7 февраля 2020 года.
Вопрос уже давно не просто в том, быть с Антоном или не быть, насколько это напряжно, насколько сложно; вопрос в том, что Арсений дорожит человеком, Арсений любит его, Арсений хочет находиться с ним рядом, и даже в дурацких книжках и фильмах учат, что сдаваться не надо, если хочешь чего-то — так борись, придурок, не сдавайся при трудностях, не беги, как ты это делаешь обычно; бегство Арсений уже проходил, и не раз. Когда отношения не выдерживали расстояния, или несовпадающих графиков вместе с потерей коммуникации, или банального понимания не хватало, или всего сразу; Арсению было куда бежать, и он бежал, называя это жизненными переменами, выворачивая все положительные стороны, скрывая от всех, кроме себя, собственные проёбы. Но бежать уже некуда; опытным путём проверено — некуда. И Арсений впервые за долгое время не думает о том, что ничего не изменилось, — что они не совпадают, что Антон скоро всё равно наиграется, что он продолжит карьерно развиваться, а Арсений в какой-то момент упрётся в воображаемый потолок, — что у Антона вся жизнь ещё впереди, прекрасная наверняка жизнь, а у Арсения — неудачные стрижки, неудачный брак, ребёнок и прочий бесконечный багаж, ему через несколько лет стукнет сорок, а не тридцать, как хотелось бы.
31 декабря 2023 года.
Арсению в этом году исполнилось сорок лет, но Антон, честно, вообще в это не верит. Арс (31.12.2023; 16:40) ХОЧУ МИМОЗУ Антон (16:40) … с 8 марта? Арс (16:41) Коктейль Мимоза!!! Антон, это срочно. Срочно, блядь. Антон ржёт, как дебил, в супермаркете между полкой с хлопьями и холодильными камерами; рядом с ним тележка, полная всех продуктов, которые он только мог себе представить за последние полчаса. Они так и не определились со жратвой, — Антон всё равно втихаря заказал пару пицц, Арсений просто ныл, что вся еда в мире ему наскучила, — но Антон был послан в магазин в любом случае. Арсений ещё сказал: ой, да не знаю, бери что хочешь. Ага, начинается. Арс (16:43) Просекко и апельсиновый сок Будет бомба Нет Пушка Хуюшка. Антон (16:44) Чё нахуй такое просекко Арс (16:44) Не позорь меня, это игристое вино)) Антон (16:44) Ой всё * — Точно ничего больше? — Антон поправляет эйрподс в ушах, победно ухмыляясь на свою тележку — просекко он добыл, и апельсиновый сок тоже, и вискарь на всякий случай, и ещё «мандарины и помело, Шаст, больше точно ничего, да нет, блин, помело — это цитрус, а не заклинание, ты его на завтрак сожрал целиком вот неделю назад, помнишь, ну?». — Ещё чёрный виноград, — не раздумывая ни секунды, заявляет Арсений; судя по грохоту на фоне, он уронил гирлянду или уронился сам. — Арс? Чё у тебя там? И какой бля виноград? — Мой любимый, — невозмутимо отвечает Арсений. — Ничё у меня тут, всё хорошо. Напомни, почему мы в гости просто не пошли ни к кому? — Потому что нас никто не звал, — ржёт Антон, сворачивая к прилавкам с фруктами. — Неправда. — Потому что к семейным нехер соваться, а для тусовок ты уже старпёр. Ладно, на самом деле правда — только первая часть; вот Поз, например, зазывал их довольно настойчиво то на совместные воронежские посиделки, то просто домой к себе, но Антона уже не прикалывает праздновать что-либо в окружении детей, — а без них уже просто не получается, — с Арсом вдвоём тупо комфортнее. А тусовки — ну, бля, они даже график выгрызли такой, чтобы ни сегодня, ни завтра — ни одной досъёмки, ни одного корпората вшивого. Варианты «давайте в клуб завалимся, а на Мясе открыли крутую кальянную» отмёл тоже Антон, и Арсений — счастье, что он такой, — принял удар на себя и до сих пор позволяет Антону притворяться, что из них двоих тот, кто в душе старик — это не Антон вовсе. Вот и сейчас угорает: — Блин, челюсть вставная выпала, подожди… О! Ещё хочу консервированный ананас. — Колечками? — оживляется Антон; в детстве он эту херню обожал — банка всегда на новогоднем столе вместе с салатами стояла, типа праздник. — Колечками, колечками. Ты