наседает Амбридж. — Альберт, давно вы с ней разговаривали по душам? А? Альберт Ранкорн не знает, как ответить на столь провокационный вопрос. О проблемах он не привык говорить ни с кем из посторонних. Ранкорн помнит все слабые места их теперь-уже-общей семейной жизни. Да и если бы захотел забыть — не получилось бы, потому что общество намекает буквально каждый день. За шесть лет брака они с Мэри особенно не сближаются, разве что становятся уживчивее. И есть ещё кое-что, что не даёт мужчине покоя — его чувства. Чувства, загорающиеся вдруг с такой силой, что он не может себя сдерживать. Когда он женится на Мэри, то, понятное дело, ему страшно: в 1995 году, когда война только-только полностью утихла, и законы в магической Британии выходят, как пирожки из печки, с разными вариациями толерантного отношения к смешению кровей, никто бы не мог похвастаться какой-то там любовью; позже появляется ещё и рутина: поиски постоянного жилья, карьерная лестница, новые горизонты, открывшиеся только после создания этой «ячейки общества», которую поначалу и в расчет не брали, — одним словом — есть всё то, ради чего стоит жить. Но… Ранкорн и Кроткотт — разные люди. И они сами в этом уверены настолько, что попытки «поговорить по душам» ни к чему не приводят, а делают больнее. — Я сказал, что разберусь, значит, разберусь. — Хочется верить, Альберт, — Долорес Амбридж провожает его печально-безнадежной улыбкой. *** Минерва МакГонагалл в который раз собирается взяться за составление учебного плана на учебный год, но у неё всё валится из рук. И немудрено, ведь она знает, что через два дня семейство магглов по фамилии Уолтерс заберёт из школы Чародейства и Волшебства мальчика-волшебника на воспитание. Этим мальчиком становится Драко Малфой. Конечно, МакГонагалл знает, что лето кончится быстро и Драко снова будет учиться, но сама мысль о том, что она пообещала ему, что семья, в которую он попадёт, будет иметь исключительно положительную репутацию и, конечно же, чистую кровь, оказывается в итоге, самой низшей расы, приводит женщину в ступор. Да, для кого как, но для Драко, который пока ещё не может отличить и выбрать из двух зол самое меньшее, это играет огромную роль. И слава Мерлину, что это только вторая по счёту семья (а не двадцатая) собирается принять его. Минерва клянётся сама себе, что не будет устраивать истерик, но уже к середине дня она не может ни сидеть, ни лежать, ни есть, ни даже держать волшебную палочку. — Драко, — женщина заходит в общую спальню Гриффиндора. — Привет. Как дела? Мальчишка сидит на кровати, спиной ко входу, скрестив ноги по-турецки, и не поворачивается. Минерва вздыхает и подходит в гробовом молчании ближе. Она останавливается возле кровати и стоит какое-то время молча. Она знает, что Драко видит её краем глаза, и сама посматривает на него, но заговорить не решается. Минерва знает, что иногда нужно просто выдавить из себя всё молчание. Пусть и так. Назло кому-то. Просто избавиться от него. Но ведь от него нельзя избавиться, если говорить. Такова уж природа молчания. — Кому мне форму сдать? — спрашивает вдруг Драко. — Форму сдать? — не понимает его Минерва. — О чём ты? — Я уезжаю послезавтра. — Да, но форма… — И не вернусь, — Драко всё ещё сидит, не шевелясь. Минерва абсолютно не ожидает такого поворота событий. Она на мгновение забывает, как дышать, и ищет опору, рукой хватаясь за ближайшую стойку для полотенец. — Что это значит, Драко? — осторожно спрашивает она. — То и значит! — мальчик раздражённо фыркает. — Нафиг мне ваш Хогвартс, если у меня теперь мама с папой… магглы! — Драко, — Минерва вытирает со лба выступивший холодный пот, — Послушай меня, ты не должен так говорить. И думать так не должен. Посмотри на меня. — Нет. — Драко, прошу тебя… — Какая вам разница?! Чего вам надо?! — мальчик и сам на грани истерики. — Убирайтесь! Я теперь раз и навсегда решил, что вам веры нет! — Посмотри на меня, — почти приказным тоном громко говорит МакГонагалл. — Немедленно. Слышишь? Драко Малфой медленно поворачивает голову. Глаз не поднимает, только жует свою нижнюю губу так отчаянно, что вот-вот повредит себе её. Минерва выжидает. И в конце концов он смотрит ей в глаза. — Успокойся, — давать дельные советы — это не совсем по части МакГонагалл, но она не оставляет попыток. — Это временное решение. Временное, понимаешь? На это лето. На оставшиеся два месяца. — А если нет?! — Драко вот-вот заплачет. — К началу осени я добьюсь разрешения… — Минерва замолкает, понимая, что озвучивать ему сейчас своё решение будет странно и необдуманно, — Разрешения на то, чтобы тебя усыновили чистокровные волшебники. — Добейтесь сейчас. — Драко, — она приседает на