Это был странный месяц. Чонгук за три недели после своего совершеннолетия подписал все нужные документы. И, каким-то образом, за этот месяц он сумел отдалиться от своей не такой уж и маленькой родни, снять паршивую квартирку на те деньги, которые удалось получить, немного отложив из них на колледж, и начать самостоятельно растить ребенка, которого он раньше просто нянчил. Третий день рождения Чимина не отмечался вовсе. Чонгук даже не сказал малышу о том, что в тот день был его праздник, потому что он был слишком грустным.
Чонгук узнал, что такое настоящая неловкость и дискомфорт. И он просто не знал, что с этим делать.
Стой здесь, Чимин.
Держи меня за руку, Чими.
Чимин, не трогай.
Минни, не ешь это!
В их прежнем доме они оставаться не могли, и услышав эту новость Чонгук в самом деле ликовал. Оказывается, дом решили продать, чтобы покрыть долги. Поэтому Чонгук за один день поместил все нужные вещи в арендованный микроавтобус, взяв ровно столько, сколько ему было нужно. Его вещей здесь почти не осталось (третья часть его вещей была украдена, включая ноутбук, музыкальное оборудование, проигрыватели, отложенные деньги с выпускного, клавиатуру и планшет. Чонгук лишь надеялся на то, что все это действительно стоило жизни их родителей. Если для тех ублюдков это дерьмо стоило того, чтоб замарать руки кровью, тогда он просто ничего не понимает). Вещей родителей тоже практически не осталось. Единственное, что удалось спасти, это любимый костюм папы, форма для пирога мамы и их обручальные кольца, которые Чонгук связал вместе ниткой и надежно спрятал. К счастью, грабителям не понадобились их посуда и книги, поэтому Чонгук сгреб все, что захотелось Чимину.
Находиться дома было невыносимо. Везде будто что-то преследовало.
Куда большую боль причиняли крошечные шажки Чимина вокруг дома, который хотел показать папе какую-то картинку или подарить маме цветочек, отчего он звал их каждые пару минут...
— Мама?
— Папа?
— Чонгуки-хен, когда придет мама? Когда мама сказала пока-пока?
Чонгук буквально рвал на себе волосы, кусая губы, и просто беспомощно пялился на Чимина. Детский голосок эхом звучал по уже мертвому для Чонгука дому. Опустившись на колени, он произнес:
— Чимин, я не смогу тебе никак помочь, если ты не скажешь мне, чего ты хочешь, — отчаянно сказал Чонгук, обращаясь больше к себе, нежели к малышу. Тогда же, Чимин обернул свои крошечные ручки вокруг шеи старшего брата, и единственное, что тогда мог Чонгук, это втянуть его в свои крепкие объятия и не отпускать.
Конечно, он и раньше держал Чимина на руках. Он брал его из рук матери буквально на секунду, когда ей нужно было что-то сделать двумя руками. Когда Чимин только родился, Чонгуку было пятнадцать, и он до сих пор помнит то ощущение новой жизни в маленьком комочке на руках. Когда он быстро справлялся с домашним заданием, то иногда игрался с Чимином; складывал вместе с ним кубики, если того хотел малыш.
Но больше Чонгук не мог позволить себе такую роскошь, как скука.
Теперь ощущение тельца брата на руках чувствовалось иначе. Поскольку прошедшие недели Чимин искал, но естественно нигде не находил свою маму, он крепче хватался за брата, буквально вцеплялся в него, когда ему было страшно или больно, словно Чонгук был его лекарством. Чонгук старался изо всех сил подражать их матери, укачивать его так же, петь колыбельные, и в такие моменты он ощущал странный порыв защитить, а еще неизведанный ему ранее инстинкт, который лишь зарождался.
Когда Чонгук гулял по улице, окружающие ему улыбались. Эти люди знали их родителей, поэтому лишь смотрели и тихо улыбались, пытаясь иногда сюсюкаться с Чимином. Они говорили, что мальчику повезло иметь такого старшего брата, как Чонгук.
Со временем внешне с ними тоже произошли перемены. Теперь Чимин всегда держался рядом, цепляясь за одну ногу Чонгука, не вынимая изо рта чупа-чупс, и улыбался. И встречая прохожих, малыш всегда старался махать своей еще неокрепшей ручкой.
Но сейчас Чимин уже не стал бы реагировать на их поползновения в свою сторону, потому что все взгляды уже приковывал Чонгук.
