мой ласковый зверь

Юнги дрожит. Он едва стоит на трясущихся ногах. Того и гляди, упал бы в лужу под лакированными туфлями, испачканными кладбищенской грязью, да только не дают. Сильные руки отца держат его под локоть. Проливной дождь бьет по щекам, но Юнги ничего не чувствует. Взгляд Юнги прикован к резному гробу, который обступили люди в черном. Юнги туда не пускают. Юнги накачали успокоительными, скрутили руки и воткнули в вену иглу. Он брыкался, орал, пока не сорвал горло, рыдал, громил комнату, но ничего не спасало. Ничто не смогло заглушить то тихое: «Ким Намджун пал смертью храбрых. Нам очень жаль…». Минов костюм, в который его силой одел папа, промок до нитки. Юнги медленно смаргивает слезы или попавший в глаза дождь — Юнги так и не понял. Он не помнит, сколько стоит вот так, под проливным дождем, дрожит не от холода и боится взгляд от гроба отвести. Его туда не пускают. Отец стоит рядом в своей парадной черной форме, отдает дань героям. Он необычайно молчалив и хмур. У него взгляд такой тяжелый, что, кажется, способен раздавить. На Юнги смотрят с грустью и скорбью. Он всего за пару дней стал тенью прежнего себя. Юнги забыл, что такое сон, что такое еда, вода, забыл, что у него есть нуждающийся в нем сын. Он видел перед собой только мертвого Намджуна, укрытого тонкой черной вуалью, и не мог поверить в то, что это происходит с ним. Юнги сделал шаг вперед. Следователи расступились, пропуская его. Теперь настала очередь Юнги прощаться с Ким Намджуном. Следователем, отцом, несбывшимся мужем… Отец разомкнул пальцы, отпуская Юнги, и Мин почувствовал, что вот-вот упадет. Между ним и гробом словно тысячи километров. Но чем ближе он подходит, тем сильнее задыхается. Легкие сжимаются, весь кислород выходит, его разрывает на части. Он дрожащими пальцами схватился за влажный от дождя гроб. — Н… Намджун… — выдавил Юнги. Он с трудом поднял ладонь, касаясь ледяными пальцами такой же ледяной щеки. Из глаз брызнули слезы. — Намджун, вставай. Нас дома ждет сынок, он… соскучился по тебе, — выдохнул Юнги в воздух пар. — А помнишь, ты обещал свозить нас в горы? Жареный зефир, костер, всякие истории? Намджун, ты помнишь? — у Мина сорвался голос. Намджун ничего не отвечал. Он будто спал, только кожа стала серой, а губы синими. Юнги начинало колотить. Он выдавил из себя улыбку, отчего треснула кожа на губах, и выступили рубиновые капли. Юнги дрожащей ладонью обвел подбородок, сильно выступившие скулы, его любимые… мертвые губы. Слезы покатились по щекам. А как же его любимые ямочки, на которые он так любил смотреть, хотя никогда об этом Намджуну не говорил? А как же его запах? Тот самый, который Юнги с ума сводил и заставлял молиться на себя, точно на Бога? Юнги поправил волосы на лбу Намджуна. Намджун не реагировал. Намджун был мертв. И только сейчас Юнги начал это понимать. Улыбка мучительно медленно сползла с его лица. — Ты ведь… — тихо начал Юнги. — Ты ведь обещал вернуться. Ты обещал! — закричал омега сорванным голосом. — Ты сказал, что никогда меня не бросишь, не оставишь! Я ведь поверил тебе! Я поверил! — Мина начала охватывать истерика. Он вцепился в закостенелые пальцы Намджуна, сжимая их. — Как ты мог?! Как… Намджун! — зарыдал Юнги, падая на колени перед гробом прямо в грязь. Чьи-то сильные руки рывком подняли его с земли. Мин закричал и начал вырываться, когда крышку гроба опустили. Он выл, скулил, царапался, но его никак не отпускали. Он кричал, срывая горло. Где-то вдалеке послышался раскат грома, а после сверкнула ослепительная молния. — Намджун! — закричал Юнги, вырываясь к гробу. — Почему вы закрыли