кровать и закрывает лицо рукой. — Если бы я только могла… — Вот видите, — усмехается мальчишка. — А что же изменится к осени? — Мне просто нужно время, чтобы собрать информацию. — Какую? — Драко уже забывает о наворачивающихся слезах. Дети есть дети. — Какую информацию? О ком? — Любопытство вперед тебя родилось, — вымученно улыбается Минерва. — Верно? — Я не хочу к магглам. — Драко, — женщина смотрит на него, но видит перед собой совсем другого ребёнка. Того, которому уже никогда не скажет тех слов, о которых столько мечтала, — Поверь, что я тоже совершенно не хочу, чтоб ты рос у магглов. — Вдруг они такие, как у Поттера? — Драко даже вздрагивает. — Нет, — Минерва качает головой. — Мы же виделись с ними две недели назад. Они другие. Помнишь? Драко помнит, что семейная пара, пришедшая в Министерство в назначенный день в сопровождении Комиссии (возглавляемой Долорес Амбридж) и охраны из маггловского Департамента по делам детей, попавших в трудную жизненную ситуацию (возглавляемой Минервой МакГонагалл), была на редкость спокойной и миловидной. Красивая женщина лет двадцати пяти с лучезарной улыбкой и высокий средних лет мужчина с большими добрыми глазами. В присутствии Министра они отдают дело на рассмотрение. В отдельной комнате Совет Попечителей рассматривает его в течение часа. А в это время им дано время для знакомства. Драко помнит, что женщина сразу попыталась протянуть к нему руку, улыбнуться и заговорить, но он только отшатывается и почти весь час сидит молча рядом с Минервой на противоположной скамье в огромном светлом зале. — Да, они не выглядели тиранами и детомучениками, но… — Какие мы слова-то подобрали, — усмехается Минерва. — Детомученики… Драко, Драко… — Но мне они не понравились, — мальчик снова опускает глаза, — И дело ведь не в том, что они, возможно, и правда хотят детей, а в том, что они не знают, кто я такой. — Ты думаешь? — Да, — уверенно заявляет Драко. — Ну зачем магглов вмешивать в наши волшебные дела? — Ты прав, — чуть улыбается Минерва. — Но знаешь, иногда не это важно. — Как это так? — распахивает глаза Драко. — А что же важно? — Любовь, — говорит МакГонагалл и внутренне снова проклинает саму себя. Она всё ещё не может забыть глаз Тома в тот день, когда говорит ему о новой семье, в то время как мальчуган ждёт решения от неё самой. Решения усыновить его. А не отправлять в другую семью. Примерно через год после этого Том навсегда отдаляется от МакГонагалл. Благодаря одной-единственной брошенной фразе идиота-Дамблдора. — Иногда важнее всего на свете — это любовь, Драко. Ты ещё поймёшь. И порой совершенно не важно, волшебник ты или простой маггл… если тебя любят. — Я не понимаю. — Всему своё время, — Минерва прогоняет навязчивые воспоминания. — Дай им шанс. — Кому? — мальчик неслабо нахмуривается. — Мистеру и Миссис Уолтерс, Драко, — проговаривает МакГонагалл, будто пробует на вкус эту фамилию. — Они не заслуживают того, чтобы ты заведомо плохо к ним относился. У них отличный дом, есть денежные средства, есть много друзей и родственников. Они абсолютно адекватны. Понимаешь? — Зачем им тогда я? — Драко, — повторяет МакГонагалл. — При всём, что они имеют, если они обращаются в приют для того, чтобы усыновить ребёнка, то поверь мне, у них есть ещё и любовь. Которую нужно отдавать. И которую они смогут отдавать…. — А что я буду иметь от этой любви? — спрашивает маленький Драко Малфой, приподнимая брови. — Что будет, когда они узнают, что я — волшебник? Они продолжат меня любить? Разве? Сомневаюсь. — С чего ты это взял? — тут же вскидывается Минерва. — Драко, кто внушил тебе такие мысли? Про магглов? — Отец, конечно, — без запинки отвечает Драко Малфой и понимает, спустя несколько секунд, что зря такое ляпнул. — То есть… — Люциус, значит, — профессорша поджимает губы, — Драко, магглы — это не монстры, которые живут под кроватями волшебников и пугают их. Магглы — такие же люди. То есть, я хотела сказать, что они не умеют колдовать, но это не значит, что им чужды какие-то человеческие проявления. Нет. Совершенно нет. И даже больше скажу: магглы иногда знают больше нашего. — А что сделали родители Грейнджер, когда узнали, что она поедет учиться в Хогвартс? — вдруг спрашивает Драко. — А что они сделали? — Минерва кладёт руку на плечо мальчишке. — Купили ей всё необходимое для школы, проводили до вокзала Кингс-Кросс, правда, не видели, как она садится в поезд, и никогда не смогут увидеть нашего замка, но… если тебя волнует тот факт, перестали ли они её любить также сильно, как и до этого, то можешь не сомневаться — не перестали. И не перестанут. — Почему я не могу оставаться в Хогвартсе на лето? — Потому что таков новый закон. — Зачем