Драбблы по "Sunless Sea"

— Иногда, — говорит она, — письмена могут тебя защитить и имена богов несут не только проклятия. Ее улыбка выглядит так, будто кто-то вспорол лицо ножом, но штурман смотрит ей в глаза и кивает. Он уверен, что ничем не рискует: где-то там, под его кожей, спрятаны воспоминания, острые иглы которых вонзаются с каждой ночью все глубже в мясо, и штурман боится, что однажды они проколят его насквозь; ему снятся морские ежи, кричащие, как дети. Едва ли модистка может ухудшить его состояние. — Начинайте, мэм, — он улыбается ее отражению в зеркале и закрывает глаза, пытаясь представить медленно набегающие на берег спокойные морские волны, не приносящие с собой ни посланий в бутылках, ни обломков крушений. Первая боль внезапна. Иголка вонзается в основание шеи, гораздо глубже, чем штурман этого ожидал, и под печатью точно что-то дергается. Он заставляет себя стиснуть зубы и не слушать голос, кричащий внутри головы. Нет, пусть она закончит. — Спокойнее, — модистка нежно прижимает холодные ножницы к его спине. — Я не смогу закончить, если вы будете так трястись. Ее голос звучит насмешливо, ее губы созданы чтобы сжимать булавки, и почему-то штурман пытается представить себе, какой была бы на вкус ее кровь — отдающей железом, как старые монеты, соленой, как море, горькой, как забвение. Голос у него под кожей — нет, глубже, глубже, еще глубже — говорит, что штурман должен попробовать. Ее мясо должно быть нежным. Содрать ее кожу так же легко, как снять кожуру с перезревшего фрукта. — Спокойнее, — повторяет модистка, и короткое лезвие врезается в его поясницу, оно крадется вверх, поворачивая то вправо, то влево, и голос внутри постепенно затихает, когда штурман представляет себе уродливые символы, вырезанные на стенах Морозной Крепости, похожие на печать, которой отмечен он сам: возможно то, что она вырезает на его коже — противоядие к той отраве, медленно разрушающей его изнутри, а, возможно — лишь еще более сильный яд, приближающий его к смерти. — Спасибо, — говорит штурман, когда модистка с тихим смешком подцепляет его кожу шилом. Он не против чтобы она зашила его глаза и рот, если это хоть немного поможет справиться с дурными снами. Все, чего он действительно хочет — немного побыть в тишине. — Не благодари, пока не узнаешь, чем все закончится. Некоторые боги охотятся за теми, кто носит на коже их имена, чтобы проглотить их и вернуть имя себе. Он только смеется в ответ: если какой-нибудь бог проглотит его, это тоже будет избавлением. На следующую ночь все следы от иголок, лезвий, распарывавших кожу натянутых ниток, отчаянно зудят, проступающие на них кровь и липкая сукровица прилипают к простыням, но, впервые за долгое время, штурман спит спокойно, как будто все его прошлое вытекло наружу и засохло липкой коркой, оставив его, наконец, наедине с самим собой. Ему не снится ничего.