мой ласковый зверь

Ледяной дождь барабанит по куполам зонтов, по образовавшимся лужам и по крышке закрытого гроба. Черные туфли перепачканы кладбищенской грязью. Священник зачитывает с влажных строк молитву, провожая в последний путь мужа, отца, брата, следователя. Ветер пересчитывает кости изнутри, и Юнги передергивает плечами, наблюдая, как маленький ручеек дождевой воды стекает в свежевыкопанную могильную яму. На обглоданной осенью ветке сидит ворон, мрачными глазами-пуговками наблюдая за похоронной процессией, даже не пытается укрыться от проливного дождя. Жена следователя содрогается в рыданиях, вырваться к гробу пытается, но ее не подпускают, утешают, обнимают. У Юнги от воя ее звериного внутренности сжимаются, сворачиваются в узел тугой. Он покрепче сжал ручку черного зонта, опуская голову вниз, на носки отполированных туфель смотря, потому что на закрытый гроб, в котором собранные ошметки его коллеги, смотреть сил нет. Намджун не проронил ни слова, не выявил никаких эмоций — ни горя, ни грусти, ни даже тоски. Уголки его губ идеально ровные, лицевые мышцы не двигаются — каменное изваяние, которое, кажется, даже не дышит. А на самом деле у него в груди глубоко пожар, чертов апокалипсис, метеориты ребра крепкие пробивают, а в горле где-то комок мерзкий. Нет, не слез, а ненависти. На самого себя, на халатность охранников, на гулей — как же, блять, он их ненавидит, как же истребить каждого выродка хочется. У него кожа ладоней под перчатками кожаными горит, лопается от желания взять куинке и раскромсать всех мразей, когда-либо собранных в Кокурии. Сокджин стоит тихо рядом, цепляясь дрожащими от холода пальцами за его руку, всхлипывает и украдкой утирает слезы черным платком, по каемке золотой нитью обшитым. Разве имеет право Намджун разделять чужую скорбь? Кто он такой, что сделал для него? Вернее сказать, чего он не сделал. Не уберег, не защитил. Разве не он так голословно клялся защищать каждого человека, отдать свою жизнь взамен чужой? А теперь на мокрую крышку гроба падает грязь, и женщина ревет, потому что в гробу — муж, отец, брат, и в его смерти виноват Намджун, не смеющий смотреть в глаза убитой горем жены и его матери. Иисуса давно в этом городе нет, остался только Намджун, возомнивший себя богоподобным, всемогущим. А на деле — смерть, дышащая ему в затылок, обдающая смрадом трупных червей и гнили. Намджун ее поцелуй на губах своих чувствует, только она дразнится, играется — не за ним приходит. Пока. Альфа вышел из-под зонта, который над его головой держал следователь третьего класса, и подошел к согнувшейся пополам женщине, от рыдания голос сорвавшей. Дождь яростно начал бить по его спине, пальто насквозь промокло, но Намджун должен, обязан свои руки сомкнуть на ее спине дрожащей и к себе прижать, запах скорби через ноздри вдыхая. Женщина начала содрогаться на его груди, цепляясь пальцами негнущимися за воротник его пальто. — Следователь Ким, умоляю… Найдите… — сорвано закричала она, глазами, в которых осколки мира плавают, на него смотря. — Несмотря ни на что, — твердо пообещал Намджун. Капли медленно сорвались с мокрой коры дерева, шлепаясь в лужу. Ворон громко каркнул, и его крик эхом разнесся по пустеющему кладбищу. Только Намджун остался неподвижен, смотря на небольшой холмик. Два метра отделяют жизнь и смерть, а вина, навечно поселившаяся в его груди, будет с ним до самой глубокой старости, покуда в землю не погрузят его, намджуново, тело. Свинцовые тучи со скрипом проплывают над головой, давят, сгущаются, грозят разразиться новым ливнем. Намджун достал из внутреннего кармана пальто пачку сигарет, сунув одну меж посиневших губ. Первые капли начали неслышно разбиваться о его мокрые волосы. Альфа сделал глубокую затяжку, выпуская дым вверх. Юнги, собиравшийся уехать с кладбища вместе с другими следователями, остановился на полпути, едва открыв дверь машины. Он глянул на притихших коллег в салоне, а после — на одиноко стоящего Намджуна, и, захлопнув дверь, пошел к нему, теплее укутываясь в свое пальто. Омега раскрыл зонт, укрывая под ним Намджуна, и спрятался сам. — Не знал, что вы курите, — тихо сказал Юнги. — С чего ты взял, что я курю? — немного помолчав, хрипло спросил следователь и вновь приложился губами к фильтру. Юнги перевел на него