И по следу твоему я отыщу их

Et dicit ei: Legio nomen mihi est, quia multi sumus. И сказал он в ответ: легион имя мне, потому что нас много. (Мк. 5:8-9)

Немота, поглотившая всё вокруг, вдруг отступила под натиском звонка, раздавшегося в утреннем мраке небольшой квартирки. Женщина, лежащая под ворохом одеял, пошевелилась и сонно сощурилась, хотя света, проникающего через неплотно запахнутые шторы, было очень мало, чтобы воздействовать на чувствительное после сна зрение. Светлые волосы разметались по подушке во время сна и наэлектризовались, чего Эмма просто терпеть не могла. Она собрала ещё плохо слушающимися руками пряди, сжала в ладони и провела вниз. Это мало чем помогло, и, выбравшись из-под согретых теплом её тела одеял, она, наконец, дотянулась до разрывающегося телефона. На экране высветилось имя, от которого Эмма изменилась в лице. Нет, он и раньше звонил, просто теперь она ощущала, что не хочет отвечать сильнее, чем в предыдущие разы. Но игнорировать его у неё никогда не получалось. Слишком многим он пожертвовал ради неё, так что теперь Эмма Свон, откинув мешающий край одного из одеял, села на постели и ответила на звонок. — Эмма, я рад, что ты ответила, — его голос по-прежнему был скрипучим и очень глубоким. Слыша его, ей всегда казалось, что он родился стариком, мудрым и очень древним. — Вы ведь всё равно звонили бы до тех пор, пока я не возьму трубку, — грубой быть не хотелось, но что поделать, если недовольство всё же брало верх из-за скопившихся в груди чувства тревоги и застарелой боли. — Что случилось, Томас? Он помолчал, принимая её желание игнорировать его сан, коротко выдохнул и снова заговорил: — Я бы не стал беспокоить тебя, — пока он собирался сообщить, что ему нужно, Эмма заметила, как несколько пылинок, поднятых в воздух взмахом её руки и ткани, всё ещё витали в пространстве. — Но дело срочное и тебе нужно приехать. Это очень важно. Его слова затерялись между этими крохотными частицами пыли, Эмма представляла, как каждое парит наряду с ними и не имеет почти никакого веса, но если они опустятся на гладкую поверхность, то сложатся в единое полотно. — Эмма? — Я приеду, — устало проговорила она и сбросила вызов. Утро выдалось пасмурным и холодным. До места, адрес которого мужчина переслал ей почтой, она добралась почти за час. Когда женщина вышла из машины, начался дождь. Крупные ледяные капли смачно ударялись об асфальт и крышу машины, Эмма слышала, как они разбиваются. В любое другое время она сочла бы звук уютным, но на самом деле, она знала, в дожде не было ничего уютного. Мощный раскат грома, рассёкший небо над ней, заставил ускорить шаг и плотно запахнуть края её красной кожанки. Но дрожь всё равно пробиралась по телу, вызванная то ли непогодой, то ли чередой страшных воспоминаний, захлестнувших женщину, когда она ступила на освящённую землю. Колокола в башне тоскливо завыли, Эмма подняла голову, впиваясь взглядом в шпили башен, устремлённых в небо, а затем продолжила свой путь. Она не обращала внимания на людей, выходящих из собора, прячущихся под плащами, дипломатами, а особо предусмотрительные и под зонтами. Запах мокрых цветов и почвы щекотал ноздри, заставляя вдохнуть глубже. Отец Томас, окончательно поседевший и немного сгорбившийся под грузом своих лет, встретил её объятиями. На несколько мгновений Эмма расслабилась, поддаваясь секундному чувству спокойствия. А затем отстранилась, в дальнейшем стараясь избегать прикосновений. Она огляделась вокруг, отмечая ненавистный запах воска и ладана, пропитавший всё окружающее. Раньше Эмма здесь не бывала. По законам епархии Томаса, он должен менять место службы каждые пятнадцать лет, благодаря чему Эмме не пришлось ехать в собор святой Марии, с которым связаны самые отвратительные воспоминания. Её передёрнуло от неприятных ощущений, она поджала губы, чтобы не сказать лишнего. И неожиданно заметила мальчика, заинтересованно рассматривающего её из-за спины священника. Наверно всё дело было в его глазах, он так смотрел, что у неё болела память. Он поднялся со скамьи и решительно направился к ним, чуть нервно улыбнувшись. Очень галантно протянул ей руку, задев свой непомерно длинный шарф, что вызвало улыбку на губах Свон. — Я — Генри, — он прокашлялся, прежде чем продолжить, и когда заговорил снова, у Эммы закололо в сердце, перехватило дыхание, а улыбка померкла, — я твой сын. Она долго смотрела то на него, то на протянутую к ней руку, не зная, что должна сделать: всё