он нужен?! Драко собирается слезть с кровати, но Минерва неожиданно укладывает его голову себе на колени (точно так же, как сделала Нарцисса на Рождество). Мальчик снова в полнейшей растерянности — как реагировать, если теперь это даже не мать, а чужой человек, хоть и проводящий рядом много времени? — Хочешь, я приеду тебя навестить в середине августа? — спрашивает Минерва, наклоняясь и смотря мальчику в глаза. — Если тебе так будет легче и проще привыкнуть, то я могу даже в июле разок приехать. — Да? — Драко уже не знает, верить ли этой женщине. — Да. А с письмами тоже проблем не возникнет. Мистер Уолтерс разводит почтовых голубей. — Кого? — прыскает со смеху Драко. — Да, это весьма старомодно среди магглов, но некоторые всё ещё пользуются такими способами передачи информации. — Мой отец… Драко начинает и тут же заканчивает предложение, отводя глаза. Минерва тяжело вздыхает. — Если ты хочешь спросить, знает ли он о том, что тебя усыновляют магглы, то я отвечу честно: да, Люциус всё знает. Он сам подписал бумаги. — А мама? — Она не явилась. — Минерва не хочет врать хоть сейчас. — Почему у вас нет детей? — Драко так резко переводит тему, что Минерва просто не успевает среагировать. — В смысле, почему вы стали преподавать в Хогвартсе, почему стали работать с детьми, а не заводить их? — Интереснейшая формулировка, — женщина проводит мягкой и прохладной рукой по лбу Драко. — Надо будет запомнить. Только ты мог такое выдать… «Работать с детьми, а не заводить их», надо же. Драко, какой же ты всё-таки… — Какой? — Драко с той самой детской непосредственностью смотрит ей в глаза. — Ты мне кое-кого напоминаешь, — выдавливает она, пытаясь не сказать больше, чем нужно. — Очень сильно. Знаешь, я никогда не думала, что буду так зависима от этих воспоминаний. Кто-то говорит, что о них следует забыть и доживать спокойно, а кто-то наоборот — считает, что я и половины жизни ещё не прожила и у меня всё впереди… — И кого я вам напоминаю? — Драко становится серьёзным. — Тома Реддла? — Да, — признаётся МакГонагалл. — Вы тоже обещали ему найти другую, чистокровную семью? А потом он попал к магглам и у них понял, что вы лгали? И поэтому стал Волан-де-Мортом? Минерва с сожалением произносит: — Всё было несколько иначе, Драко. — Почему вы не хотите рассказать? — Потому, что это страшная и жестокая история. — Насколько жестокая? — спрашивает мальчуган, уже не порываясь поднять голову. — Вы можете про него рассказать что-то хорошее. Или интересное. Просто чтобы рассказать… — Что-то хорошее? — переспрашивает Минерва, прикрывая глаза. — Что-то интересное? — Или такого никогда не было? — Почему же, — МакГонагалл снова смотрит на Драко. — Было. И немало. Он же не в десять лет стал Волан-де-Мортом. И даже не в шестнадцать… — А во сколько? — Драко, — Минерва понимает, что всё слишком далеко заходит. — Ты не хочешь вещи собрать? — Нет, — мальчик насупливается. — Давай-ка я тебе помогу, — она легонько подталкивает его, и Драко вынужден слезть с кровати. — Быстрее будет и качественнее. — А вы и ему помогали вещи собрать? — Драко, — Минерве приходится хмуриться. — Остановись. Тема закрыта. — Почему?! — мальчик всплескивает руками. — Вы опять уходите от простого разговора! Почему?! — Потому что! — она яростно сжимает кулаки. И Драко косится на них очень и очень долго. Ребёнок просто в ступоре. — Неважно. Минерва отходит к окну и делает глубокий вдох. — Извини меня, — она поворачивается и пытается улыбнуться. — Где у тебя чемоданы? — Здесь, — Драко указывает под кровать. — Я тебе кое-что скажу, Драко, — заговорщически шепчет МакГонагалл, когда подходит к нему. — Я в детстве страшно боялась заглядывать под кровать. Потому что там жил, как я была уверена, страшный человек Тьмы, который хотел меня утащить… — Иногда мне тоже так кажется. — Ты тоже боишься? — Да, — кивает Драко. — Знаешь, что, давай тогда вместе заглянем и убедимся, что никого там нет, — Минерва сейчас улыбается уже намного искреннее. — Готов? На счет «три». — Раз, — произносит Драко, не отрывая глаз от Минервы — не струсит ли она. — Два… — Три! — Сириус Блэк резко распахивает дверь в спальню Гриффиндора. Минерва и Драко подпрыгивают на месте и оба едва сдерживают крик. — Да, согласен, плохая шутка. — Отвратительная, — Минерва качает головой. — Зато в духе Гриффиндорца. Каким был, таким ты и остался… Драко улыбается, увидев Сириуса. — Как дела, разбойник? — мужчина бросает Шоколадную лягушку и Драко, как любитель и умелец «ловить», подпрыгивает — и коробочка уже в него в руках. — Слышал, что ты едешь в новую семью. — Да уж, — Драко сразу мрачнеет. — Магглы — вот уж подарочек ко дню рождения. — Когда у