взгляд, наблюдая, как сизый дым растворяется в воздухе, и, слегка улыбнувшись, ответил: — Ну да, — кивнул он. — Ни с чего. Намджун в тишине скурил сигарету до самого фильтра, только дождь с неба срывался, с дыханием юнгиевым перемешиваясь. Альфа откинул окурок в сторону, и тот упал в лужу, с шипением затухая. Мин без слов передал ручку зонта следователю, потирая замерзшие ладони в попытке согреть, и пошел следом, точно верный пес. — Я подброшу тебя, если ты не против. Юнги был не против. Во всем офисе словно застыла жизнь. Не было слышно привычных разговоров, телефонных звонков, покашливания, стука клавиш и звуков шагов. Все скорбели, минутой молчания чтя память погибшего коллеги. Намджун повесил свое промокшее пальто на вешалку и пятерней зачесал волосы, садясь за свой рабочий стол с кипами документов. Электронные часы отсчитывали минуты, тянущиеся патокой. Альфа покрутился на своем стуле, сложив пальцы в крепкий замок, и уставился на грозовое небо. Только десять утра, но на улице и проблеска света нет — и речь не о погоде. В дверь кабинета тихо постучали. — Войдите, — сказал Намджун, поворачиваясь к вошедшему лицом. — Следователь Ким… у нас есть кое-что для вас, — на грани шепота сказал охранник, протягивая Намджуну сияющий в свете настольной лампы диск. Намджун поднял на него взгляд, выгибая бровь, но охранник лишь ниже опустил голову. Альфа сунул диск в дисковод и открыл хранящиеся папки с записями видеонаблюдения. Дважды щелкнув по папке с задним числом — датой смерти покойного следователя, альфа увидел видеозапись, ничем примечательным не отличающуюся. Обычный вечер на подземной парковке. Намджун напрягся. Еще живой следователь появился в кадре, готовившийся, по-видимому, отправиться домой, только до дома так и не доехал. Черная тень, подобная ястребу, сбила его с ног — Намджун дернулся вперед, взглядом вгрызаясь в видео, на котором появился гуль. Альфа выкрутил громкость динамиков на полную, и по кабинету разнеслись звериные крики боли и ужаса. И смех. Дьявольский, нечеловеческий — то смеялся гуль в маске японского божества. У Намджуна дыхание перехватило, когтями острыми клетку грудную разъедая. «— Приходи, пока не стало слишком поздно. Или ты найдешь меня… или ты умрешь от моих рук.» Намджун резко захлопнул крышку ноутбука, нервно подскочив с места, и заорал: — Собрание! Немедленно! Всех, кто в тот день дежурил, ко мне! Охранник тут же выбежал, поклонившись и едва не сбив Юнги в дверном проеме. Намджун был похож на разъяренного быка, загнанного на арену — ходит из угла в угол, ноздри от гнева раздувает. Вены на руках взбухли, посинели, пальцы дрожать мелко начали. Это был первый раз, когда Мину удалось увидеть чужие эмоции. Намджун точно Везувий, а Юнги — беспомощный Помпеи, которого вот-вот накроет раскаленной лавиной гнева. Альфа зарычал, скидывая со стола бумаги, что тут же разлетелись веером по полу, схватил первую попавшуюся под руки вещь — настольную лампу, оторвав вместе с проводами, и с громким криком швырнул ее в стену. Омега вздрогнул от звона разбившегося стекла. — Намджун? — тихо позвал Юнги. — Эй, что- — Заткнись, — прошипел альфа, в несколько широких шагов преодолевая расстояние между ними, и больно схватил Мина за локоть. — Заткнись, блять. Ты идешь со мной. Юнги стиснул зубы от боли, с которой Намджун сжимал его локоть. Альфа тащил его через коридоры насильно, а Мин и не сопротивлялся — бессмысленно это, глупо, точно бороться копьями и стрелами с выдуманным Посейдоном. Намджун затолкал его в конференц-зал, в котором уже собрались охранники, дежурившие в тот день, и несколько следователей. — Вы можете себе представить, что произошло? Что этот гуль сделал, вы можете себе представить? — нервно ухмыльнулся Намджун, ударяя кулаком по столу. — Нет, блять, вы и понятия не имеете. Как вы, те, кто должен защищать людей, допустили утечку? Как гуль проник на территорию CCG? — заорал Намджун. — Как вы допустили смерть? Вы собираетесь со мной разговаривать сегодня?! — выходя из себя, прорычал альфа. — Мы сами не понимаем, как такое могло произойти… Я всего лишь на минуту- — На минуту? — оборвал охранника следователь. — Минута — это достаточно, чтобы ядерный взрыв снес полгорода, а вместе с тем десятки тысяч человеческих жизней. Всего лишь одна