Все будет хорошо, Кайл

Когда я попытался остановить очередную потасовку жиртреста с его подружкой, то действовал из самых благих побуждений. Мне казалось, что я вообще всегда так поступал, но после воцарившегося молчания, которое было просто пиздец каким неловким, стало ясно – это конец. Ничего уже никогда не станет прежним, момент, когда я, вероятно, еще мог все изменить, уже упущен. А потом Хайди Тернер сказала эту свою фразочку, с которой можно вести отcчет о начале моего конца: -Заткнись, Кайл, говоришь, как твоя мамка. Еще долго у меня в ушах звучал этот смех, будто кто-то поставил мне его на повтор, с садистским удовольствием заставляя слушать снова и снова отголоски моего позора. Забавно то, что я не считал себя придурком, потому что поступил правильно, как взрослый и адекватный человек. И не моя вина, что все, кого я знал, остались детьми, а мое же детство вдруг осталось где-то в прошлом. Взросление – это ад. Еще вчера я вместе со всеми смеялся над шутками Терренса и Филиппа, а сегодня эти двое кажутся мне убогими, и что самое странное, переход от одного к другому настолько резкий, что я просто не мог объяснить ни то, что другим, но даже себе, как это вообще произошло. Будто меня вдруг заменили, и вот уже этот новый Кайл безжалостно критикует то, что раньше так любил. Самое печальное в том, что мне даже не с кем было поделиться, некому рассказать о своих страхах. В толпе окружавших меня людей, в глазах которых явственно читались непонимание и насмешка, мое одиночество ощущалось особенно сильно. Не знаю, как я пришел к тому, что единственный человек, с кем можно было поговорить обо всем, что происходит – это Картман. Наверное, дело в том, что его отношение ко мне не претерпело существенных изменений: он издевался надо мной, придумывал мне прозвища, одно обидней другого. То есть, вел себя как обычно. Если бы кто-то мне сказал об этом пару месяцев назад, то я бы, конечно, покрутил пальцем у виска, а сейчас же стоял, неловко переминаясь, на его крыльце и не решался постучать в эту чертову дверь. Возникло ощущение, что стоило мне только прикоснуться к ней костяшками пальцев, как она сразу же распахнулась, будто жиртрест только и ждал, когда я появлюсь у него на пороге. - О, кто это пожаловал, - ухмыльнулся он, пропуская меня внутрь и с интересом рассматривая. - Нам нужно поговорить, - сказал я, внезапно смущаясь от его пристального взгляда. Мне стало казаться, что было большой ошибкой вдруг прийти к тому, кто ненавидел меня всю свою сознательную жизнь и издевался практически каждый божий день. И правда, о чем я только думал? - Ага, пошли ко мне в комнату, - бросил Картман и стал подниматься, я засеменил следом. Как только мы очутились в его комнате, он тут же уселся в кресле, сложил пальцы «домиком», а я неловко расположился на краешке кровати. - Я тебя слушаю, Кайл, - мягко сказал он, его преувеличенно располагающий тон сейчас напоминал мне мистера Маки. Наверное, жиртрест возомнил себя психологом, а меня своим пациентом. Так и представляю, как он быстро пишет в большой блокнот своим неразборчивым корявым почерком «Рыжий еврей, зовут Кайл. Страдает от невыносимого занудства, редкостный придурок». Некоторое время я молчал, не зная, с чего начать. С одной стороны, невысказанные слова переполняли меня, это как если без остановки лить воду в стакан, рано или поздно она перельется через край. Но с другой стороны я боялся того, что откроюсь перед Картманом, а он просто рассмеется мне в лицо. - Наверное, ты удивлен, что я пришел именно к тебе. - Я думаю о том, в каком ты должно быть отчаянии, Кайл, раз пришел ко мне, - хмыкнул он. - Ага, - признал я. - А как же твой любимый хиппи? – с притворным удивлением спросил Картман, продолжая беззастенчиво пялиться на меня. Мысли о Стэне отдавались какой-то невыносимой горечью, словно бы я по ошибке положил в чай перец вместо сахара. - Ты же знаешь, что мы сейчас не общаемся. - И поэтому ты здесь. - Просто… - я не знал, как объяснить, - мне показалось, что только ты можешь меня понять. - Возможно, возможно, - туманно протянул Картман. И вроде бы ничто в его поведении не располагало к откровенности с моей стороны, но почему-то мне хотелось рассказать ему все – о том, как мне страшно, как одиноко, когда все считают меня полным придурком. Как ни странно, но именно Картман внушал мне ощущение защищенности, он был словно спасательный круг, за который можно ухватиться. Его голос, насмешливый взгляд, подколы – это все меня так бесило раньше, а сейчас я видел в этом какую-то стабильность что ли. - В последнее время столько всего произошло… Я совсем запутался в себе. - Угу, - кивнул Картман, - и поэтому решил уничтожить целую страну. Очень разумное решение. Я собирался как-то защититься, возможно, сказать в ответ то, что могло бы хоть как-то оправдать мои необдуманные поступки, но мне будто сдавили горло. Не знаю, как это произошло, наверное, я просто до смерти устал, события последних недель меня практически