тебя? — прищуривается Сириус. — Десятого августа, — говорит мальчик, разворачивая лягушку. — Вот как, — произносит Минерва. — Надо же… — Что? — Драко откусывает лапку и пережевывает лакомство, смотря на женщину. — У меня тоже десятого августа, — она слегка улыбается. — Ну надо же, — Сириус пристально смотрит то на Минерву, то на Драко. — Стоит ли добавлять, что и у меня день рождения в августе? — Правда? — Малфой забывает откусить вторую лапку, и лягушка-инвалид спрыгивает с его рук на пол. — А когда? — Четырнадцатого, — Минерва опережает с ответом Сириуса. — У Регулуса был четвертого. Верно? — Да, — кивает Блэк. — Кстати, я чего зашел-то… Волшебник достаёт из кармана засушенную веточку сирени и делает несколько движений руками. Почти что из воздуха он создаёт роскошный букет полевых цветов. Драко открывает рот. Вот уж правда: пути обучившихся трансфигурации неисповедимы. Сириус подмигивает Драко и протягивает букет Минерве со словами: «Спасибо». — И я так хочу, — выдыхает мальчишка. — Научишься. — Это возможно? — Невозможного нет, помни, — Сириус глядит на часы. — Мне уже пора. — Поттера без боя не отдадут, — Минерва держит букет. — Ты тоже помни, с кем связываешься. И учти, что тебя отпустили до первого инцидента. Сириус, только без глупостей, я прошу тебя… — Я понял, — мужчина улыбается ещё раз и трансгрессирует. *** Гарри Поттер сидит в маленькой тёмной комнате, которая когда-то принадлежала Дадли. И не может понять: то ли он стал слишком большим и взрослым, то ли его кузен всегда был недалеким и инфантильным. На стенах всюду висят старые рисунки, изображающие счастливую (но такова ли на самом деле ситуация?) семью. Дадли, конечно, не умеет рисовать, но, видимо, очень старается. Хотя бы в чём-то. Гарри рассматривает первый рисунок: толстый, как бочка, дядя Вернон, рядом — тощая как спичка — Петунья, посередине непонятной формы головастик в кепке и с рожком мороженого в руках, а на заднем плане, словно замазанный грязью (или просто карандаш затупляется не вовремя), лежит на земле мальчик. Виднеется лицо, изуродованное зигзагообразным шрамом, и огромные, явно не по размеру, очки сползают на кончик крючкообразного носа. Гарри сразу узнаёт себя. И дело даже не в том, что Дадли наверняка таким жалким и видит его, а лишь в том, что сам Гарри начинает сомневаться в силе своих способностей и в силе своей уникальности. Месяц лета почти за плечами, а он до сих пор не открывал ни одного магического учебника. Вернон забирает его вещи, едва племянник переступает порог их жилища. Запирает весь чемодан в кладовке и злобно гогочет про то, что больше Гарри никогда не вернётся в Хогвартс. Что скоро он не будет колдовать и забивать себе голову ерундой, а станет полноправным рабом (то есть, по словам Вернона, конечно, «членом семьи») Дурслей. Петунья ввязывается в государственную программу по усыновлению и желает (как можно скорее) заполучить немалые деньги, выделяемые семьям, которые берут второго ребёнка на полноценное воспитание. Гарри жалеет, что не взял из чемодана и не спрятал куда-нибудь альбом с колдографиями, который ему дарит Хагрид возле поезда. Альбом очень красивый, аккуратно оформленный, и при каждом взгляде на него мальчик вспоминает Гермиону с Роном и даже Драко, который нехотя, но встаёт с ними ради кадра возле гостиной Гриффиндора после первого удачно сданного экзамена. Гарри жалеет и о том, что не взял под подушку томик Локонса «Встречи с вампирами». А то в этой комнате есть только шкаф, где валяются две пары рваных носков Дадли и спортивная майка с нашивками баскетбольной команды магглов «Тандер». И заниматься совершенно нечем, кроме как плевать в потолок. — Гарри Поттер! — доносится снизу крик дядюшки, — спускайся, щенок, немедленно! — Как же я их ненавижу, — злобно бросает Гарри, поднимаясь с кровати и откидывая рисунок кузена. — Наверное, как и они меня… В кухне царит запах выпечки и у Гарри сводит спазмом желудок, который за девять месяцев в стенах Хогвартса привык к регулярному и, что не менее важно, калорийному питанию. Петунья долго возится возле плиты, и в голову к мальчику закрадывается смутное сомнение, что сегодня будут гости. Дадли пялится в телевизор, откусывая от большого сэндвича куски, и салатные листья (а порой и жирные жареные помидоры, отмывать которые не так и легко) падают на ковёр. — Тащи сюда свою задницу, Поттер, — Вернон надевает на себя пиджак, рукава у которого едва ли доходят ему до локтей. Он чертыхается и скидывает вещь на Гарри, видимо, желая таким образом пополнить гардероб своего племянника. — Видишь гору наволочек? Гарри смотрит на большой железный таз, где лежат грязные наволочки, и понимает — всё, что там