минута, а каков радиус поражения? Тот купол, который выстраивали следователи так много лет, готов рухнуть за минуту. А все благодаря чему? Тому, что двое людей, поклявшихся охранять чужие жизни, отвлеклись. На минуту, — Намджун за охранником, нервно ерзающим в кресле, дикой пантерой следил, взгляда не отводя. — Чего стою я как следователь, если на мою территорию проникают гули и свободно жрут подобных мне? Чего стоите вы? Ничего. Плацебо. Намджун поджал губы, отворачиваясь к окну, и сцепил пальцы за спиной. Яростный ветер завывал в вышине, подгоняя свинцовые тучи по небу. Он сделал глубокий вдох, на мгновение прикрывая глаза, а после вперся взглядом в отражение Мин Юнги, сгорбившегося над столом, и резко обернулся. — А вот другой интересный вопрос — где были вы, следователь Мин? Кто позволил покинуть рабочее место? Не думаю, что это был я. Вы самовольно ушли, халатно отнеслись к своей работе, и вот, во что это вылилось. Смерть нашего коллеги лежит на плечах всех присутствующих в этой комнате. — Правда? — сжимая пальцы в кулак, Юнги вздернул голову, чувствуя, как комок ярости горькой к горлу подкатил. — Вы обвиняете в его смерти меня? Вы смешны, следователь Ким. Меня просто от вас тошнит. Это вы уехали веселиться, свалив на мою голову свои обязанности. Это вы предпочли своей должности Ким Сокджина. Это вы халатно отнеслись к своему посту. И это вы виноваты в смерти чьей бы то ни было. Это, блять, не моя вина. Пошли вы нахуй, следователь Ким, — выплюнул Юнги, резко вставая с места, от чего стул со скрипом упал. — Стоять, — прогремел Намджун, идя следом за Юнги. Но тот впервые ослушался приказа, упрямо хватаясь за дверную ручку. Намджун перехватил его руку, резко к стене прижимая, от чего омега приложился головой, прошипев сквозь зубы. Альфа его руки до хруста сжал, в стену вдавливая, а Юнги дышать разучился, в глаза темные-темные, шоколадно-смертные вглядываясь. На дне их бесы пляшут у костра, и омега в нем сгорит до тла, который по ветру разлетится пылью трупной. В зале тишина мертвая. Намджун дышит разъяренно, а Мин функционировать пытается и, стряхнув наваждение, дергает руками. — Не смейте прикасаться ко мне. — Вышли все. Быстро, — прорычал альфа, даже не смотря в сторону спешно удаляющихся коллег. Его внимание только один омега привлек, что смотрит на него сверху вниз, хотя и ниже его на сантиметров десять. Намджуна вывести из строя невозможно, нереально почти, но Юнги удается. Он на какие-то кнопки нажимает, рычаги переключает, взглядом-бритвой вены вскрывает, по капиллярам агрессию вперемешку с адреналином пуская. Намджун вдохнул, мысленно считая до десяти, и медленно выдохнул. — Ты не смеешь разговаривать со мной в подобном тоне, особенно, когда рядом есть кто-то. Ты не ровня мне и никогда ею не станешь. — Кто ты такой, чтобы обвинять меня в чьей-то смерти? Ты ни хрена не можешь, только придавливать меня сверху своими блядскими бумажками и шпынять, как гончую. Я следователь, а не твоя псина, и пришел сюда не для того, чтобы какой-то выпендрежник с завышенным чувством собственной важности отчитывал меня. — Прежде всего я твой наставник, у которого ты должен учиться, а не показывать когти и свой характер, Мин Юнги, — спокойно сказал Намджун, отпуская чужие руки и отходя на несколько шагов назад. — Твоя неприязнь ко мне не дает тебе права зазнаваться и принижать мои заслуги перед государством. Ненавидеть меня можешь за пределами CCG, там, где ты не следователь Мин, а Юнги. Здесь же ты должен засунуть свои возражения поглубже и проглотить, помалкивать и выполнять то, что велено. Я ясно выражаюсь? — Да? — нервно ухмыльнулся Юнги, одергивая пиджак. — Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что я расплывусь бесформенной лужей перед твоими ногами, чтобы ты мог вытереть подошву своих туфель. Мне плевать, если перед тобой стелются за твою прическу и дорогой костюм, я никогда не поставлю это выше обязанностей, которые ты перекладываешь на меня. Пошел ты, Ким Намджун, — прошипел омега, пулей вылетая из зала, оставляя после себя только звонкий хлопок двери. Юнги от злости трясет, пальцы электризуются, и ураган внутренний вырваться просится, снося все живое в радиусе ста километров. — Сука, — зарычал Намджун, впиваясь пальцами в собственные волосы. Он