же пожать или нестись отсюда прочь. Неверие отступило сразу же, как только она снова посмотрела в его глаза. Конечно же, он её. Отец Томас положил руку ей на спину, подталкивая к действию, и приложив титанические усилия, Эмма взяла мальчика за руку, пожимая. Тошнота накатывала волнами, но она выдержала это прикосновение и даже нашла силы на ответную улыбку, хотя больше всего на свете ей хотелось разнести к чёртовой матери всё, что она видела вокруг, а потом забиться в угол и больше никогда не покидать тени. — Как ты меня нашёл? — конечно, ей нужно вести себя более приветливо, он всего лишь ребёнок и не виноват в том, как был рождён. — Это неважно, — спохватился мальчишка, возвращаясь к скамье, чтобы забрать свой рюкзак, — важно то, что мне очень нужна твоя помощь. — Послушай, пацан, — Эмма подняла руки, словно в защищающемся жесте, и мальчик на мгновение остановился, вопросительно глядя на неё, — я не знаю, что тебе сказали здесь и как ты меня нашёл, но ничего хорошего из этого не выйдет. — Я знаю о твоём даре, — перебил её мальчик, имени которого она упорно избегала, потому что это значило бы признать его присутствие, наделить свои страхи лицом. Эмма застыла на месте, предчувствуя срыв. Слишком близко её подогнали к грани, от которой она с таким трудом отошла. — Вы сказали ему? — женщина повысила голос, обращаясь к священнику, но тот только сочувственно покачал головой. Эмма вернула внимание мальчику, который снова оказался поблизости и смотрел на неё своими огромными зелеными глазами, полными какой-то нелепой надежды. — Слушай, ребёнок, мне жаль, что твои поиски закончились таким вот результатом, — она указала на себя, — но нам всем будет лучше, если ты вернёшься домой и забудешь о моём существовании. Потому что у меня нет никакого дара. Генри взглянул на Томаса и нахмурился, раздумывая о чём-то. Он явно перебирал в голове какие-то планы, потому что весь его вид был совершенно заговорщическим, что даже Эмма на несколько секунд сдала позиции, смягчаясь. — Во-первых, в тебе нуждается моя мама, — быстро заговорил Генри, копошась в рюкзаке, — а во-вторых, тебе всё равно придётся везти меня домой. — Думаю, что мы можем попросить об этом отца Томаса, — она кивнула в сторону мужчины, — не так ли? Но тот покачал головой, давая понять, что не станет вмешиваться. В это время Генри, наконец, нашёл то, что искал и протянул Эмме. — Это моя мама, — сказал мальчик, — и с ней что-то происходит. Я читал о тебе, когда ещё не знал, что это ты оставила меня, — на последних словах он замялся, явно переживая какие-то эмоции, что не укрылось от Эммы, — и только ты можешь помочь ей. На фотографии была темноволосая женщина лет тридцати пяти с потрясающими карими глазами. То, как она смотрела в объектив камеры, заставило Эмму испытать странное чувство, которое, едва скользнув по сердцу, улеглось где-то в груди. Она сидела, чуть склонив голову, и держала в руках яблоко, а рядом у её ног на голубом одеяле возился маленький мальчик, сосредоточенно рассматривая её туфли. Свон почувствовала себя вором, который, придя за наживой, случайно заглянул в чужую жизнь, жалея, что не может остаться. Она закрыла глаза, отсчитывая до десяти, чтобы немного успокоиться. — Хорошо, я отвезу тебя, — наконец, сказала она, — но на этом всё. Мальчишка просиял, застёгивая рюкзак и качая головой, когда она протянула ему фото обратно. — Пусть побудет у тебя, — он улыбнулся самой очаровательной улыбкой, что Эмме доводилось видеть. Боже, он действительно сын Нила. Его сын. И побежал к выходу. — Вы должны были сказать, что не знаете, где я, — зло бросила Эмма священнику, сжимая фото в руках. Она ощущала смутное чувство, когда вдруг оказывается, что ты чем-то дорожишь и вот оно, в твоих руках. Свон отогнала эти странные мысли прочь и снова заговорила, — хотя бы это Вы мне должны. — Не мы выбираем пути, Эмма, — мягко ответил Томас, — которые приведут нас к правде. Я всегда говорил тебе, что битва не окончена. — Нет никакой битвы и ничего из этого, — она махнула рукой, — никогда не было. Всё это мне просто приснилось. Священник только усмехнулся и кивнул, понимая, что спорить бесполезно. Он знал, Эмме ещё только предстояло убедиться в том, что нельзя убежать от своей судьбы. И от врагов, что людям предназначены. __________________________________________________________________ Генри быстро осмотрелся в квартире Эммы и какое-то время его взгляд был довольно критичным. Свон не обратила внимания, думая