лежит, достанется ему в «награду», если сейчас начать спорить или просто сделать не то выражение лица. — Перестираешь вручную. Сейчас же. Развесишь и после погладишь. И если ты, щенок, оставишь, как в прошлый раз, хоть один след от утюга… Гарри помнит, что в прошлом году, стирая и суша простыни над огнём, он умудрился сжечь парочку. А ещё на некоторых посадить пятна от тяжелого и неудобного утюга. И ведь ладно, если бы другого не было, но нет — Петунья строго-настрого запрещает подходить к новой технике, объясняя это тем, что Поттер всё изломает. — Поторопись, — Петунья толкает мальчика сзади. — Тебе ещё ковёр пылесосить, а через пару часов у нас всей семьёй будут обедать Мейсоны. И всё должно быть идеально, ты меня понял? — Да, я понял. — Отвечай, как положено! — рявкает Вернон. — Сопляк! — Да, я всё понял, дорогая тётя Петунья, — выговаривает с отвращением Гарри. — Я сделаю всё очень быстро и максимально эффективно. — Пошел вон! — мужчина машет рукой. Большая ушастая сова с уханьем приземляется на подоконник раскрытого настежь окна. Солнечные лучи, освещающие её роскошные перья, пляшут по обеденному столу, заставленному разного рода едой. Гарри, не успевший далеко уйти, оборачивается, но Вернон орёт так, что стены дома Дурслей едва не трескаются. Сова оказывается не из робких и продолжает сидеть на подоконнике, поглядывая на мясной рулет. Петунья и Вернон машут руками, топчутся на месте, изображая… самих себя, конечно же, но птица не обращает на них и малейшего внимания. Гарри подходит чуть ближе, и его тут же хватают за ухо руки дяди. — Вышвырни эту мразь с моей кухни, иначе ты тоже будешь учиться летать. С третьего этажа башкой вниз, — с этими словами Вернон так сильно стискивает мочку уха Гарри, что тому ничего другого не остаётся, кроме как закричать, чтобы сова улетала. — Громче, идиот! Наверное, твой старый чокнутый учитель с палочкой подослал тебе глухую тварь в перьях! — Я ни при чем! — Гарри изворачивается, но Вернон и не думает его отпускать. — Я не знаю, откуда эта сова… — Ещё как знаешь! — Петунья закрывает собой своего любимого Дадлика. — Вернон, пусть она улетит! Мужчина отпускает Гарри, толкая попутно мальчишку так, что тот ударяется спиной о косяк, и подходит в обеденному столу. Он намеревается продемонстрировать ей все свои гримасы и думает, что это сработает. Гарри с улыбкой наблюдает за дядькой, который выглядит как полный имбецил, расхаживая перед птицей и нелепо пугая её жестами и выкаченными глазами. Наконец, после бесполезных попыток выставить сову, Вернон берётся за поварёшку, что так удачно висит на ближайшем крючке. — Поттер, либо она улетит, либо я размозжу её голову прямо здесь! Ты слышишь?! Гарри смотрит на сову и пытается послать ей мысленный сигнал, хоть он уверен, что птица и так всё прекрасно понимает, но зачем же тогда доводит его и без этого двинутых родственников? Зачем? И чья она вообще? — Ты сам напросился! Вернон Дурсль замахивается поварёшкой, и тут сова резко взмахивает крыльями и перелетает к Гарри. Мальчик, не ожидавший такого, громко ойкает и пугается. Всё же когти хищной птицы не самым приятным образом впиваются ему в плечо. — А ну, иди сюда! — орёт Вернон и Гарри понимает, что есть лишь один путь — наверх. В спальню. Быть может, он успеет закрыться. — Иди сюда! Сова взлетает к потолку и едва не роняет люстру на голову Дадли. Гарри мчится по лестнице — птица оказывается у дверей раньше. Вернон спешит на всех парах, но Гарри всё же проскакивает в комнату, забирая с собой и сову, запирается на щеколду и съезжает спиной по двери прямо на пол. *** Альберт Ранкорн проходит потайным ходом в Министерстве. Он редко пользуется общественными лифтами — считает, что так безопаснее. Не здороваясь ни с кем из сидящих за стойками регистрации работников, он устремляется к кабинету с табличкой: «Отдел магической психологии и сбора информации, касающейся волшебного мира. Управляющая — Мэри Элизабет Кроткотт. Приёмные дни: Понедельник–четверг». Прошептав пароль, который он знает благодаря тому, что его супруга однажды имела неосторожность проболтаться, Альберт спокойно входит в кабинет. Он знает, что её нет на месте. Открыв первый ящик стола, Альберт видит папку. На ней черным по белому написано: «Драко Люциус Малфой. Дело №135 Ст. „Отказ родителей“». Ещё ниже лежат несколько прошлых дел, которые благополучно разрешились. Кажется, Министерская печать в отдельном отсеке покоится довольно долгое время, как выясняет Альберт, поглядев на приличный слой пыли. Значит, ни одно дело не было на рассмотрении у Фаджевой комиссии. Мэри сама справляется. Какая умница у него женушка. Верно? Удивительно, как ей до сих пор удаётся