крышку? Он задохнется! Откройте! Откройте, он жив! — Юнги, маленький, успокойся, — тихо сказал отцовский голос прямо на ухо. — Тише… — Он жив, жив, — завыл омега, оседая на колени. — Жив, жив, жив… Юджону будто сердце через мясорубку пропускают, когда он смотрит на своего разбитого сына. Он словно постарел на несколько десятков лет. И самое страшное, что именно сейчас Юджон не в силах сделать хоть что-нибудь, хоть как-то облегчить тяжелую ношу его сына. Если бы он мог, то забрал бы всю его боль для себя, в одиночестве перенес, перемолол, справился, но он не может. Все свалилось на Юнги, точно снежный ком. Его сын вроде бы стоит на ногах, но он как тот сломанный стул, тронь — развалится. Юджон скрипит зубами. Он должен быть сильным ради своего ребенка, мужа, ради внука, ради погибшего Намджуна… Он должен, но в уголках глаз скапливаются слезы, когда он смотрит на то, как кричит Юнги. Он криком своим спугнул сидящих на мокрых ветках ворон. — Что вы делаете… — обессиленно прохрипел Юнги, полными слез глазами смотря, как медленно гроб начали опускать в яму. — Что… Юнги кричит, как обезумевший. Он подорвался с колен и бросился навстречу к яме, но Юджон успел перехватить его поперек талии. Юнги кричал, что было сил, пока не застучало в висках. Он выл раненым зверем, рвался к своему любимому, глотая противные слезы. Следователи смотрели на него с обреченностью. Некоторые утирали краем перчатки уголок глаз, чтобы слезы не покатились. Нельзя. — Намджун! — выкрикнул Юнги. — Намджун! — в ответ ему раздался оглушительный гром. Ледяной ветер ударил пощечиной. — Юнги, малыш, тише, — прохрипел Юджон, прижимая дрожащее тело сына к себе. — Я рядом, я с тобой, слышишь? — Намджун… — хрипло прошептал Юнги, сотрясаясь в рыданиях. Он схватился грязными руками за отцовский мундир, сжимая его в кулаках. Он рыдал у Юджона на груди, едва не разрывая ткань. Отец крепко прижал его к себе и зажмурился, утыкаясь носом в его влажные от дождя волосы, нежно поглаживая по затылку, приговаривая на ухо что-то нежное, должно быть, успокаивающее. Но Юнги только сильнее рыдал, прижимаясь к отцовской теплой груди. Яму начали засыпать землей. Юнги притих, вслушиваясь в воющий ветер, тихие всхлипы и мерзкие шлепки влажной земли о крышку гроба… Он задрожал, как осиновый лист. Юнги поднял взгляд на отца. Юджон в них видит тьму и плавающие в ней осколки души. Там нет света, нет добра, нет жизни… Там ничего нет. Юнги одними губами шепчет «нет», но Юджон успевает перехватить сына прежде, чем он вновь начнет вырываться. Новая волна истерики захватила Юнги с головой. Отец чуть ли не силой тащил его прочь от похоронной процессии. Юнги кричал и рвался назад, но, обессиленный, ничего не смог сделать. Последнее, что помнит Юнги — болезненный укол и медленно расходившихся людей в черном… Намджуна похоронили. Намджуна больше нет. — Юнги, — тихо сказал Хвасон, приоткрывая дверь в комнату сына. Юнги лежал на кровати, свернувшись в клубочек. Его стеклянный взгляд был устремлен куда-то в стену. Вот уже вторую неделю подряд Юнги не покидал пределы этой комнаты, даже, кажется, с постели не вставал. Хвасон всегда находил его в таком положении, всегда с таким же взглядом, устремленным в никуда. Юнги теперь большую часть времени спит, а перед сном надрывно плачет, кусая угол подушки, чтобы не слышал никто. — Я принес покушать, Юнги, — слегка улыбнулся Хвасон, но улыбка тут же сползла с лица. Он тихо вошел внутрь, забрал тарелку с так и не съеденной с предыдущего раза едой и поставил новую. Он не теряет надежды. — Сыночек… — Юнги никак не отреагировал, только медленно