с психу швырнул в стену стул, глуша в глотке разъяренный крик. И долбаный Мин Юнги прав — Намджун виноват, он не уследил, недоглядел. Альфа хрипло выдохнул, упирая руки в бока, и поднял голову вверх, закрыв глаза. Дверь тихо отворилась, и он резко обернулся, собираясь уволить к херам зазнавшегося пацана, но на пороге стоял Сокджин, низко опустивший голову вниз. — Намджун-а… — тихо позвал он, делая шаг в комнату и закрывая за собой дверь. — Я должен тебе кое-что сказать. Я не могу даже глоток кофе выпить от того, что это терзает меня. — Валяй, — равнодушно кинул Намджун, присаживаясь на край овального стола и сложив руки на груди. — Это… это все моя вина, — прошептал омега дрожащим голосом. — Я так сильно влюбился в тебя, так чертовски сильно, что совсем забыл о твоих и своих обязанностях. Мне так жаль, — всхлипнул он, утирая покатившиеся по щекам слезы краем рукава. — Ты должен был быть здесь, а я тебя отвлек, так малодушно отобрал у нашей общей работы. Я не прощу себе этого. Мне будет лучше отстать от тебя и больше не вмешиваться, — выпалил Джин и отвернулся, собираясь уйти, но Намджун крепко сжал его руку, резко дергая на себя. — Иди сюда, — прохрипел Намджун, в его губы вгрызаясь остервенелым поцелуем. Альфа подхватил Джина под бедра, усаживая на стол, кусал его губы посильнее, чтобы до крови, целовал глубоко, влажно, запуская язык в его рот малиновый. Омега не отставал, вещи с Намджуна стягивая, засосы алеющие на шее крепкой оставляя. Прямо под его губами яростно бьется жилка, и Джин чувствует ее отдачу в свои губы. Намджун насильно уложил омегу оголенной спиной на прохладное дерево, губами раскаленными по телу бархатному ожоги выводя. Джин выгнулся дугой, когда грубые мозолистые руки коснулись его между бедер — то, о чем он мечтал одинокими вечерами, вот оно, прямо здесь и сейчас. Намджун разжег пылающий костер, и Джин в него с разбегу прыгает. Одежда валяется бесформенными кучами под ногами, даже дорогую армани не жалко, когда Намджун его губы в кровь, в мясо, сам же вылизывает голодным животным. Альфа его ноги резко развел, не заботясь о подготовке. Из сжимающейся дырочки равномерно вытекают прозрачные капли, пачкая красное дерево. Намджун сплюнул на ладонь, растирая скудную слюну по всей длине члена, и, подхватив омегу за лодыжки, резко тянет на себя. Сокджин стонет в голос, срываясь на крик, когда альфа его полностью собой заполняет. Намджун не дает привыкнуть, сразу начинает бедрами размашистые толчки в податливое тело делать. Омега кричит в чужие губы, и Намджун его крики проглатывает. Дышит сорвано, хрипло, сбиваясь с темпа. Его сердце проламывает грудную клетку, ребра по-собственнически ломая. Сокджин его спину в кровь царапает, кожу нещадно сдирает. Из ран начала багровыми каплями вытекать тягучая кровь. Намджун резко перевернул омегу на живот, его волосы шоколадные в кулаке сжимая и оттягивая назад. Джин выпятил задницу, двигаясь навстречу, на всю длину насаживаясь и ребро ладони до крови кусая, чтобы в голос не орать. Он цепляется пальцами за край стола, словно старается в этой Вселенной удержаться, не упасть в пропасть бездонную, бесконечную, беспросветную. На столе остались разводы от естественной смазки, спермы и капель пота. Намджун его в этот стол втрахивает, как животное, целый век не видавшее омежьего тела, и Сокджин так жалеет, что не может кричать, чтобы показать, как ему нравится, как вставляет похлеще экстези. На тазовых косточках обязательно останутся синяки, а утром омега найдет созвездия, которыми Намджун его наградил, а пока он раздвигает ладонями ягодицы и кусает губы алые, глуша стоны, глотку рвущие. Альфа зарычал, вгрызаясь зубами в загривок, как течную сучку Сокджина трахая, и, делая последний агрессивный толчок, покинул его тело, изливаясь на растраханную дырочку. Джин, тяжело дыша, прижался щекой к столу, едва держась на трясущихся ногах. Намджун провел губами вдоль его позвоночника, оставляя на лопатках багровеющие засосы, и вновь усадил на стол, впиваясь в и без того искусанные губы настойчивым поцелуем. — Ненасытный, — оторвавшись от поцелуя, ухмыльнулся Сокджин, но тут же застонал, чувствуя, как Намджун вновь наполняет его тело собой. Омега откинул голову в удовольствии, цепляясь длинными пальцами за крепкие плечи.