так убедительно играть для всех роль белой и пушистой, при том, что она почти не скрывается. Во всяком случае, от него. А он сейчас перед выбором: сдать собственную жену на благо работы в Министерстве, или же молчать и стать соучастником. Не просто. Ещё как непросто. А кто думает иначе — лжец. Альберт никогда бы не подумал, что его тихая красавица Мэри способна на предательство, но слова Амбридж сильно застревают в голове. Альберт Ранкорн вытаскивает папку и с силой, раздражаясь, раскрывает её. Вылетают не подшитые бумаги. Мужчина наклоняется и видит на старой колдографии молодую Минерву МакГонагалл. Следом со стола валится стопа странных пожелтевших документов с подписью: «Строго конфиденциально! Уголовное дело Тома Марволо Реддла». У Альберта отваливается челюсть. Раздаётся стук в дверь. Ранкорн срочно убирает папку обратно и вальяжно садится в соседнее кресло. Входит заместительница Мэри — миловидная женщина преклонного возраста из низших слоёв магического мира, то есть сквиб, попавшая сюда благодаря ходатайству бывшего Министра. Мисс Донаген. Она видит Альберта и виновато опускает глаза. — Простите, сэр, мне бы пораньше отлучиться… Где я могу найти Миссис Кроткотт? — Какой сегодня день? — с усмешкой бросает мужчина. — Правильно. Пятница. Значит, Мэри в архиве. Альберта всего выворачивает от той удушающей нежности и слащавости Донаген, которая просит за ради бороды Мерлина привести Мэри. Однако он встаёт и уходит, говоря, что скоро хозяйка кабинета объявится. В коридоре всё начинается снова — кольцо жжётся так сильно, что Ранкорн готов орать. Приходится в срочном порядке перебегать в место более уединенное и трансгрессировать. Альберт приземляется не слишком уверенно — он давно уже не практиковал такой способ перемещения. Вот что делает с людьми комфорт. Лифты, потайные ходы, срезающие пути в несколько раз. Едва оглянувшись, Ранкорн видит свою супругу возле дверей архивного отдела. И по странному стечению обстоятельств там находится ещё один человек, с которым Ранкорн не откажется поболтать. В свете последних событий особенно. Мэри собачится с охранником, который, в свою очередь, поддерживает решение своего непосредственного босса — тучной бабы-полукровки, которая сидит в этом архиве лет так сто уже, насколько помнит Альберт. — Я имею право знать, по какому праву вы отказываете мне в доступе?! — Мэри вся на взводе. — У меня есть все полномочия, если вы забыли, то… — А если вы забыли, милочка, — напоминает женщина в серой шинели, доставшейся ей от отца-маггла, — то я здесь не штаны протираю. А работаю! И если мне велено не пускать вас, то я не пропущу! Мерлиновы кальсоны! — Что значит «велено не пропускать»? — глаза у Мэри округляются. — Да как вы смеете? — Это я смею? Это ты тут без году неделя, а я… — женщина поднимает свою тушу от сиденья, — Да как ты смеешь, нечистокровная! — Дамы, — Альберт Ранкорн появляется вовремя. — Что здесь происходит? — Альберт! — Мэри кидается к мужу, ища защиты. — Меня отказываются пропускать в архив, при том, что у меня есть письменное разрешение Министра Магии. Это же возмутительно! — А у меня есть спецраспоряжение его заместителя! Альберта перекашивает. Мэри становится за его спиной. — Кого? — он подходит и берёт бумагу, всю заляпанную жирными пальцами, измазанными в сливочном креме от пирожных. — Вы уверены? — Уж я-то, милок, уверена, — кивает толстуха. — Так что, валите-ка вы оба с глаз моих долой! Не мешайте… Мэри видит, что на столе за небольшой стойкой стоит початая литровая бутылка огневиски и на блюдце лежит несколько лимонных долек. Охранник опускает глаза и торопится исчезнуть. — Не мешайте мне работать! — заканчивает предложение толстая администраторша. — А не то понабегут всякие, натопчут. Да ещё чего доброго — унесут половину записей! — Угу, — Альберт, намереваясь защитить честь и доброе имя супруги, нахмуривается. Хоть Мэри и неправа, но показывать это на людях — себе дороже. А Амбридж так вечно сунется вперёд батьки. Фадж даже ещё не в курсе, а эта, конечно, да. — Особенно, если учесть специфику вашего времяпрепровождения… думаю, что когда будут выносить записи, вы, дорогуша, даже не проснётесь! Мэри выжидающе замирает. Тётка в шинели обескуражена. — Я всё равно не могу ничем помочь, — снова талдычит она. — Простите. У меня приказ. — Ничего, — Ранкорн умеет общаться с подобными индивидуумами. — Сколько? — Альберт, — шипит на мужа Мэри. — Не надо. — Да нет, дорогая, — в той же манере отвечает Ранкорн. — Если ты так хотела меня, то получи и распишись. Какого чёрта ты вообще дёргаешь меня среди рабочего дня?! — Мне нужна была помощь. — Да? — он удивляется весьма наигранно. — Когда ты стала