Мир вращался ровно до того момента, пока вдруг не наткнулся на хрупкую девочку, из-за которой он оглушающе громко хрустнул раздавленным яблоком, эхом отдаваясь от стен небольшого хмурого дворика прямо в центре Санкт-Петербурга.
У девочки, что клеила трещины в земном шаре своим смехом, были русые не длинные волосы, нездорово-бледная кожа, вздернутый нос, сухие губы, и ослепительно голубые, почти синие, с искоркой печального безумия, глаза.
Во всяком случае, мне так показалось. Я, вероятно, могу что-то путать.
Тогда, в этом прокуренном дворике культурной столицы России она поставила подножку моему земному шару, совершенно не давая себе, 17-летней, в этом отчёта. Она заинтересованно разглядывала цветные пятна засохшей краски на своих ладонях и кедах, иногда смущённо отводя взгляд, словно впервые их видела, а не пыталась до крови выскрести акварель из под ногтей в туалете художественной академии ещё пару часов назад.
От неё горько пахло алкоголем, растворителем, и чем-то сладким, вроде карамельных советских конфет, а когда она дёргано и чуть по-сумасшедшему смеялась, или активно жестикулировала, рукава ее спадали до локтей, и обнажали толстые браслеты шрамов, которые там и тут буквально опоясывали ее худые, костлявые руки. Я же морщилась, как от удара.
Девочка совсем не напоминала подростка способностью курить не останавливаясь часами, шутить так смешно и искренне, словно ее глаза не оставались стеклянными и самыми на свете печальными, и умением по чёрному пить напиток, недалеко ушедший от спирта, совершенно не пьянея.
Сейчас я точно не могу ответить чем именно она заворожила меня, и заставила упасть прямо с края Земли, но тогда я отвечала мгновенно и не задумываясь, что это (до пошлого банально) были глаза.
У неё действительно были по-неземному большие, неприлично красивые глаза
("два осколка бирюзы, не иначе"), которым совсем не подходило сразу приходящее в голову сравнение с морем или небом. Они больше напоминали лёд, который сковывает озёра, те, что повыше в горах, или только выплавленное, толстое, пуленепробиваемое стекло. Полосы рек, сменяемые сушей, растительностью и облаками, которые видишь из самолета, когда тот на пике своей высоты. Едва подмерзшие веточки елей, кристаллы только застывшей иссиня-зеленой карамели, что угодно, но только не воду. Вообще она вся ассоциировалась с чем-то уже застывшим, ассоциировалась с глубокой, морозной зимой, и будто умоляла своим неменяющимся даже при широкой улыбке взглядом о том, чтобы ей позволили погреться.
Позволили растаять.
...но что с тобой случилось, ребёнок?
Иногда она пугала: действительно пугала, слишком быстро и активно двигалась, слишком громко разговаривала, слишком широко распахивала глаза, и делала совершенно неуместные к положению и обстановке действия, например, могла сесть на асфальт, спешно предупредив, что "все в порядке, это я "так" ", или достать из школьного рюкзака с десяток разных пачек сигарет, ни одна из которых не была закончена, непринуждённо угощая, словно она хозяйка, а это ее фирменное блюдо.
Ее иногда совсем пустые глаза опасно блестели, а речь постоянно сбивалась, и она замирала, как дикий зверёк, когда к ней прикасались, но тем не менее она позволяла себя обнимать, и смиренно, равнодушно и с полуулыбкой, позволяла, видимо, и любить, а я все смотрела, и никак не могла понять, что же случилось.
Мои руки почти физически болезненно ощущаемо чесались от желания защитить, от желания молча к ним ее прибрать, но она меня сторонилась, то и дело заискивающе поглядывая, и я могла ее понять: ей попросту было неведомо.
"Я не понимаю, почему так, и как это возможно".
Ее до дрожи пугал мой заворожённый взгляд, и дурацкая, влюблённая улыбка, и ей не хотелось и искренне боялось верить в то, что я и правда не видела ничего красивее, чем она.
"Ты, наверное, до встречи со мной ходила с закрытыми глазами".
Она бежала от меня, и я позволяла бежать, нет, я даже молчаливо просила ее бежать, боясь того, что меня крепко пригубит такая больная и фанатичная любовь с первого взгляда, в сломанного человека, который даже совершеннолетия ещё не достиг.
У меня, как на самолёте, попавшем в сильную турбулентность, тряслись руки и подгибались колени только от мысли о том, что мне когда-нибудь в жизни придётся увидеть ее хотя бы ещё один раз.
Только бы ещё один, и я больше не попрошу.
"Ты так уже говорила".