моргнул. — Ты должен поесть, солнышко. Шторы в его комнате были плотно закрыты, чтобы ни один луч света не проник внутрь, не потревожил. Здесь, в темноте, Юнги кажется, что Намджун где-то… совсем рядом. Иногда ему кажется, что Намджун сидит в кресле напротив кровати, улыбается юнгиевой любимой улыбкой, рассказывает о чем-то своим хриплым голосом, просто Юнги не слышит. Он просто крутит между пальцев серебряное кольцо, гладит его подушечкой большого пальца и не сдерживает слез. Хвасон долго смотрит на Юнги, а после тяжело вздыхает. С первого этажа послышался надрывный плач Хвалля. Хвасон погладил Юнги по волосам и прикусил губу, отворачиваясь. Хваллю нужен папа, Юнги знает об этом. Он кричит в подушку от боли и вины перед сыном. Хваллю нужен Юнги, а тот даже о самом себе позаботиться не может. Юнги будто вмиг стал бесполезной куклой, которой самое место на свалке или в гробу рядом с Намджуном. Юнги окунулся в свою боль с головой, абстрагировался от остального мира, оставаясь наедине только со своими демонами. Но Юнги забыл, что он больше не один. — Я сам, — хрипло сказал Юнги, заставляя Хвасона дернуться. Даже его голос был таким… мертвым. От долгого голодания у Юнги дрожали ноги и кружилась голова. Он встал не без помощи Хвасона, придерживаясь за стену. От крика Хвалля голова грозилась расколоться на две части, но Юнги это не раздражало. Он сам виноват, что его сын остался в одиночестве, как сам Юнги. Маленький Хвалль лежал в коляске. Должно быть, уже обед, ему пора ложиться спать, но он никак не мог уснуть. Рядом с его личиком лежала полупустая бутылочка со смесью. Юнги медленно, на ватных ногах подошел к нему. Хвалль, почувствовав присутствие папы, плакать перестал, но все еще хныкал. У Юнги на глазах навернулись слезы. — Сынок… — тихо позвал Юнги, склоняясь над коляской. Хвалль потянулся маленькими ручками навстречу к папе. Юнги с трудом поднял его на руки. Хвасон прижал ладонь ко рту, влажным взглядом наблюдая за ними. Юнги с нежностью коснулся щеки сына большим пальцем, стирая теплую слезу. — Прости меня, сынок… — прошептал Юнги. — Прости… Мин начал укачивать сына, хрипло напевая какую-то колыбельную себе под нос. Юнги слегка покачивался из стороны в сторону, убаюкивая медленно прикрывающего глазки Хвалля. Юнги припал губами к его теплому лбу, оставляя легкий поцелуй. Хвалль заснул у папы на руках, слабо сжимая пальцами его помятую футболку. Юнги хочет улыбнуться, но не улыбается. Он, кажется, улыбался так давно, будто это было в прошлой жизни. Омега уложил сына обратно в коляску и укрыл тонким одеялом. — Именно ты, мой сыночек, возложишь цветы на их могилы, — прошептал Юнги, смотря на спящего сына. — А пока спи, пусть тебе снятся хорошие сны… — Юнги отстранился от коляски и посмотрел на Хвасона. — Я должен уехать. — Куда? — удивился Хвасон, подходя ближе к сыну. — Юнги… — У меня остались дела, — глухо ответил Юнги и пошел на второй этаж, чтобы переодеться в свой черный костюм. Юнги залпом выпивает еще не остывший кофе и обжигает язык, но сейчас это — последнее, что вообще может его волновать. В офисе CCG на него смотрят, как на оживший труп, но почтительно здороваются. То ли из жалости, то ли из уважения к покойному следователю особого класса. Юнги никак на это не реагирует, даже не спешит прогонять от себя холод, когда на улице во всю светит солнце. У него в груди щемит сильно-сильно и больно-больно, стоит только увидеть до боли знакомую дверь, куда он врывался не раз, проклиная Ким Намджуна и весь мир. С того момента, кажется, прошла вечность… В кресле Намджуна кто-то сидел, отвернувшись к