думать обо мне как о помощнике? — Альберт, пожалуйста, — Мэри никак не хочется ругаться при посторонних. — Не сейчас. — А когда?! — он всё ещё смотрит на женщину в шинели и протягивает той внушительных размеров мешочек с галлеонами. — Скажи мне, Мэри, чего ты добиваешься? Чтоб нас обоих вышвырнули? Так у Амбридж это запросто. Чего ты хочешь? Чтоб мы жили на пособие бывших работников Министерства, которого не хватает даже на пропитание? — В какую секцию идёте, милочка? — женщина всё же берёт мешочек с деньгами и прячет его под свою подушку, положенную на стул. — У вас не больше пяти минут. Мэри только фыркает, глядя на полупьяную администраторшу, и резко проходит в двери, которые распахивает перед ней мужик-охранник. Ранкорн идёт следом за женой. И когда старик пытается преградить ему путь, он смело выворачивает бедняге руку, наслаждаясь хрустом костей. *** Минерва ставит цветы, подаренные Сириусом, в большую вазу на своём окне. Какое-то время волшебница любуется ими, яркими благоухающими пятнышками, на фоне довольно однообразного серого пейзажа. Её окна выходят как раз во внутренний двор Хогвартса. Там ничего не меняется вот уже много лет. Только фонтан да парочка скамеек. Декоративные долголетние деревья, за которыми ухаживает сама Помона Стебль, не вызывают у Минервы такого восторга, как этот букет. И если хорошенько подумать, то МакГонагалл вообще почти не может вспомнить, когда ей последний раз дарили цветы. Точнее, она помнит кое-что, связанное с цветами. И с ней. Да и не только с ней. С ним. С Томом. Минерва знает, что с возрастом любой человек заметно меняется. Иногда — в лучшую сторону, иногда — нет. Меняется его взгляд на жизнь, на окружающих, на многие вещи, которые раньше вызывали пренебрежение. В молодости она не особенно жаловала цветы. Её первый муж был заядлый ботаник. Конечно, он совмещал работу и в саду, и в Министерстве весьма удачно, но всё же, при желании, он мог бы завалить её цветами, даже редчайшими видами, которые привозил из-за границы, если бы она только захотела. Но… нет. Минерве никогда не нравилось, что «лучшим подарком для женщины» мужчины воспринимали и продолжают воспринимать именно букеты цветов. Очень мало тех, кто подходит к этому делу с практичностью… Том Реддл однажды показал ей другую сторону одной медали. Несмотря на все заявления о том, что ботаника его не привлекает, мальчишка оказывается весьма разбирающимся в растениях, кустарниках, цветах. Он сам иногда посещает занятия у профессора-магглорождённого (да, как это ни странно, но в школе, на младших и даже на средних курсах, Минерва никогда не замечала за Томом никаких агрессивных намерений по отношению к ним). Профессор открывает новый вид кустарникового шиповника. Вдвоём с Томом они выясняют факт, что ягоды (плоды) этого растения обладают удивительными свойствами — способны быстро остановить кровотечение, понизить давление, вывести камни из почек, вылечить не запущенный кариес и так далее. Дамблдор сам одобряет идею растить шиповник в саду Хогвартса. Кустарник исключительно хорош собой (многие могли часами любоваться им): не слишком высокий, не слишком низкий; ветви распростёртые и практически без шипов; размножать его легко и быстро — отрезать одну веточку и посадить в ухоженную землю — корни даёт на ура; в период цветения аромат шиповника сразу же успокаивает разбушевавшиеся нервы. Правда, с тех самых пор, как деканом Слизерина становится именно Северус Снегг, посаженный шиповник начинает вянуть. Кустарник не удаётся спасти. Он только начинает распространяться, но уже не может быть востребован, потому что Альбус во всём потакает Северусу. Снегг предлагает на месте шиповника поставить фонтан. Когда Минерва снова видит цветок шиповника, то теряет дар речи: она видит его в руках у Тома. Реддл исправно посещает трансфигурацию (и ботанику тоже не забывает), поэтому к третьему курсу он довольно неплохо владеет всеми базовыми знаниями, а если учитывать факт того, что Минерва прививала ему любовь к своему предмету ещё с первого, то можно смело предполагать, что Реддл вполне умеет сделать конфетку даже из… Том сохраняет у себя несколько ягод шиповника. Скрещивает его гены с другим растением неизвестного (а оттого и опасного) происхождения, и появляется нечто. Минерве до сих пор иногда в кошмарах является это растение. Растение с «почти живым» названием. Этот дьявольски-опасный-и-прекрасный одновременно цветок… Минерва только недавно начинает задумываться над тем, что Том Реддл умел одном только жестом заставить поверить человека в любую свою идею или в любую свою манию. Минерва вспоминает, что возле трупа Лои Кроткотт лежал тот самый цветок. Иссиня-чёрный. Сухой. Уже