✖

Хосок выкинул окурок в лужу и, повыше натянув ворот куртки, выбежал из-под козырька автобусной остановки. Дождь, не прекращающийся с самого утра, к вечеру сбавил свою скорость, но полностью не ушел. Мерзкие ледяные капли хлестали замершее лицо и трепали волосы. Омега перебежал улицу, показывая раздраженно сигналящим водителям средний палец, и, перескочив через невысокий забор, побежал прямиком на свет, горящий в нужном подъезде. На улице — никого, только завывающий среди крон деревьев ветер. Хосок оглянулся по сторонам, вглядываясь в темноту, а после зашел в сухой подъезд. Ключ, впитавший тепло хосоковой руки, приятно грел, словно говорил: «Совсем скоро ты окажешься дома». И плевать, что дом этот формально не его, живет он там не один и не ночует почти. Главное — там те, которые спасают его от прыжка в бездну, когда он балансирует на краю. Омега отворяет дверь неслышно, снимает куртку и промокшие кроссовки. Тихо. Только гудение холодильника и барабанящий по подоконнику дождь. Хосок проскользнул мимо кухни и ванной комнаты, останавливаясь у двери в спальню. С той стороны слышно только негромкое копошение и шуршание простыни. Омега толкнул дверь, опираясь плечом о косяк, и, ухмыльнувшись, прикусил губу. В центре кровати сидели двое — Тэхен и Юнги. Юнги, без сомнения, для Хосока хуже демона. Он уже откровенно заебался ранить губы об эти кости, лизать кожу молочную и губы синие. Юнги есть не хочет, не считает это важным, только кофе пьет и какого-то уебка любит. Любовь — то еще дерьмо, от которого башню рвет и немного хочется голову разбить о ближайшую поверхность, но Юнги уже привык. Впрочем, как и Хосок. Красный для Юнги — как соль для текилы. Один взгляд на его попку, облаченную в черные кружевные трусики — и омега собственной слюной захлебывается. А Тэхен… Тэхен — ангел для них обоих, как светлячок в темноте или маяк среди шторма. Тэхен — чистый, непорочный, почти нереальный. Когда-то в детстве Хосок слышал, что иногда, очень редко на Землю возвращаются с небес ангелы, чтобы вновь прожить земную жизнь, а теперь, смотря на Тэхена, омега в этом убеждается. Тэхен, в отличие от Юнги, в белом. На его лебединой шее простой белый чокер, а на песочных бедрах — подвязка от чулок. И эти две шлюшки, блуждая руками по телам друг друга, целуются. Пошло, мокро, с языком. Хосок кашлянул в кулак, отрываясь от дверного косяка, и подошел ближе к кровати. — Хосок-а! — радостно воскликнул Тэхен, подлезая к краю кровати. — Я скучал по тебе. — Я тоже скучал по тебе, малыш, — улыбнулся краешком губ Хосок, положив прохладную ладонь на его теплую щеку. — Веселитесь тут без меня? — ухмыльнулся он, проведя кончиком языка по своим губам. — Мы ждали тебя, — улыбнулся Юнги, встав на колени перед Хосоком. Хосок наклонился, невесомо целуя юнгиевы губы. Тэхен вплел пальцы в мокрые хосоковы волосы, призывно раскрывая рот для поцелуев, и Хосок, насильно оторвав себя от Юнги, впивается в его губы жестким поцелуем. Тэхен льнет ближе, пальчиками пробираясь под толстовку, очерчивает кубики пресса. Юнги потянулся к ним, ведя губами по щеке Тэхена, и младший переключился на омегу, сплетаясь в поцелуе языками. Хосок ухмыльнулся, слизав с губ вкус Тэхена. Они начали целоваться втроем. Безумный танец языков и переплетение душ. Хосок укусил младшего за губу, несильно оттягивая. — Ты будишь моих бесов, Тэхен, — хрипло прошептал он, омежий подбородок сжимая. — Бесов? — испуганно переспросил Тэхен. — Нет, Тэхен-а, — вмешался Юнги, с улыбкой поглаживая его щеку. — Хосок не это имел в виду. Тебе пора спать, малыш, — омега оставил мягкий поцелуй на его губах. — А как же вы? Я не хочу вас оставлять, — упрямо сказал младший, потянувшись за поцелуем к Юнги, но тот отстранился с легким смехом. — Завтра важный день, солнышко. — Вы придете? — улыбнулся Тэхен, с надеждой смотря то одному, то другому в глаза. — Мы постараемся, хорошо? — сказал Хосок, и Тэхен утвердительно кивнул. — Вот и умница. А теперь спать. Тэхен обиженно засопел, но послушался старших, целуя на ночь каждого, только с Хосоком на несколько мгновений дольше. Соскучился. Юнги по-отечески погладил его по пшеничным волосам, пропуская между пальцев шелковые колосья, улыбнулся и похлопал младшего по попке, подгоняя спать. Тэхен прикрыл за собой дверь, предварительно прихватив большой ворсистый плед и укутавшись в него, словно в кокон. — Чего ты