Всегда со мной

По ночам Седрику снились ее глаза. Напряженные, суженные, с кровавыми прожилками на белках из-за долгой и постоянной работы с бумагами и текстами. Она проводила за ними слишком много времени, пытаясь и уследить за поместьем, и выполнять поручения королевы, и не забывать читать газеты по утрам. Но особенно хорошо всплывает в памяти радужка, синяя-синяя, словно темные волны холодных морей. Словно камень в их проклятом фамильном кольце, которое теперь носит Винсент. Ни у кого больше нет таких глаз на целой земле — Седрик видел достаточно смертных, смотрел в их глаза в минуты беспредельного отчаяния и приближения к смерти, любовался, как солнечные лучи танцуют на радужке. Но ни у кого более глаза не напоминали такой глубокий водоем — подойди ближе, и растворишься в его водах. Он растворился и даже не пожалел об этом. Он редкостно удачлив, он выиграл в лотерею счастливый билет, вытянул приз, о котором не смел мечтать. Его полюбила та, к ногам которой хотелось бросить целый мир и даже больше. Его, заурядного, не соответствующего ей по статусу. Только Клодия всегда брала, что хотела, не оглядываясь ни на общество, ни на мир вокруг, ни на мнения тех, кто попадал в оковы ее зорких глаз. — Будь моим, — сказала она тогда, улыбаясь только кончиками губ, — или не будь вовсе. Он воспринял это не как угрозу, а как милый комплимент, и с радостью выбрал первый вариант. И потом справедливо опасался, что избежал участи хуже смерти, когда припал к ее ногам, плотной ткани шерстяного платья и повелевающему взгляду. Потому что он истощал удовлетворение и радость, а не сверкал ненавистью. А в гневе Клодия была страшна, и он скоро удостоверился в этом. В этих невинных глазах порою плескался яд, в их синеве чудился провал в бездну, их взгляд напоминал адское пламя, и он не хотел бы в нем гореть. Опаляться, плавиться, застывать на одном месте, не в силах оторваться и сдвинуться. Клодии бы не понравились лишние движения, а уж она не позволяла плавной череде событий течь так, как Клодии было не по нраву. Воспоминания об этом возвращались мучительно, с головной болью и шумом в ушах. Иногда он, прилежно собирая души, наблюдая предсмертные мучения, смотрел на умирающего, но улавливал в нем ее черты, то же самое искажение ненавистью, холодный взгляд застывающих глаз. Иногда воспоминания пронзали вспышкой боли резко, без подготовки, во время пути или перед работой. И на некоторое время он, оставаясь физически там же, словно переносился куда-то назад, к тем редким моментам счастья, которые были с ним когда-то. Он бережно их собирал, нанизывая на нить, словно бусины, он лелеял каждую минуту, которую удавалось возродить — и все-таки ощущал, что знает о себе и о ней ничтожно мало, и больше не узнает ничего. Ее тело проросло побегами над могилой, ее сын пытается быть взрослым, ее дочь пытается все отпустить. Есть лишь прядь волос, которую он сохранил напоследок. Есть лишь обрывки, которые он перебирает и теперь точно не может отпустить. От головной боли не помогают даже таблетки, которые он выпросил у Отелло в лаборатории — и это новейшая технология, что тут можно сказать. Наверное, то адское пламя, которое он так умело избегал, пока оно разгоралось поблизости, наконец настигло и его. Наверное, теперь он «не будет вовсе», как она когда-то и угрожала ему.