панорамному широкому окну. Юнги до хруста сжал дверную ручку, не отводя от светлой макушки прожигающего взгляда. Кто посмел? У кого хватило совести занять место того, кому замены никогда не найти? Кресло повернулось медленно. Юнги встретился глазами с разбитым, потерянным, под фундамент снесенным Сокджином. На его губах больше нет той мерзкой ухмылки. Уголки его губ опущены вниз. — Здравствуй, — хрипло сказал Ким. — Здравствуй, — ответил ему Юнги, заходя в кабинет и плотно закрывая дверь. Сокджин вновь отвернулся, упираясь каблуками туфель в пол и слегка покачиваясь на кресле. Юнги не сдвинулся с места. В воздухе повисло какое-то… странное молчание. Ненапряженное, но в то же время неуютное. Оно просто… никакое. Молчание двух людей, потерявших одинаково дорогого человека. Ким достал из внутреннего кармана пачку любимых вишневых сигарет, сунул одну меж губ и прикурил. — Я, возможно, даже больше тебя его любил, — тихо сказал Джин, стряхивая пепел прямо на пол. — Или не любил… так и не понял, что испытывал к нему, — сухо рассмеялся омега, зачесывая пятерней упавшие на лоб пряди. — Каково оно, быть с ним? Иметь от него ребенка? Расскажи мне, Юнги-я. Я теперь никогда этого не узнаю. — Это… — Юнги запнулся, переводя взгляд на рабочий стол Намджуна. На него тонким слоем легла пыль. Отброшенная ручка так и осталась лежать на краю стола, грязную кружку из-под кофе никто не убрал. — Я не могу смириться с мыслью, что его больше нет. Я… смотрю… на своего сына, и думаю, что Намджун вот-вот откроет дверь, снова мне улыбнется и поцелует в щеку. Но проходят недели, а его так и нет, — Юнги перешел на шепот. Он подцепил пальцами документ со стола Намджуна и прошелся по нему взглядом. В уголке стоит подпись. Последнее, что Намджун после себя оставил. — И больше не будет никогда, — шепотом добавил старший омега, тыльной стороной ладони вытирая скатившуюся слезу. — А знаешь, Юнги-я… Я ведь все мог поменять. — О чем ты говоришь? — хрипло спросил Юнги, подняв на Кима отяжелевший в сотни раз взгляд. Джин припал губами к фильтру и глубоко затянулся, прикрывая глаза и откидываясь на спинку стула. Он никогда не думал, что начнет разговаривать с Юнги вот так, словно старые хорошие знакомые. А еще он никогда не думал, что расскажет Юнги это. Он знает, чем это для него кончится, он видит это на дне темных зрачков Мина, по которым мрак расползается языками. Старший омега улыбается уголком губ и тушит дотлевающий окурок в пепельнице. — Информация в современном мире — самый ценный товар, — задумчиво сказал Ким, сцепляя пальцы в крепкий замок. — Тот, кто обладает информацией, тот обладает миром, объявляет правила игры и следит за ней со своего трона. С самого начала тем, кто начал эту игру не на жизнь, а на смерть, был я. — О чем ты говоришь? — прорычал сквозь зубы Юнги, сжимая пальцы в кулаки до хруста. — Глупый Мин Юнги, — покачал головой Джин. — Ты никогда и ничего не понимал, не видел простых истин прямо перед своим носом. Смерть Намджуна выбрал я, — сказал омега, смотря прямо в глаза Юнги. Мин медленно моргнул. — Неосознанно, я не желал этого, но сделал это именно я. Я… уже очень давно знал, кто скрывается под маской Кииоши. — Что?! — заорал Юнги, дергаясь к Сокджину. Он резко встал с кресла, нависая над Мином. Юнги схватил его за ворот и замахнулся для удара, но Ким перехватил его запястье. — Т-ты… — Да, — кивнул старший омега. — Я, Юнги. Это всегда был я. — Почему ты молчал? — хрипло спросил Юнги, отступив от Сокджина на несколько шагов назад. Он шокировано, не до конца осознанно смотрел на Кима. — Почему… если ты… любил его… — Я был