Люди замечают у парня еще один рюкзачок, помимо его сумки, темные круги под глазами, а также сжатые в тонкую линию губы, которые поджимаются от их насмешливых взглядов. Они закатывают глаза и просто качают головами, словно не верят в парня. И это заставляло его чувствовать стыд за то, в чем он вообще не виноват.
Оглядываясь назад на весь прошедший год, Чонгук понимает, что главной причиной, почему он все еще жив, является Чимин. Желание схватить из кухонного шкафа нож и наконец-таки встретиться со своими родителями слишком заманчиво и велико. Как и желание схватить нож и пойти разобраться с теми ублюдками.
После того, как он убаюкивал брата, Чонгук направлялся в ванную комнату и, наполнив раковину водой, брызгал себе ее в лицо, пытаясь избавиться от удушья. Он пытался понять этих грабителей. Зачем они пришли в их дом, неужели просто ради какой-то дорогой техники и украшений, а когда увидели людей, которые могли им помешать, то они решили их попросту убрать. Смахнуть, как муравья с руки, или словно затоптать паука на пороге. Будто слить с ванны воду. Просто устранить, как небольшую помеху.
Чонгук задавался вопросом, почему они выбрали именно его дом. Это была случайность? Или они наперед все продумали? Или подкинули монетку? Они знали, что в ту ночь дома было мало людей?
Если бы Чонгук в ту ночь тоже был дома, его бы убили? А что, если бы тогда дома был Чимин? Они бы пощадили малыша? Или забрали бы с собой и продали? Или просто выстрелили бы и ему в голову?
Чувствуя проходящий по позвоночнику холод, Чонгук затыкал себе рот, лишь бы не зарыдать в голос, и оттирал свои руки, словно те уже были в крови. Вместо ножей он решил сжимать в руках пистолеты для пирсинга и татуировок, сделав это своей работой, которая посылала по его спине необъяснимое тепло.
Настоящей терапией для Чонгука оставался Чимин. Когда парень возвращался домой, чувствуя в ногах усталость, а в руках — дрожь, но лишь ощутив на себе вес ребенка, у него словно открывалось второе дыхание. После полугода такого существования, Чонгук полностью влился в жизнь Чимина, организовав ее: его питание, содержал их быт, занимался образованием своего малыша, его поведением, речью, счастьем, его будущим, прошлым и настоящим — в общем, всем, что теперь лежало на плечах Чонгука.
Чимин никогда не видел его слез. В каких-то редких случаях Чонгук забегал домой перед тем, как забрать его из детского сада, и едва переступая порог их квартиры, заливался слезами. Он падал на пол и плакал, как Чимин, ровно восемь минут, которые он мог себе позволить. Затем Чонгук собирал себя по кусочкам, умывался холодной водой, надевал счастливую маску и шел забирать Чимина. Но он бы никогда не стал плакать при своем брате.
Когда Чимин принес тот цветочек, который он хотел подарить их маме, Чонгук не сумел сдержать слез, стекающих по его щекам. Он наблюдал размытым зрением, как его младший брат куда-то убежал, отчего ему стало еще грустнее. Но прежде чем он успел об этом полноценно подумать, Чимин уже вернулся обратно.
И на этот раз в его маленьких пухлых ладошках был не только цветок, а и его любимый плюшевый мишка.
И тогда Чонгук почувствовал небывалое чувство любви, и оно было настолько удушающим, что ему едва хватало воздуха. Как будто сама любовь убивала его. Он поднял Чимина на руки с такой осторожностью и нежностью, словно тот был легонькой пушинкой. Мальчик смотрел на своего старшего брата слегка непонимающе, но он был заворожен его слезами.
— Я люблю тебя, я так тебя люблю... Прости меня, малыш, я люблю тебя, — шептал Чонгук, словно молитву, прижимая к груди маленькое тельце брата, и задыхался, чувствуя, как крошечные ладошки хватаются за его футболку. Чонгук любил своих родителей, любил своих друзей, любил музыку, но он никогда в жизни еще не чувствовал такой любви ни к одному существу на Земле. Это было всепоглощающее и неописуемое чувство, которое можно ощутить лишь испытав нечто подобное. Это трудно объяснить тем, у кого нет своего ребенка. Чонгуку казалось, что он знает, что такое любовь, но с этого момента все ощущалось по-другому; это удушающее чувство, которое подавляло в его сердце все остальные эмоции.