скоро? Сок апельсиновый надо замораживать. Антон — вот правда — даже не спрашивает, нахуя. * — Нам публику через три дня в Барнауле развлекать, — Арсений, заливая апельсиновый сок в ячейки формы для льда (Антон всё ещё не спрашивает, нахуя), бросает красноречивый взгляд на шесть пакетов из супермаркета. — Это всё кто есть будет? — Я-а-а, — Антон ухмыляется, поглаживая живот, и благостно оглядывает кухню. Когда они снимали новую квартиру в Москве в начале прошлого года, только вернувшись из Милана, это казалось чем-то временным, — ну, Антон привык так, — слишком часто у них с Арсом обламывались какие-то очень основательные вещи, чтобы на что-то надеяться. Но Арс сказал тогда, что нет ничего более постоянного, чем временное — цитаты великих людей — и оказался полностью прав. Хозяйка квартиры — какая-то подозрительно богатая старушенция, которая сдачей хат зарабатывает, как Антон понял, — оказалась фанаткой «Импровизации». При подписании первого договора аренды она заигрывала с Арсением так, что Антон начал задумываться, а не поревновать ли ему ради приличия; при обновлении договора в начале двадцать третьего — призналась, что они самые идеальные жильцы из всех, что у неё когда-либо были. Антон подозревает — она пиздит; но никто их из этих хором не гонит, и ладненько. Ему слишком тут нравится. Нравится приблизительно всё: четыре комнаты, в которых они как-то постепенно обнаглели и намутили достаточно глобальный ремонт; лоджия длиной на две комнаты сразу, охуенная настолько, что летом Антон готов оставаться там спать и вообще жить, пока ехать никуда не приходится; кухня — просторная, но уютная, Арс развесил здесь гирлянды и мишуру, — как и по всей квартире, — и Антону не надо больше ничего. Диман ржёт над этим всегда очень ехидно, хоть и по-доброму, — мол, да, Антош, кто тут стебал моё тихое семейное счастье, и в кого мы превращаемся? — Антон и сам иногда охуевает, что для него все эти банальные моменты домашнего очага или какой-то такой хуйни, наверное, оказались более ценными, чем даже для Арса. Хотя казалось бы. Антон даже стеснялся раньше — начал в какой-то момент запариваться, — ему ж не сто лет, чего он с такой любовью привыкает торчать дома, потому что дома круче, чем где-либо ещё? Ну круче, да, но на отшельничество иногда становится похоже. Потом понял: да похуй, нормально это. У всех своё; он говорил об этом с Арсом не раз, — у всех своё, и вот у него, — у Антона, — за плечами очень неровные отношения всё с тем же Арсом и амнезия в качестве ебучей кульминации. Свои ощущения тогда — беспамятные, потерянные, — Антон помнит до сих пор охуительно хорошо, — помнит, как чувствовал себя брошенным, как ему в лицо говорили, что бросил он сам; помнит, как это было хуёво, стрёмно, напряжно и непонятно. Арс говорит всегда: ничего удивительного, что общий дом тебя так радует, ничего в этом плохого. Мы же думали, что его не будет никогда, Антон. Они реально не думали; а — вот он. Есть. — Вот ловлю на слове, — Арс хлопает дверцей морозилки; Антон поднимается со стула, чтобы помочь ему с пакетами, и Арсений бегло целует его в плечо. — Когда у тебя желудок взорвётся, в Барнаул просто один полечу. На двух местах бизнес-класса. — Ах вы посмотрите, — Арсений открывает холодильник, Антон улыбается ему в спину. — Мистер Выебон. — На двух дорогих местах дорогого бизнес-класса, — радостно кивает Арсений. — Кайф.***