к тому моменту безжизненный, однако же, не утративший тот особенной и даже изощрённой привлекательности. Символизм в этом жесте убийцы-Реддла она не может найти уже долгие тридцать лет, но она знает, что в этом был какой-то смысл. И Минерве всё не дает покоя тот факт, что она просит о помощи с Драко именно ту женщину, чью сестру и убил Том в подземелье. — Альбус, — женщина входит к нему без стука. — Я хочу поговорить. — Минерва, извини, не сейчас, я занят, — мужчина делает вид, что усиленно разбирается с годовым отчётом в Министерство. — Что у тебя? Что-то срочное? — Ну как тебе сказать… — Скажи уж тогда, как есть, — Дамблдор поднимает седую голову и глядит на Минерву из-под стёкол очков. — А я решу, стоит ли тебе переживать. — Ты уже распорядился насчёт утверждения списка преподавателей на будущий год? — Нет ещё, — внимательно смотрит на неё Альбус. — А что? — Я хотела бы знать, с кем будем уживаться на этот раз. После Квирелла стоит быть аккуратнее. Разве нет? — Кажется, я понял, — грустно улыбается директор. — Минерва, ну и кошка же ты. Хитришь всё время. Я заслужил это? В такой степени? Ты уверена? — Альбус, — Минерва качает головой. — Мне не до шуток. — Да мне тоже, — вздыхает он. — Тогда скажи мне, почему ты отказываешься от кандидатуры Мэри Кроткотт? — Минерва спешит поправиться. — В плане психолога. Оставим всё, как было. Что скажешь? — Её контролирует Министр, — напоминает Дамблдор. — Но ты бы мог намекнуть, что у нас здесь без психолога не самый сок, — говорит женщина. — В конце концов, доверять ей мы можем, а вот Амбридж… — Даже не трогай эту тему! — вскрикивает раздражённый Дамблдор. — Не смей мне лить в уши что-то про Амбридж! Если уж ты взялась за неё руками и ногами, то в случае твоего провала, в чем лично я не сомневаюсь, уж извини, я палец о палец не ударю больше, Минерва! И хватит об этом! Долорес мне нужна! — Тебе нужна, — ядовито усмехается Минерва. — Послушай себя. — Да, она сможет нам помочь. — Каким образом? — МакГонагалл шагает к столу директора и ударяет ладонью по пачке бумаг, на которых Дамблдор который день подряд рисует каракули. — Ты даже не знаешь, что она творила раньше! А если знаешь и пытаешься закрыть глаза, то это уже верх безалаберности! Для директора! — Ты мне хочешь нотацию прочесть, женщина, о том, как нужно управлять школой? — Альбус, не наделай глупостей. — Я уже не маленький мальчик, — говорит он ровным голосом. — У тебя всё? — Верни Мэри Кроткотт, — просит Минерва. — Не могу, — качает головой Дамблдор, нацепляя на себя сожалеющую улыбку. — Это не я решаю, Минерва. Это дела Фаджа и его канцелярии. А если ты всё ещё надеешься с помощью Кроткотт выехать с Малфоем, то знаешь, что я тебе скажу? — Что же? — вызывающе смотрит на него женщина. — Не бывать этому. — Подумай. — Я уже сказал. — Дамблдор с нажимом произносит слова. — Нет. — Ты не понимаешь, что твоя стерва в розовом её изведёт? — спрашивает МакГонагалл в дверях. — Я про Кроткотт. Мы же будем виноваты… так же, как и тогда… — Мы договаривались не обсуждать это! — Если ты не предпримешь меры, Альбус, я за себя не отвечаю. — Поясни, — сжимает кулаки старик. — Что значит «ты за себя не отвечаешь»? Минерва, это очередной бунт? Ты снова захотела на скамью подсудимых? — Либо ты вернёшь Кроткотт в школу и забудешь про Амбридж, либо я нарушу клятву, которую давала когда-то, — говорит МакГонагалл, при этом она не нервничает и выглядит спокойной. — Либо ты сделаешь так, как я сказала, либо… — Твои ультиматумы весьма трогательны, — замечает директор. — Только знаешь ли, Минерва, на меня они больше не подействуют. Как хочешь. — Ты считаешь, что я не пойду до конца? — Зачем?! — взрывается гневом Дамблдор. — Зачем тебе это, объясни же, черт возьми?! — А зачем тебе Амбридж? Зачем вам с ней мой Драко? — Минерва настроена очень решительно. И это отчасти даже пугает. — Снегг под зельем Правды рассказал мне о твоём «гениальном» плане. Да-да. Я знаю, чего ты хочешь, Альбус… И имей в виду, что парня я вам втягивать не позволю! Бери вон своего Гарри Поттера и пускай в расход! Сколько душе вздумается! И ещё кое-что, — прокашливается запыхавшаяся Минерва. — Если бы не Снегг, то Пожиратели бы с мальчишкой быстро порешили дела. А ты бы даже не знал. Кстати, о Поттере: если Сириус уже на месте, то вряд ли мальчик остаётся с твоими любимыми Дурслями на оставшиеся каникулы… ты понял это, Альбус? Что теперь скажешь? — Ты не посмеешь этого сделать. — Ты абсолютно уверен? — сверкает зелёными глазами Минерва. — Зря, Альбус. У тебя есть час на раздумье. Я жду решения. — Да сколько же это будет продолжаться?! — Всё в твоих руках сейчас, — улыбается женщина. — Решай.