только о том, как странно видеть его здесь, на её территории, такого же её. Она быстро поправила себя, указывая на то, что он чужой сын. Он живое напоминание всего того зла, что она привнесла в мир, и того, что не смогла исправить. Что-то тёплое коснулось её руки, сжатой в кулак до боли, и зрение снова стало чётким, словно пелена, заволокшая глаза, спала. Это Генри, стоящий рядом, смотрел на неё снизу вверх и касался руки. В груди заныло, потому что этот мальчик не казался ей тем, что она отчаянно пыталась в нём рассмотреть. В конечном итоге только там Эмма могла не испытывать чувства вины за то, что отказалась от него. — Я знаю, почему ты отдала меня, — сказал он мягко, и глаза его засветились надеждой, от которой Эмму бросило в дрожь. «Ничего ты не знаешь, мальчик, ничего» — крутилось в голове, а он всё смотрел и прикасался к её руке. — Чтобы дать мне лучший шанс на жизнь, — добавил Генри. — Я на тебя не злюсь. Эмма разжала ладони и осторожно коснулась взлохмаченных волос Генри. — Спасибо, — только и всего. Он выпил немного сока и съел сандвич, который Эмма приготовила на скорую руку. А после послушно вышел вслед за Свон, которая несла небольшую сумку с вещами. На тот случай, если придётся остаться на ночь в чужом городе. Почти всю дорогу они молчали, пока Генри снова не заговорил. — Моя мама стала странно себя вести, — он опустил голову, рассматривая собственные руки, — начала пугать меня. Мне не нравится находиться дома… — мальчик замялся и посмотрел на Эмму, не отрывающую взгляда от дороги, — больше не нравится. — Давно это началось? — спросила Эмма, хмурясь. Тень падала на её лицо, и Генри не удавалось рассмотреть её получше, пока она была так сосредоточена. Он покачал головой: — Нет, два месяца назад она выезжала из Сторибрука по делам, а когда вернулась, я был в монастыре, помогал монахиням со свечами, которые они делают для городского праздника. Эмма бросила на мальчика короткий взгляд, отмечая, что теперь он выглядел печальным, совсем не таким, как ещё днём в соборе. Это не должно её заботить, ведь она просто везёт его домой, но ведь зачем-то начала расспрашивать, так что теперь приходилось отгораживаться от возникающих чувств, приносящих только раздражение и злость на себя. — Она должна была забрать меня, как мы договаривались, — Генри пожал плечами, продолжая выкручивать пальцы, — мама всегда выполняет свои обещания. Но когда я ей позвонил, она так разозлилась и начала кричать, что не собирается никуда ехать только потому, что мне нужно блистать добротой перед монахинями. — Мне жаль, Генри, — сказала Эмма. Она отбросила надоедливую прядь волос назад и вернула руку на руль, ненадолго замешкавшись от мысли потрепать мальчика по плечу. — Но родители иногда срываются от усталости и прочих взрослых проблем. Уверена, она очень сильно сожалела о том, что накричала на тебя. — Нет, — оборвал Генри, — когда я вернулся, она вела себя так, словно ничего не произошло. И даже не спросила, как я добрался. Это на неё не похоже. А после, — добавил он уже тише, — после начались все эти звуки в доме и… она постоянно с кем-то говорит, а когда я вхожу, то она одна, и если я спрашиваю, она злится. Она всё время так злится. В голосе мальчишки зазвучали слёзы, и Эмма вместо того, чтобы подбодрить его прикосновением, снова остановила себя, прикасаясь кончиками пальцев сначала к цепочке, а затем к кулону под тканью футболки. — Я знаю, что случилось что-то плохое, когда ты пыталась помочь тому мужчине, — начал Генри, но Эмма затормозила, из-за чего мальчик чуть не ударился. — Никогда не говори об этом, — крикнула она, отстёгивая ремень и выскакивая из машины. Нужно только дышать, вдох-выдох, вдох-выдох. Он всего лишь ребёнок, он ни в чём не виноват. Нужно дышать, дыши, Эмма. Шар, раздувшийся внутри и давящий на органы, постепенно стал уменьшаться. Главное дышать. Она оперлась на крышу машины руками, глубоко вдыхая и опуская голову. Открыла глаза, ещё раз вздохнула и села в машину. Генри не смотрел на неё, губы его подрагивали, и сердце Эммы сжалось. — Прости, малыш, — проговорила она, наконец, опуская ладонь на его сжатые руки, — я не должна была себя так вести. Ты не виноват, просто события моего прошлого были очень болезненными, я не просто так отошла от дел. Пообещай мне, что больше не станешь упоминать об этом, хорошо? Она чуть крепче сжала его руки, и мальчишка вдруг ожил, бросаясь к ней и прижимаясь к плечу. Всё это было странно, неправильно, но