зол, потому что он выбрал тебя, — глухо ответил омега, отведя взгляд в окно. — Я просто… хотел быть любимым… Юнги смотрел на него несколько бесконечно долгих секунд, показавшихся ему вечностью, а потом рассмеялся. Громко и заливисто. Истерично. Ким недоумевающе глянул на него, хмуря брови. В одно мгновение Юнги смеялся, упираясь ладонями в колени, а в следующее резко разогнулся и направил выхваченный из-за пояса пистолет в Сокджина. Тот даже бровью не повел. — Ты обвиняешься в сотрудничестве с гулями и объявляешься врагом народа посмертно, — холодно сказал Юнги. — Ты не выстрелишь, — спокойно сказал Сокджин, смотря ему в глаза. — Назови хоть одну причину, по которой я не выстрелю. — У тебя будут проблемы с законом. — Обязательно, — кивнул Юнги. — Но ты этого уже не увидишь. Тишину рабочего кабинета разорвал оглушающий выстрел. От дула пистолета расползается едва видимый белесый дым, а под простреленной головой Ким Сокджина начинает образовываться багровая лужа. Юнги подошел ближе, смотря в проделанную им же дыру во лбу. Мин сделал шаг назад, когда кровь подползла к его ботинкам, сунул пистолет за пояс и пошел из кабинета прочь. Юнги сам не знает, зачем закрывается в ванной их с Намджуном квартиры. Здесь все пропитано им. Каждая самая маленькая деталь, каждый уголок и трещинка… Юнги закрывается в ванной и плачет. Громко, надрывно, сворачиваясь калачиком на холодном кафельном полу. В его руке тест, а на тесте две бледные полоски. Юнги рыдает и смеется, кусает ребро ладони, раздирает ногтями грудную клетку и воет в голос обездоленным волчонком. — Ненавижу тебя, — смеется Юнги, а по щекам нескончаемыми дорожками бегут слезы. — Ненавижу, ненавижу… Люблю… Мин сжимает пальцами тест и подносит его к лицу. Он моргает, трет глаза, но на нем по-прежнему две полоски. Намджун ушел, оставив после себя так много. Он оставил Юнги то, ради чего он должен бороться, каждое утро открывать глаза и идти в новый день с уверенностью в себе. Это то, что они сделали в любви. Это больше не было ошибкой. Юнги медленно моргает. С уголка глаз потекла слеза, но на его губах спокойная улыбка. Он устремил взгляд в белый потолок. Юнги раскрыл сумку, складывая в нее все вещи Хвалля, которые юнгиевы родители не забрали. Он аккуратно укладывал маечки, футболочки, штанишки, носочки, и одновременно с этим так бережно их рассматривал, как самое ценное, что у него сейчас было. Юнги замер, прижимая свитерок Хвалля к своей груди и полной грудью вдыхая его запах. Юнги прикрыл глаза, утыкаясь в него носом. Он тряхнул головой, скидывая с себя наваждение, положил свитерок в сумку и застегнул ее, громко вжикая молнией. Машина такси уже стояла около подъезда. Юнги отдал ему сумку и назвал адрес родителей. Он обнял себя за плечи, смотря вслед уезжающей машине. Так… жаль, что сына не увидел. Он передернул плечами от прохладного дуновения ветра. Мин нажал кнопку автоматического открытия дверей гаража, те начали, скрипя, подниматься вверх. Он ступил в сырую темноту намджунова гаража. Юнги не задерживается ни на чем, не колеблется. Возле старого стола с машинными инструментами стоит старая канистра. Юнги с трудом поднял ее, отрывая от каменного пола, и, едва дотянув канистру до подъезда, вернулся в квартиру. От запаха бензина начинает тошнить, но Юнги не останавливается. Отвинтив крышку, Мин обхватил канистру обеими руками и начал выливать бензин на пол, на вещи, на кровать, шторы. Глаза заслезились. Юнги уткнулся носом в изгиб локтя, выливая последние капли на дорогой ковер. Омега откинул канистру в сторону, та упала с противным лязгом, а сам сел на