убили. Иначе как еще объяснить тот факт, что я внезапно разрыдался. Да, я сидел в комнате Картмана, устроившись на его большой кровати, и плакал так, как никогда в жизни, словно задался целью избавиться ото всех слез разом. Мне было стыдно за свое поведение, но я не мог ничего с этим поделать, не мог успокоиться. Все эти мучительные недели в школе я старался показать, что мне все равно, не реагировать на идиотские шутки, но это не так просто – оставаться в порядке, когда твои друзья отвернулись от тебя. Когда тебе даже не с кем поговорить о том, что происходит, потому что никому нет до тебя никакого дела. Чем больше я себя жалел, тем отчаянней плакал. С каким видом Картман лицезрел мой позор я не мог рассмотреть, потому что из-за слез его образ предстал передо мной каким-то размытым цветным пятном. Внезапно это пятно стало ко мне приближаться, а потом я почувствовал, как меня мягко притягивают к себе и обнимают. - Все будет хорошо, Кайл, все будет хорошо, - повторял Картман, поглаживая мою спину, а я с каким-то невероятным облегчением уткнулся ему в плечо, оно было большим и теплым. Мне так не хватало этого простого человеческого участия, в этот момент мне показалось, что я люблю жиртреста просто за то, что он есть и сидит, утешает меня, пока я оставляю на его кофте мокрые потоки своей тоски. - Спасибо тебе, - срывающимся голосом шептал я, всхлипывая, - я тебя так люблю сейчас. Не знаю, что заставило меня вдруг это сказать, я не обдумывал свое внезапное признание, слова просто прозвучали сами собой. Так, словно всегда были где-то во мне. Картман чуть сильней сжал мою руку и замер на какое-то мгновение, я слышал, как сильно у него билось сердце. Он ничего не ответил, но позднее, когда я снова и снова прокручивал этот момент в голове, вот этот оглушительный стук, который я ощущал всем своим существом, стал для меня убедительней слов. - Будешь какао? – внезапно спросил он, нарушив эту неловкую тишину, которая затапливала меня волнами жаркого стыда. К счастью, Картман не стал выпытывать у меня причины, по которым я решил так спонтанно рассказать ему о своей любви. И я был ему за это признателен. - Буду, - сказал я, продолжая в каком-то отчаянии цепляться за его кофту, когда он попытался встать. Словно потерявшийся в толпе ребенок, который, в поисках родителей каждого встречного взрослого с надеждой хватает за рукав. - Кайл, я не смогу тебе его принести, если ты меня не отпустишь. - Знаю, просто не хочу, чтобы ты уходил, - мне было просто жизненно необходимо его присутствие, оно дарило мне покой, которого так не хватало все эти недели. А еще с ним я себя не чувствовал одиноким. Картман для вида продолжил возмущался, называя меня идиотом, который требует от него невыполнимых задач, но, тем не менее, остался сидеть со мной, не выпуская из своих спасительных объятий. - Хочешь знать, что я думаю, Кайл? Не дождавшись моего ответа, он продолжил: - Так вот, я думаю, что ты редкостный придурок, - насмешливо сказал Картман, - ты бесишь меня с тех пор, как мы познакомились, с самой первой секунды. Он замолчал на какое-то время, а потом продолжил уже более серьезным тоном: - Поэтому я должен был быть счастлив сейчас. Но, что самое интересное, мне больно видеть твои страдания. Я чувствую себя так, будто все, что с тобой происходит, ранит и меня тоже. Каждый раз, когда вижу отчаяние на твоем лице, мне хочется тебя как-то утешить и защитить от всего мира. Это пиздец, как странно, и очень меня бесит. И я никогда бы в этом не признался, если бы ты не пришел ко мне, не стал бы рыдать тут, уткнувшись в мое плечо, не сказал бы эту свою глупость. - Это не глупость, - смущенно, но твердо сказал я, - иначе как еще объяснить тот факт, что я сейчас здесь? - Не знаю, Кайл, - задумчиво протянул он, - ты вообще очень нелогичный в своих поступках. Видимо, это какое-то особое еврейское свойство, недоступное для понимания нормальным людям. В этих словах вроде как не было ничего милого, но прозвучали они так тепло, будто жиртрест мне в любви признается. - Картман, я не думал, что скажу это, но меня сейчас радуют твои дебильные шутки. - Да неужели? - хмыкнул он, - так и знал, что ты какой-то больной извращенец. - Такой же, как и ты, - хорошо, что Картман сейчас не видел эту дурацкую улыбку на моем лице. - За это и люблю. - Что? - Говорю, что бесишь ты меня очень. Его внезапная откровенность заставила меня самого, наконец-то, заговорить, долго и сбивчиво: я рассказывал все, что приходило в голову, что мучило меня так сильно, от чего я не мог спать по ночам. А он молчал, слушал и продолжал бережно прижимать к себе, словно я был особо хрупким сосудом. Потом мы валялись на кровати, укутавшись в плед, и, уютно устроившись под боком Картмана, я подумал о том, что счастлив от того, что все произошедшие со мной события в конце концов привели к вот этому моменту. Когда он бубнит про то, как ненавидит рыжих, а сам гладит мои волосы и целует в макушку. Может быть, теперь и правда все будет хорошо?