Мимоза — чушь какая-то полная. Не то чтобы Арсений очень расстроен. — Это невкусно, — страдальчески тянет он, протягивая Антону бокал; не все кубики апельсинового сока заморозились так, как Арсению бы понравилось, и вкус у коктейля ну откровенно странный. — Попробуй. — Это же невкусно, нахуя мне пробовать? — уточняет Антон прежде, чем сделать глоток; Арсений смотрит на него со всем возможным умилением. — Бля, да, хуйня какая-то. Прости, Арс. Арсений не расстроен. Вот ни капли. — В принципе, без разницы, — пожимает он плечами, безжалостно выливая весь кувшин с так-себе-мимозой в раковину; подтаявшие кубики сока остаются на дне раковины грустным напоминанием о том, что бармен из Арсения такой себе. — Я, пока тебя не было, то вино допил. — А я пивка выжрал по пути из магазина, — смеётся Антон; жестом фокусника выставляет на стол литровую бутылку виски. — И вот. * И вот — они напиваются так, как Арсений давно уже не; Антон настаивает, что не обязательно разбавлять вискарь колой, потому что они уже оба взрослые серьёзные люди, и вместо этого подкидывает в стаканы побольше льда. Арсений не очень уверен насчёт взрослости и серьёзности — Антон, напялив шапку как у Деда Мороза, нелепо пританцовывает на месте, обещая матери приехать в Воронеж как можно раньше, и в своём очередном огромном свитере выглядит абсолютным школьником. Щетинистым, широкоплечим школьником — всё как Арсений любит, конечно. — Да ну ма, — попытавшись в пируэт, Антон обламывается и чудом не падает, вовремя оперевшись о стену. — Пару дней работы — и приеду, говорил же. Чего? Арса возьму. Если он поедет. Он же важный человек, мам, — Антон бросает на него смеющийся взгляд, и Арсений приосанивается, суфлирует театральным шёпотом: — Но ради мамы Антона Шастуна он, конечно, бросит все дела! — Но ради мамы Антона Шастуна он, конечно, бросит все дела, — повторяет Антон в трубку тоном человека, которому не хотелось этого повторять. — Не знаю, ма, на пару дней. Все будут? Я отпишусь ещё завтра… Арсений выходит из кухни в комнату, по пути мазнув ладонью по плечу Антона, оставляет ему немного приватности; не то чтобы он не слышал миллиард таких разговоров, конечно же, но — говорят — некоторые люди со своими родителями иногда секретничают. Сам Арсений — давно уже нет (никогда не), ну и что? Он же не Гринч, всё понимает. В самой большой их комнате Арсений присаживается на корточки возле тройника, жмёт на кнопки пульта, поочерёдно включая гирлянды. В этом году у него случился приступ, наверное, — гирлянды тянутся не только вдоль потолка по стенам, не только по балконным дверям и подоконнику, — Арсений и на полу в некоторых местах их протянул, но теперь сомневается. Отключает пару кнопок — так, чтобы на полу ничего не горело; да, вот так лучше. Ну, он себя дизайнером новогодних интерьеров никогда и не мнил — просто хотел, чтобы было празднично. Как-то так вышло, что после памятного перехода в две тысячи двадцатый они с Антоном вместе Новый год не отмечали, — максимум в общих компаниях, а потом — семьи, дела, друзья, работа, — Арсений не переживал уже по этому поводу так, как когда-то (как будто в другой жизни, честное слово), но лёгкий осадок оставался. Фантомный такой, призрачный, мол — а почему? Собственно, правда, а почему? Так что в этом году Арсений сказал: всё, баста. Никаких корпоратов, мы дохрена зарабатываем, переживём один раз; никакой работы, никаких поездок, никакого, блин, ничего. Он ожидал, что окажется в итоге втянутым в очередную воронежскую вечеринку с размахом и костюмами, но Антон сразу решил иначе. Арсению — ради этого решения — даже не влом было притвориться, что засесть дома в Новый год — целиком и полностью его старческая идея. Он набирает по фейстайму родителей, — у них куранты отбили минут пятнадцать уже назад, — потом Кьяру отдельно, без Алёны, — потом Серёгу, который орёт ему что-то невнятное, приобнимая за плечи Юльку. — Серёженка-пирооооженка, — Антон опускается позади давно усевшегося на пол Арсения, упирается подбородком ему в плечо и ухмыляется в экран. — Чё орёшь как припадочный? — О, и этот тут! — восклицает Серёжа так, как будто увидел что-то для себя неожиданное. — А чё не орать, праздник же! Арсений тихо смеётся, пока Антон наваливает в разговор ещё какой-то чуши; праздник — такой себе, конечно. Арсений особо его и не понимал никогда; в детстве никакой новогодней магии не ощущал почему-то, потом — то последние зачёты были, то работа, то проблемы какие-то, то