кровать, опуская голову и упираясь взгляд в коробку спичек в своих руках. Юнги улыбнулся уголком губ, а потом и вовсе рассмеялся. — Вот, до чего ты меня довел, — сказал Юнги, посмеиваясь. — Во что ты меня превратил, мой зверь… Мой ласковый зверь… — Юнги через боль улыбается, сглатывает комок слез. — Тебе мертвым в могиле гнить, а мне здесь, живым. Мне кажется… кажется, что от меня несет трупной вонью, — нахмурился Юнги, перебирая пальцами спички. — У меня внутри все заживо сгнило, Намджун, — дрожащим голосом сказал Мин. — Сам в Ад отправился, а меня оставил. Один там хочешь править?! — закричал омега, подскакивая с кровати. — Нет… Не позволю. Юнги раскрыл коробку спичек, но из-за дрожащих пальцев те вывалились на пол. Все смазалось из-за бесконечным потоком льющихся слез. Юнги хочет кричать, но молчит. Пусть эта боль с ним и умрет. Юнги нащупал спичку и поднялся с колен. Голова кружится от запаха бензина и слез. Мин прикрыл глаза и поднял голову вверх, полной грудью вдыхая отравленный воздух. — Ну, Намджун… — улыбнулся Юнги, утирая кистью покатившуюся слезу. — Ты ждешь меня? Юнги поджег спичку. Во мраке комнаты вспыхнул маленький огонек, с каждой секундой все больше разрастающийся. Юнги не отрывает от него взгляда, а он отражается в его бесконечно грустных глазах, медленно догорая до конца…

3 месяца спустя…

Старые кованные ворота противно лязгнули, заставляя Хосока сморщиться. Кажется, здесь он проводит большую часть своего времени, но так к нему и не привык. Теплый ветер треплет его отросшие кудри и сочно-зеленые листья на кронах деревьев. Хосок прищурился, ослепленный ярким солнцем, и прикрыл глаза ладонью. В воздухе витал запах теплой земли и свежих цветов, которые омега сжимал в своей руке. Ряды могильных плит отражали солнце. Хосок чувствовал себя спокойно. Он уже привык быть здесь, выучил мертвых соседей, с некоторыми, имена которых особенно понравились, даже здоровался. Омега положил ладонь на свой округлившийся живот. Малыш в последнее время такой активный, толкается постоянно. Наверное, этим он пошел в Чимина. Хосок ведь всегда был тихим, спокойным, редко проявлял непокорность. Омега открыл небольшую калитку в ограждении и прошел к мраморной плите, каждую трещинку которой уже выучил наизусть. — Привет, Чимин-а, — улыбнулся уголком губ Хосок, поглаживая ладонью прохладный мрамор. — Я скучал. Хосок не заплакал. Все его слезы уже давно выплаканы и иссушены. Он с трудом нагнулся и положил у плиты новый букет, забирая старый, засохший. Наверное, Чимин не был бы рад тому, что ему таскают цветы. Он бы больше обрадовался бутылке какого-нибудь крепкого напитка, и Енгук даже предлагал это провернуть, но Хосок наотрез отказался. — Твой сын растет крайне активным ребенком, — хрипло засмеялся Хосок. Его смех смешался с пением птиц, спрятавшихся где-то в кронах деревьев. — Он мне, кажется, уже все почки отбил, но я на него не злюсь… Ах, я ведь не сказал тебе, что ходил на УЗИ! Да, Чимин-а, у тебя будет сын. Альфа. Многие мечтают о сыне-альфе, правда? Мне так… жаль, что ты его так и не увидишь, а я ему смогу показать только эту могильную плиту, — тихо сказал Хосок, утирая тыльной стороной ладони скопившиеся в уголке глаз слезы. Хосок опустил голову, перебирая пальцами край своей растянутой футболки с каким-то дурацким рисунком. Омега шмыгнул носом, прикрывая глаза, успокаиваясь. Он обещал себе не плакать. Его слезы ломают Енгука, хоть он об этом и не говорит, вытирает их большими пальцами и невесомо целует в губы, а Хосок льнет к нему, как к последнему, что у него осталось. Ветерок вновь подул, мягко обнимая