вот он, маленький человек, отчаянно нуждающийся в помощи. Эмма похлопала его по спине, призывая успокоиться, хоть он и не плакал и только прятал лицо в её объятиях. Наверно мать научила его выдержке. — Расскажи мне ещё про свою маму, — попросила Эмма, пытаясь отстраниться. Генри сел на своё место, дождался, пока Эмма заведёт машину, и они поедут дальше, а затем продолжил: — Раньше, — заговорил мальчик, — мы посещали воскресные службы, мама не то чтобы была верующей, но она мэр города, и люди должны хотя бы изредка видеть её на пастве. Наша церковь не такая, как другие. Мама говорила, что там всякий человек может найти поддержку и избежать осуждения, потому что там считаются с новым временем и с тем, что у человека всегда должен быть выбор во всём, что касается его жизни. Но больше мы не бываем там, потому что сначала у неё начались головные боли, а потом и вовсе стало плохо. Генри пожал плечами, словно ему было неуютно, и замолчал. До самой городской черты он больше не произнёс ни слова. К слову, путеводитель из него вышел не очень хороший, так что они потратили ещё какое-то время, чтобы добраться до особняка на Миффлин-Стрит, перед этим остановив парочку прохожих, одним из которых был Арчи Хоппер, искренне порадовавшийся их знакомству. Дом был освещён с улицы, внутри тоже горел свет, Эмма присвистнула, увидев размеры особняка и ухоженный вид лужайки перед домом. Однако, чувство восхищения быстро улетучилось, сменяясь тревогой, усилившейся в разы, когда дверь распахнулась и оттуда выбежала взволнованная женщина. Она бросилась обнимать мальчика, говоря о том, как он её напугал своим побегом. У Эммы даже на душе отлегло. Она видела перед собой волнующуюся мать, которая никоим образом не обидит своего ребёнка, но затем она поднялась и посмотрела на Эмму, чуть склонив голову. От её взгляда у женщины дрожь пошла по телу. Свон не могла себе объяснить этого чувства. Дело было не в красоте, которую фото, всё ещё лежащее в вещах Свон, не способно было отразить по-настоящему. Не в том, как она прижимала к себе сына, а во взгляде, который не читался, но производил впечатление, которому Эмма не смогла бы дать названия. Это было ни хорошо и ни плохо, просто было, и именно это пугало. — Я, — Генри отстранился, пытаясь заглянуть матери в лицо, но безуспешно, вся она словно устремилась куда-то вперёд, она смотрела на Эмму неотрывно, — нашёл свою биологическую маму, — уже шёпотом закончил Генри, будто испугавшись собственных слов и того, что вообще произошло по его инициативе. — Это Эмма, — добавил он и повернулся к Свон. Мать Генри вышла вперёд, продолжая смотреть, и Эмма тоже сделала шаг навстречу. — Реджина Миллс, — заговорила темноволосая женщина, протягивая руку и, наконец, улыбаясь. Фальшиво, что почти насторожило, но Эмма понимала, что сейчас находится на чужой территории, а значит, Реджина просто обязана быть наготове, если придётся атаковать. — Эмма Свон, — сказала Эмма и пожала протянутую ладонь. — Так вы его биологическая мать, — протянула Миллс. — Привет, — Эмма чувствовала себя глупо, но Реджина не стала долго мучить её и, снова улыбнувшись, на этот раз как-то торжествующе, чем смутила женщину перед собой ещё сильнее, предложила: — Не хотите ли выпить самого лучшего сидра, который вам только довелось попробовать? — С удовольствием, — выдохнула Эмма, замечая, как расслабился Генри и кивнул мужчине, стоящему на пороге. Реджина кивнула и, развернувшись, направилась в дом, обдав Эмму запахом своих духов. Свон нервно сглотнула, привычно отсчитала до десяти, взяла себя в руки и направилась вслед за женщиной, ждущей в дверях. Поднявшийся ветер принёс запах озона — предвестника грозы, что означало, что Эмме всё же придётся остаться в городе на ночь. Потому она порадовалась возможности выпить и, может быть, немного отдохнуть. Только в доме Эмма поняла, что у неё страшно замерзли руки. — Как насчёт чего-нибудь покрепче, мадам мэр? — внезапно спросила Свон, когда мужчина, оказавшийся шерифом города, проводил Генри спать. — Думала, Вы не спросите, — проговорила Реджина, откупоривая бутылку бурбона, — так зачем же Вы приехали, мисс Свон? — она передала Эмме стакан и посмотрела в глаза. Теперь, вблизи, Эмма, наконец, поняла, что всё её существо отзывается на тревожное чувство, засевшее в груди. То, как эта женщина смотрела, будоражило её память. И Эмма не знала, как разобраться с этим. Она улыбнулась, только приподняв уголок рта. — Видимо, придётся выяснить.