работа опять, — единственное новогоднее чудо в его жизни случилось, пожалуй, в тот день четыре года назад, когда Шаст спалил его на вранье и приехал в Питер. А теперь — в Арсении слишком много виски, чтобы не быть сентиментальным; Антон обнимает его со спины, расслабленно свесив руки с его плеч, болтает с Серёгой, лампочки на гирляндах мигают в режиме «вечеринка», за окнами темно уже совсем, и Арсений… Счастлив, наверное. Наверное, это так определяется, — он сам слишком привык к режиму «вечеринка», к режиму «доволен жизнью», и с каждым годом всё труднее становится различать, что там в нём может быть не так. Или — очень даже так. Антон помогает и с той, и с другой стороной спектра; помогает всегда, — сейчас он прощается с Серёжей за них обоих, явно заметив, как Арсений подвис, — отбирает у него телефон, как только погасает экран, и откладывает в сторону, — опускается спиной на пол, утягивая Арсения за собой. — Пицца не приедет, — грустно сообщает Антон; Арсений переворачивается так, чтобы улечься на него уже лицом к лицу, принципиально елозит по всем выпирающим частям тела, и Антон сдавленно охает. — Какая ещё пицца? — Я заказал. Должна была быть вкусная. Но смс-ку прислали, типа, слишком большая нагрузка, извините, вот вам промокод. — Ты расстроился? — очень серьёзно спрашивает Арсений; знать он не знал ни о какой пицце, да и последние три часа они вместе наготовили столько разнообразной фигни, что хватит роту солдат откормить. Странно, что Шаст ещё роллов не заказал сверху.***
— Очень расстроился, — с готовностью подтверждает Антон, потому что знает, зачем Арс спрашивает. Не ошибается: Арсений обхватывает ладонями его лицо, локтями упирается в пол по обе стороны от шеи, целует — вдумчиво и тихо, — так, как целует теперь чаще всего, — привыкший уже, не спешащий поймать момент, лишь бы он не закончился, — они оба привыкли, и это не кажется чем-то плохим. Как Новый год встретишь, так его и проведёшь, говорят; Антон бы с радостью именно так ещё пару лет и провёл — не вставал бы до тех пор, пока спина не отвалится. — Не расстраивайся, — улыбается Арс ему в губы, продолжая играть в ту игру, где Антон заморочен на не приехавшей пицце; Антон счастлив, что это самая большая драма в его жизни за весь прошедший год. — В следующем году попробуешь ещё раз. Антон ржёт, не выдерживая; пытается скинуть Арса с себя, но не получается, — Арс, чуть приподнявшись, крепче упирается ладонями в пол, ойкает вдруг отчего-то, но именно в этот момент Антон подаётся вперёд, целуя его опять, поглощая звук, — поглощая все внешние звуки тоже; балконная дверь в соседней комнате приоткрыта, и с улицы всё это время доносились чужие песнопения и грохот слишком поспешных петард; всё исчезает. Всё исчезает так, как исчезает — для Антона — всегда в такие моменты; в любые моменты с Арсом, — Антону иногда кажется, что он после амнезии вписался в слишком банальный конфетно-букетный период и до сих пор из него не вылезает, — как будто рамки какие-то в них, вскоре после повторного запуска шоу, рухнули насовсем. Как будто им обоим — последние пару лет — одинаково на всех насрать, и Антон так счастлив этому иногда, — так счастлив этому сейчас, — что почти смеётся в поцелуй, улыбается, мешаясь, крепче прижимает Арса к себе; тот, отстранившись насколько возможно, тычет ладонью Антону почти в нос. — Гирлянды отпечатались, — жалуется Арсений, щёлкнув напоследок Антона по носу. — И ты меня?.. — Антон смеётся громче. — Как котёнка?.. Носом прям?.. — Да, прям в твоё злодеяние, — радостно подтверждает Арсений; до Нового года ещё два часа, у них нихрена ещё не съедено и не выпито толком; они пропустили свой же новогодний выпуск по телеку и примерно десяток звонков от друзей. Антон перехватывает пострадавшую ладонь Арса, прижимается губами к центру, а затем — к кольцу на среднем пальце; Арсений накрывает ему глаза всё той же ладонью, улыбаясь заворожённо. Целует его опять.