Хосока за ссутуленные плечи. — Енгук предложил назвать его в твою честь, — сказал омега, улыбаясь уголком губ. — А мне все равно, лишь бы здоровым родился… Енгук… он говорил, что ощущает себя его отцом. Представляешь, в каком шоке он был, когда узнал, что я беременный? — грустно улыбнулся омега. — Я думал, что тогда мы и попрощаемся, но нет… Он остался рядом и полюбил его, как своего, родного. А я… я полюбил его, Чимин. Хосок поежился от внезапно ставшего холодным ветра и обнял себя за плечи. — Покойся с миром, мой любимый, — тихо прошептал омега. — Позволь мне просто жить дальше… Хосок на мгновение прикрыл глаза, а после отвернулся, уходя от могилы Чимина прочь. Он чувствует, как взгляд его спину насквозь прожигает, приказывает вернуться, но Хосок уходит, и чем дальше, тем легче у него становилось на душе. Енгук стоял возле своей машины, медленно выкуривая сигарету. Увидев омегу, он затушил ее и откинул в сторону, принимая омегу в свои объятия. Хосок прикрыл глаза и обхватил руками Енгука поперек талии, прижимаясь щекой к его груди и вслушиваясь в размеренное сердцебиение. — Поехали домой? — тихо спросил Енгук, оставляя поцелуй у омеги на макушке. — Да, Енгук… — слегка улыбнулся Хосок, заглядывая альфе в глаза. — Поехали. Тэхен натянул пониже соломенную шляпу, пряча глаза от назойливого солнца. На его губах играла мягкая расслабленная улыбка. Он коснулся пальцами высокой травы, засыхающей от палящего солнца. Его длинную полупрозрачную рубаху раздувал ветерок. В руках он держал букет иссушенных цветов, иногда преподнося его к лицу и с удовольствием вдыхая приятный аромат. Впереди Рюу носился за бабочками, громко лая и фыркая от попадавшей в нос пыльцы. Омега перевел взгляд на лежащего на клетчатом покрывале Чонгука. На его груди сидел маленький Хенджин и с огромным интересом в бесконечно больших глазах, обрамленных густыми ресницами, слушал то, что рассказывал ему отец. Тэхен не слышал, о чем он говорил, но почему-то все равно улыбнулся. К Тэхену подбежал запыхавшийся Рюу, шагая следом за хозяином. Тэхен погладил его по шерсти и поцеловал в прохладный мокрый нос, получая в ответ облизывание языком. Тэхен хихикнул. — …но его любимый не выжил, — вздохнул Чонгук, продолжая рассказывать Хенджину историю. Тэхен медленно подошел ближе. — Тогда кисэн думал, что это был конец его жизни. Он даже не думал о том, что сможет выжить без своего мужчины. Но… он смог. У него родился любимый сын, — улыбнулся уголком губ Чонгук, поглаживая малыша большой ладонью по теплой щечке. Тэхен улыбнулся и сел на колени рядом с Чонгуком, положив сухие цветы на покрывало. — А его мужчина даже не знал о том, что у кисэн родился сын, — продолжил Тэхен. Чонгук с улыбкой глянул на него. — А у нас родился ты, — с нежностью сказал Тэхен. Сынок медленно моргнул, даже ротик приоткрыл, завороженный голосами родителей. — Через сколько нам пришлось пройти, чтобы остаться вместе… — Я бы еще прошел ради тебя, — слегка улыбнулся Чонгук, тепло смотря в глаза Тэхена. Омега наклонился и поцеловал его в уголок губ. — Все, что угодно, Тэхен. Ведь ты… — Это все, ради чего я остаюсь человеком, — закончил Тэхен, поглаживая альфу пальцами по волосам. — Мой ласковый зверь… Рюу лизнул Хенджина в мягкую щечку. Малыш засмеялся от щекотки шершавого языка. Тэхен улыбнулся уголком губ и тоже лег на покрывало, укладывая голову на плечо Чонгука и смотря на сына. Хенджин схватился ручками за палец Тэхена. Чонгук прикрыл глаза, зарываясь носом в волосы Тэхена, пахнущие спелой пшеницей. Может быть, Тэхену показалось, но где-то далеко-далеко послышался журавлиный крик.