так рано его спать погнал? — спросил Хосок, снимая толстовку через голову. Юнги положил ладони на его узкую талию, начав покрывать кожу живота невесомыми поцелуями, медленно спускаясь к пупку. — У него завтра соревнование, он должен выспаться, — ответил Юнги и сомкнул зубы на солоноватой коже, прямо под левой грудью, оставляя алеющий засос. — Его отец вновь распускал руки. — Сука, — прорычал Хосок, крепко сжимая пальцами юнгиевы волосы. — Почему я просто не могу сожрать этого ублюдка? — Это не то, чего Тэхен хочет, — вздохнул омега, ложась на спину и утягивая за собой Хосока. — И ты не жрешь людей. Хосок хотел возразить что-то, но Юнги заткнул его грубым поцелуем, по-собственнически запуская язык в его рот. Младший покорно заткнулся, нависая над лежащим под ним омегой, и раздвинул худые обнаженные ноги коленом, специально придавливая эрегированный член. Юнги застонал в поцелуй, до крови прокусив его губу. Хосок зарычал в ответ, резко омегу под собой переворачивая и ставя по-сучьи на колени. Мин ухмыльнулся, призывно виляя тощей задницей, в то же мгновение получая звонкий шлепок по правой ягодице. Смазка пропитала кружево. Хосок натянул тонкие трусики, потирая сочащуюся дырочку, от чего Мин грациозно прогнулся в спине довольной кошкой, жалобно стоная через сжатые зубы. У Чона электрические разряды по телу начали искрить, молниеносно венами-сосудами разносясь. Член дернулся от возбуждения. Хосок прижался пахом к его текущей заднице, трясь сквозь грубую ткань джинсов и имитируя толчки. Юнги призывно раздвинул ножки, просясь на член, но младший только вновь шлепнул его по ягодице. — Маленькая нетерпеливая шлюшка, — прорычал Хосок, оттягивая чокер на юнгиевой бледной шее, от чего бархат врезался в кожу, оставляя красную полоску. — Пожалуйста, папочка, — всхлипнул Юнги, сминая пальцами черную простыню. — Мне так плохо… Избавь меня от моей ноши. Освободи мою душу, — хрипло прошептал омега подобно молитве. Хосок кивнул, оставляя у основания шеи легкий поцелуй. Воздух облизал высвобожденный из тесных джинсов член. Головка покраснела, сочась белесым предэякулятом. У Юнги по бедру потекла грузная капля естественной смазки, которую Хосок поймал большим пальцем, размазывая по собственному члену, и, оттянув ткань трусиков в сторону, сделал один плавный толчок во всю длину. Юнги застонал в голос, хватаясь пальцами за спинку кровати. Хосок вошел легко — малыш наверняка игрался с собой, пока ждал его. Младший ухмыльнулся этой мысли, оставляя больной укус на юнгиевом плече, и взял его за бедра, начав размашисто долбиться в его разработанную задницу. Юнги бы и рад орать в голос, только в соседней комнате Тэхен уснуть пытается, и Мин рвет между зубов подушку. Перья разлетаются в стороны, медленно кружась в воздухе. Хосок агрессивно втрахивает старшего в матрас, рычит сзади и засосы бордовые рассыпает на его спине. Спинка кровати ритмично ударяется о стену. Юнги двигает бедрами навстречу, глубже насаживается. Ноги предательски дрожат и разъезжаются в стороны, только грубые ладони Хосока на его бедрах удерживают от падения. За окном сверкнула разъяренная молния, освещая на мгновение комнату. Юнги выгнулся, губы искусанные буквой «о» приоткрывая. Хосок его за волосы, как шлюху настоящую оттягивает, душу вытрахивает, и Мину нисколько перед Иисусом не стыдно. Ему бы, честно, было плевать, если бы этот самый Иисус его натянул. Сбитое дыхание, раскаты грома вне пределов их Вселенной, шлепки двух обнаженных тел друг о друга, звуки спешных, агрессивных поцелуев, глухие стоны и удары кровати о стену. Одновременно и грех, и катарсис. В их обществе так нельзя. Омеги — нежные создания, рожденные для того, чтобы принести в мир новых людей; цветы общества, они не трахаются агрессивно друг с другом, вытрахивая друг из друга душу, гнилью за несколько сотен метров отдающую. Хосок сделал очередной толчок в горячее нутро, кончая одновременно с Юнги. Чон сжал пальцами его щеки, вгрызаясь в губы настойчивым поцелуем. Электронные часы показывали около двух часов ночи, а Хосок лежал на груди Юнги, поглаживая его выпирающие ребра и острые ключицы. Юнги провел по заживающим рубцам на месте укуса, от чего Хосок едва слышно зашипел от боли, и омега тут же отдернул руку. — Прости, — прошептал он, приподнимаясь на одном локте. — Хосок, это больше не может продолжаться. Откуда на тебе это появляется? — Это