Когда Чимин немного отодвинулся от его груди, Чонгук слегка расстроился, пока мальчик не надул свои щеки в попытке скорчить смешную трехлетнюю рожицу. Чонгук лишь прыснул со смеху, а его сердце оттаяло, отекая в груди. Этот отек его почти душил, разрушал ему легкие, а Чимин продолжал хихикать, прижимаясь поближе к брату. В тот момент Чонгук понял, что что-то внутри него исцелилось. Зажило. Как будто кто-то зашил его рану, помассировал больные сердечные мышцы. Чимин стал воплощением ангела, даром, который получил Чонгук, как лекарство от душевной боли. И он так благодарен богу, что в ту ночь его маленького брата не было дома. Он так рад тому, что подписал те бумаги на усыновление. И он так чертовски благодарен, что не взял в руки кухонный нож не по назначению. Чонгук больше не хотел ничего, кроме как защитить своего мини-ангела, о чем Чимин даже не подозревал.
❀
— Папочка, я хочу тот красивый напиток!
Услышав голос брата, Чонгук переводит на него внимание, оторвавшись от разговора с Тэхеном. Для Чимина, который так просто назвал его папочкой, это было просто слово, которое его радовало, ведь теперь у него тоже есть «папа», и Чонгук завидовал этой способности детей забывать плохое и переключаться. Для него же слышать такое обращение было странно, как будто откликаться на него как-то неправильно.
Глаза Чонгука следуют за пальцем Чимина, которым тот тычет в ядерно-синий (конечно же, алкогольный) коктейль у каких-то ребят за соседним столиком.
— Нет, Минни, это напиток для взрослых.
— Но я хочу... — канючит малыш.
— Чимин-а, я сказал — нет. Если мне придется повторить это снова, то вечером ты останешься без сладкого.
На глазах ребенка тут же выступают слезы. Чонгук быстро извиняется перед всеми, сидящими за столом (Юнги рядом с радостным Хосоком, постоянно улыбащемуся маленькому Чимину, и Тэхен, который сидит сбоку и спрашивает, не нужна ли его помощь). Но Чонгук быстро отнекивается и несется в уборную вместе с плачущим Чимином, визг которого привлекает внимание людей с соседних столов. Тэхен поворачивается к Юнги, который играет в гляделки с Хосоком.
— Как думаете, может, просто закажем огромную пиццу? Тогда мы сможем просто разделить ее на всех!
— Думаю, это отличная идея! С чем больше всего любишь, Юнги? — Хосок поворачивается к парню, мягко ему улыбаясь. Сегодня Хосок не стал укладывать волосы, как обычно, так что теперь его черная челка закрывала ему лоб.
— Гм... а ты? — спрашивает Юнги, потянувшись за своим стаканом.
— Я люблю с пепперони и ананасом. И со шпинатом. Можно еще с двойным сыром.
— Я тоже, — быстро говорит Юнги. Хосок же немного озадаченно на него смотрит, после чего переводит взгляд на Тэхена, который едва сдерживая смех, кивает головой в сторону Мина.
— Он запал на тебя, — одним ртом говорит он, стараясь не рассмеяться. Читая по губам, Хосок удивленно распахивает глаза и, повернувшись к Юнги, замечает, что тот прячется за меню. И от этого его щеки слегка розовеют, а улыбка становится еще ярче.
Юнги перестает прятаться за своим меню лишь тогда, когда в зал возвращаются Чонгук и Чимин. У мальчишки красный нос, а во рту у него соска. Чонгук усаживает брата рядом с Тэхеном, и малыш сразу задирает голову вверх, поглядывая на парня большими любопытными глазами. Тэхен же, мило ему улыбнувшись, нажимает на его носик, словно на кнопку, отчего Чимин немного смеется.
— В общем, мы решили взять большую пиццу с двойным сыром, ананасом, пепперони и шпинатом, — говорит Юнги пришедшему Чонгуку, который просто кивает. Хосок же едва скрывает свою улыбку.
— Звучит реально круто. Минни, малыш, ты будешь пиццу? Будешь, да? — Чимин смущенно кивает, вжимаясь в бок брата.
Когда приносят их заказ, все парни разгребают по треугольнику, и прежде чем Чонгук возьмет себе, он выбирает для Чимина кусок, который разрезает на много маленьких ломтиков. После он забирает у малыша соску и кладет ее в свой рюкзак. Чимин рассматривает пиццу любопытными глазами и широко улыбается.