не твое дело, хен, — просто ответил Хосок, погладив кончиками пальцев омегу по щеке. — Не лезь. — Ты — мой, — прошипел Юнги, хватая омегу за шею. Хосок ухмыльнулся, вздернув бровь. — Я не позволю тебе быть сверху, малыш, ты же знаешь. — Я не об этом! — шепотом возразил Мин. — Я говорю о том, что ты не должен закрываться от нас. Тэхену лучше не знать некоторых аспектов, но я… Я ведь помогу тебе, я не брошу тебя. Хосок-а, не отдаляйся от меня. Эти… раны не похожи на обычные травмы. Это похоже на то, будто тебя кто-то… — Юнги-я, Хосок-а, — жалобно протянул Тэхен, стоя в дверном проеме и потирая кулаком глаз. За ним, словно подол царственной мантии, протянулся плед. Он сонно посмотрел на омег, одергивая край растянутого свитера. — Можно я посплю с вами? — Конечно, детка, — улыбнулся Хосок, умело воспользовавшись случаем и переведя тему. Юнги раздраженно выдохнул, впершись взглядом в Чона. Тэхен сонно улыбнулся, тут же залезая на кровать и ложась между старшими омегами. Юнги поправил его растрепанные волосы, мягко улыбаясь. Сонный Тэхен был похож на маленького котенка, который отчаянно нуждался в защите. Хосок подложил под его голову руку, поворачиваясь всем корпусом к нему, и поцеловал в уголок губ. Тэхен тут же потянулся следом, утягивая старшего в непродолжительный ленивый поцелуй. Юнги теплее укутал омегу в принесенный им плед, поглаживая по волосам. Тэхен отвернулся от Хосока, сворачиваясь в позу эмбриона, и прижался к боку Юнги, ища тепла и защиты. Хосок и Юнги переглянулись, улыбаясь друг другу, и придвинулись ближе, обнимая засопевшего омегу с обеих сторон. — Мы еще вернемся к этому разговору, — одними губами прошептал Юнги. — Спокойной ночи, малыш, — тихо ответил Хосок, целуя омегу в губы.

«6:32:12…13…14…»

Хосок проснулся от того, что сквозь неплотно зашторенное окно светил луч солнца. Он сморщился, утыкаясь носом в подушку, и едва слышно простонал, натягивая одеяло на голову. Собачий холод. Когда Юнги в последний раз платил по счетам? Омега собрался вновь засыпать, только тихое бормотание не давало погрузиться в бездонную пучину Морфея. Юнги уже ушел, оставляя после себя холодную постель. Хосок откинул одеяло и приподнялся на одном локте, щурясь от солнечных лучей. И забыл, как это — дышать. Тэхен сидел на коленях обнаженным перед окном, в которое светило утреннее солнце. Свет ласкал его нежную кожу, облизывал, выцеловывал, играл лучами в светлых волосах. Омега склонился над иконой. Хосок заскользил взглядом по плавным изгибам его хрупкой спины, изящно переходящей в подтянутые ягодицы. Тэхен сложил ладони в молитве, неспешно шевеля губами. Солнечные лучи над его головой создали круглый светящийся нимб. —…но ты, всеблагая и милосердная Владычица, не презри меня, отчаянного и во всех грехах погибающего, помилуй меня, кающегося во злых делах моих, и обрати на путь правый окаянную душу мою, — отчаянно шептал Тэхен, жмуря глаза. — На тебя, Владычицу мою Богоматерь, возлагаю все упование мое. Ты, Матерь Божья, сохрани и соблюди меня под покровом твоим ныне, всегда и во веки веков. Аминь, — закончил Тэхен, кланяясь и целуя икону. Тэхен закончил читать молитву, и солнце спрятало ревнивые лучи, недовольное, что им помешали. Маленькая спальня, принадлежащая Юнги, тотчас погрузилась в утренний мрак. Хосок присел на постели, с легкой улыбкой глядя на Тэхена, еще некоторое время не разгибающегося над иконой. Омега поднялся, бережно откладывая ее на тумбу, и с улыбкой развернулся к Хосоку, залезая на кровать. — Почему ты так рано, малыш? — спросил Хосок, обнимая прильнувшего к нему омегу за талию. — Молиться никогда не рано, — возразил Тэхен. — Точно так же, как и не может быть молитва поздней. Бог всегда готов выслушать своих рабов, и не важно — час ночи или семь вечера. — Надо же, я думал, что у этого чувака забитый график. Ну, знаешь… — Хосок-а! Прекрати! — возмущенно сказал Тэхен, слегка ударяя омегу по груди. Хосок рассмеялся, взяв в свою ладонь тэхенову ладонь, и поцеловал каждый длинный прохладный палец. — Хочешь, я сделаю нам завтрак? — предложил Хосок, заглядывая младшему в глаза. Тэхен прикусил губу, помотав головой. — Нет, я… хочу кое-чего другого, — прошептал Тэхен, давя Чону на грудь. Хосок ухмыльнулся и послушно лег, наблюдая за действиями омеги. Тэхен начал медленно целовать его шею, мерно вздымающуюся грудь и бусинки сосков. Хосок вплел пальцы в