— Господи, Тэхен, что ты делаешь? — спрашивает ошарашенный Хосок. Чонгук переводит взгляд на сидящего рядом парня, наблюдая за тем, как тот энергично сыпет соль на свой кусок пиццы. Но, похоже, Тэхен не понимает их удивления, судя по его невозмутимому виду.
— Что?
❀
Посидели они, в общем-то, хорошо. Когда Чонгук вместе с братом пришли в пиццерию, то там уже был Тэхен, которого Чимин был очень рад видеть; мальчик радостно махал ручками, крича: «Привет, Тэхен! Привет, Тэхен!». Тэхен на это рассмеялся и, наклонившись, обнял мальчишку, а затем уже он одной рукой легко приобнял Чонгука, который довольно заурчал от его тепла. Но когда Тэхен застенчиво чмокнул его в щеку, то это тепло превратилось в самый настоящий пожар.
— Я так за тебя рад, — шепчет он, положив голову на плечо Чонгуку.
— Спасибо тебе.
В основном, весь ужин прошел за бессмысленной болтовней и пустыми разговорами, в которых не обсуждалось ничего важного. Для Чонгука это, правда, было нечто; просто прийти в место, где не нужно переживать и беспокоиться, и где можно хотя бы на время забыть о своих проблемах.
Тэхен и Чонгук постоянно обменивались взглядами и нежными улыбками, а еще смеялись больше всех над шутками друг друга.
После ужина, Хосок что-то шепнул на ухо почти уже севшему в машину Юнги, и все, что Чонгук увидел на обычно бесстрастном лице коллеги, это смущение. Хосок ликовал, а Юнги быстро закрыл дверцу машины. Не считая небольшой истерики Чимина, Чонгук был вполне доволен вечером. Ну и единственное, что по-настоящему омрачало настроение, это то, что Тэхену пришлось уехать раньше. Видимо, его сосед придерживался правила «впускаю в комнату лишь до полуночи».
Хосок аккуратно вел машину, каждые пять минут оглядываясь на спящего Чимина через зеркало заднего вида. На фоне очень тихо играла музыка.
— Так что, завтра твой первый рабочий день?
— Ага, но на этой неделе я просто стажируюсь, а затем, со следующего понедельника, меня уже оформят официально, — тихонько отвечает Чонгук.
— Тебе заплатят за эту неделю?
Оглянувшись на брата, Чонгук отрицательно мотает головой.
— Ну, это всего лишь одна неделя. И у тебя по-прежнему есть часы в тату-салоне, так что все будет хорошо, верь мне.
— У нас почти пустой холодильник. Мне пришлось оплатить счета за свет, воду и еще аренду, так что я практически на нуле, — Чонгук умолчал о том, что эта пицца стала первым его приемом еды за день.
Хосок тревожно закусил губу.
— Если тебе нужна будет какая-то еда, то просто знай, что у меня всегда забит холодильник, так что я не собираюсь просто на это смотреть.
— Спасибо, конечно, но я не могу.
— Чимину нужно питаться, Чон.
— Да, я знаю, и он у меня не голодает. Думаю, эту неделю мы как-то продержимся. Для него еды хватит, учитывая то, что обедает он в детском саду.
— Чон, я серьезно. Временами попросить кого-то о помощи — нормально. Ты целыми днями трудишься, так что не смей даже думать, что ты какой-то нахлебник. Ты можешь попросить, если тебе действительно нужна помощь.
Вздохнув, Чонгук мягко благодарит своего друга. На улице немного моросил дождь, а яркие уличные фонари отражались на мокром окне, откидывая тень на приборную панель.
— Кстати... ты в последнее время разговаривал со своими бабушкой и дедушкой? Ну с тех пор... ты понял.
Чонгук понял, поэтому молча покачал головой.
— И почему же?
— Это... сложно.
— Они злятся на тебя?
— Нет, совсем нет! Просто я... да, я сам виноват, что не общаюсь с ними, я знаю. Но я немного боюсь снова с ними увидеться.
— Ты можешь им просто позвонить. Уверен, они волнуются, — Хосок как раз сворачивал на улицу Чонгука, где располагалась многоэтажка младшего.
— Хорошо... — Хосок уже начал улыбаться, — я позвоню им. Позже... — и тут он вздохнул.
Чонгук же просто поднял руку, останавливая парня.
— Я серьезно, я позвоню им. Просто дай мне для начала разобраться с этой работой, и уже потом я с ними свяжусь.