его волосы, мягко оглаживая кожу головы и подаваясь бедрами навстречу, когда теплые губы коснулись его тазобедренных косточек. Юркий розовый язычок заскользил по кубикам пресса, заставляя Хосока напряженно зарычать, жмуря глаза. Тэхен — это мальчик, в котором грех мешается со словом Божьим, бесы пляшут в омуте черном и ангелы играют на белоснежных арфах. Ему, Хосоку, точно так же, как и Юнги, крышу рвет не по-детски. Тэхен — это запредельное, запретное, сладко-греховное, и они вкусили яблоко втроем. Тэхен пустил слюну на член Хосока, медленно растирая по всей длине вперемешку с естественным семенем. Младший облизнулся, нависая над Хосоком, и оставил мимолетный поцелуй на его приоткрытых губах. Старший сжал его бедра, заставляя омегу вопросительно посмотреть на него. — Ты уверен, что хочешь этого, малыш? Тэхен слегка улыбнулся и вместо ответа направил в себя стоящий член, не сдерживая болезненно-удовлетворенный стон. Хосок стиснул зубы и бедра Тэхена между пальцев, едва удерживая себя, чтобы не насадить омегу на свой член полностью. Тэхен двигается медленно, аккуратно и поступательно, с каждым мгновением все больше принимая в себя. С ним нельзя грубо — с ним нежно надо. Он как маленький олененок, мир не изведавший. Его целовать надо невесомо, касаниями-бабочками трогать, ласкать, в волосы цветы вплетать, а не трахать как суку Мин Юнги. Хосок эту шлюшку дерет и не жалеет, тому только в кайф орать во всю глотку, а потом сосать член, что только что был в его заднице. Мин Юнги грязный, развратный вероотступник — Хосок искренне не понимает как эти двое нашли друг друга. Он Тэхена портит, право, а Тэхен ищет в этом Бога, защиту и кров, и, как ни странно, находит. Вера — самое сильное, что может быть, иначе почему во имя веры умирают люди? А Хосок, честно говоря, — ничто. Всего лишь клейкое вещество, связывающее Тэхена и Юнги, ничего более. И он, правда, тоже пытался верить в Бога, а вот Бог в него — нет. Омега полностью опустился на член, и Хосок с диким наслаждением рассматривал всю палитру эмоций на его детском личике. Старший не двигался, позволяя Тэхену делать абсолютно все, что ему захочется. Тэхен начал двигать бедрами вверх-вниз, аккуратно опускаясь и вновь поднимаясь. Дырочка неприятно болела, но омега плюнул на это, позволяя себе взять глубже. Хосок, видя, что Тэхен медленно входит во вкус, наращивая амплитуду своих движений, начал подмахивать бедрами, быстрее и глубже вгоняя в омегу свой член. Тэхен не стал сдерживаться, кричал во все горло и хосоковы плечи ногтями царапал до бордовых капель. Омега откинулся назад, упираясь ладонями в бедра Хосока, быстрее двигаясь на его члене и стонал, едва не срываясь на крик, когда головка попадала прямо по простате. Хосок сжал пальцами его член, подстраиваясь под омежий ритм, и начал быстро надрачивать, доводя омегу до оргазма. Тэхен с криком кончил в чужой кулак. Теплая сперма испачкала хосоковы пальцы, но он тут же начал ее слизывать, смотря с прищуром на Тэхена, по инерции еще делавшего несколько последних движений на его члене. Раскрасневшийся, с алыми щеками, искусанными губами и с растрепанными волосами он выглядел как ангел. Хосок схватил его, резко переворачивая на спину, и впился пальцами в подушку над головой Тэхена, делая несколько быстрых толчков в его обмякшее тело. Тэхен неосознанно сжал мышцами его член внутри себя, и Хосок кончил, впиваясь зубами в его покрытую испариной шею. Хосок устало улыбнулся, слегка щелкнув разнеженного омегу по носу: — Нельзя спать, малыш. У тебя соревнование сегодня. — Я помню, — захныкал Тэхен, обнимая омегу за шею и утыкаясь носом во впадинку меж ключиц. — Не хочу, — пробубнил он, точно маленький ребенок. — Нужно, солнышко. Давай, пойдем в душ, — прошептал омега, слегка кусая Тэхена за ухо, и резко отстранился, подхватив с пола брошенные в спешке вещи. Теплые капли приятно разбивались о спину. Хосок уперся ладонями в стенку душа и поднял голову, чувствуя, как вода стекает по лицу, смывает пот и остатки секса. Теплые руки обняли его сзади. Тэхен прижался щечкой к его спине, оставляя поцелуи в лопатки и вдоль позвоночника. Хосок развернулся, подхватывая омегу под бедра, и тот сразу же обхватил его талию ногами, скрещивая их за спиной Хосока. Они начали целоваться, глотая воду и слюну друг друга. А на улице вновь разразился ливень и праведный гром. Нужно чаще молиться. Аминь.