Тринадцатый километр

      На голой ветке сидела птица с косыми глазами. Она смотрела на силуэты в жёлтом окне двухэтажного дома и вслушивалась в девичьи голоса. Окно было приоткрыто, и дурманящий запах ночи пробирался вместе с осенним холодным воздухом в комнату, украшенную листовками, призывающими спасти амурских тигров и леса Амазонии.        Алина Белинская, борец за мир во всём мире, застёгивала молнию платья на спине своей лучшей подруги. Тонкие пальцы в кольцах, с неогранёнными камнями, потянули замок вверх, и чёрная кружевная ткань сомкнулось на спине Оксаны Остаховой. Оксана, стоя перед зеркалом, с улыбкой и блестящими глазами, всматривалась в своё отражение, не замечая ничего вокруг.        Это была несравненной красоты девушка. Её густые от природы светлые волосы спадали до изящной шеи, украшенной скромным и в то же время утончённым колье с блестящими и, к большому сожалению Оксаны, ненастоящими бриллиантами. Глаза её были яркими и голубыми, а губы, покрытые удачно подобранной помадой, нежно-розовыми, как листья дикой розы. Аристократические черты лица, стать и манера держаться и вести себя в окружении мужчин сделали из неё всеобщую любимицу. И она прекрасно это знала. Более того, всем своим существом ей хотелось быть лучше, получать ещё больше всеобщего внимания и читать одобрение в глазах лучшей подруги и зависть в глазах других девушек.       Внешняя красота Оксаны Остаховой была так выразительна и отчётлива, что от неё, если быть откровенными, редко ожидали чего-то большего, чем звонкого смеха и простого присутствия — одним своим присутствием она могла украсить что угодно. Но, когда её сравнивали со звездой, она думала, что согласилась бы быть лишь Солнцем. Возможно, это единственная звезда, в тепле которой кто-то нуждается. И всё лучшее в себе она хотела отдать тому, кто заслужит это и, что более важно, кто по-настоящему будет в этом нуждаться.        Стоявшая рядом с Остаховой Алина Белинская выглядела как кто угодно, но только не лучшая подруга этого неземной красоты ангела. Её длинные, до пояса, прямые чёрные волосы были распущены, лишь две пряди спереди были отделены и связаны резинкой на затылке. А пёстрая юбка в пол и свитер с узором, напоминающим о временах, когда каждый пятый был хиппи, смотрелись как-то нелепо рядом с изящным чёрным платьем Оксаны. Но, тем не менее, и фигурой и ростом девушка походила на свою лучшую подругу. И хотя, когда Оксана говорила о марках косметики, Алине казалось, что с ней говорят на эсперанто, и вместо яростного желания спасти планету, как у Белинской, в мечтах Остаховой была пустошь, у них было тысячи и даже больше точек соприкосновения.        — Жжённая умбра смотрелась бы лучше, Оленька, — сказала Оксана подруге и указала на юбку. — Переодень.        — Я не знаю, этот цвет тоже красивый…       — Эй, ты сомневаешься в моём вкусе?! — на щеках Остаховой проступил лёгкий румянец. — Ты поставишь всех парней на колени, когда войдёшь, если наденешь юбку цвета жжёной умбры!        — Больно мне надо, чтобы они все попадали на колени.       Но, несмотря на свои слова, Алина стянула с себя юбку и активно принялась вытаскивать всё из шкафа, стараясь найти тот самый идеальный цвет.        — Ах, надеюсь, будет весело! — Оксана упала на кровать подруги и стала смотреть на белый потолок с трещинами, к которым она давным-давно успела привыкнуть. — В прошлый раз у того парня из твоего института было так весело! Обожаю, когда на вечеринках жгут костры!        — Да, — протянула Алина, наполовину укрывшись в шкафу, — звук потрескивающего костра прекрасен, а ещё звёзды над головой…       — И звёзды в глазах! — с восторгом в голосе, перебила подругу Остахова.       — И октябрьский ветер, путающийся в волосах и обдувающий лица! А вокруг так холодно, но у костра тепло! И все такие счастливые, и, Боже, надеюсь, там будет костёр!        — Ради тебя они его зажгут.        — А если не зажгут, меня согреешь ты, ведь ты горячее любого костра. Нашла! — Белинская вытащила длинную юбку цвета жжёной умбры и замахала ей, как махают белым флагом, когда сдаются врагу.       — Если бы я не знала, — говорила она, надевая юбку, — что ты не любишь осень, я бы решила, что ты от неё без ума. Ветер, путающийся в волосах и обдувающий лица! Как красиво звучит.       — О, нет, осень — это не для меня! Все эти проливные дожди, грозы и завывания ветра по ночам. Мне от этого либо тошно становится, либо страшно. Но, наверное, приятно засыпать вместе с кем-то, когда за окном дождь льёт стеной, а вы вдвоём и вам тепло.       — На ночёвку хочешь остаться?        — Парня хочу! — она надула губки, как капризный ребёнок.        — Наверное, тогда надо перестать всем отказывать, ты так не думаешь?       — Нет, не думаю! Я не стану и говорить с тем, кто мне не нравится. А встречаться я могла бы только с тем, кого бы полюбила. А полюбить я могу…       И в комнате на какое-то время повисла тишина, потому что, как ни старалась Оксана понять, кого бы она могла полюбить, ничего в её хорошенькую голову не приходило.        — Знаешь, некоторые ведь всю жизнь проживают одни. Такая у них энергетика, такая у них судьба, что им ни с кем не по душе вместе жить, — Белинская шутливо улыбнулась. — Видать, помрёшь старой девой.        — Ещё чего!        Оксана схватила с кровати, на которой лежала, подушку и швырнула ей в подругу.        — С судьбой не спорят, детка! — Алина в ответ бросила в неё подушкой, которую перед этим с лёгкостью поймала.        Подушка упала на кровать, а Остахова, поднявшись и встав к окну, горячо заговорила, и щёки её снова покрыл лёгкий румянец, а в глазах заметались огни:       — Я не буду одна! Если судьба написана на линиях моих ладоней, я выжгу их огнём, и всё сотру. Если моя судьба предрешена звёздами, я переживу их и загадаю всё изменить, когда они рухнут с небес. Я единственная, от кого зависит моя судьба. Только я могу решить, что со мной будет.        Алина только улыбнулась растеряно. Ей было непонятно, почему в голосе подруги появились возмущённые нотки, и когда разговор из шутливого стал серьёзным. Неужели ей так сильно хочется завести с кем-нибудь отношения?        — Хорошо! Если тебе так хочется парня, то сегодня на вечеринке ты обязательно с кем-нибудь познакомишься! Давай пожмём руки! Обещай мне! — она подошла вплотную к подруге. — Не хочу смотреть, как ты ноешь и ничего не делаешь. А что касается моего мнения, то…       — Я знаю: без мужчин планете дышалось бы легче, и жизнь была бы счастливей и проще.        — Вот именно.        — Легко тебе говорить…       — Почему?        В голубых глазах заплясали лукавые огоньки, а потом Белинская поняла, что сейчас будет, и они одновременно сказали:       — Только не шутки про моих котов!       — Потому что у тебя пятнадцать кошек!       Девушки рассмеялись и вместе опустились на кровать. Шутки про пятнадцать кошек Белинской и троих её старших братьев были самыми вечными и прочными шутками в их дружбе. Сколько Белинская себя помнила, у неё всегда было три брата и целое стадо разношерстных и разномастных котов.        — А знаешь что? — Остахова сияла улыбкой после беззаботного смеха. — Я правда сегодня с кем-нибудь познакомлюсь! Я собиралась просто весело провести время с тобой и Душой, но теперь у меня другие планы! Вы оба выберите кого-нибудь, и, клянусь, через час он уже будет у моих ног и…       — И не делай этого, если потом ничего не будет. У них тоже есть сердца. Они, конечно, в большинстве своём неотёсанные болваны, но ведь даже неотёсанным болванам бывает больно.        — Я знаю. Поэтому тебе придётся постараться и выбрать кого-то особенного, — она легонько толкнула подругу в плечо. — Выбери самого лучшего.       — Это так ужасно.       — Что именно?       — Понимать, что всё могло бы быть намного лучше. Твои ожидания ведь никогда не оправдываются. Без обид, но я думаю, что люди, чьи ожидания никогда не оправдываются — самые несчастные и разочарованные люди на Земле. И так ужасно, что кого бы я ни выбрала, твои ожидания не оправдаются.        — Брось! Они, конечно, высокие, мои ожидания, но я же не прошу ничего сверх возможного!       — Да в этом-то и вся беда. Ты заслуживаешь только лучшее, а там будет всякий сброд да мы.        — Это грубо!       — Это правда. Правда и не должна быть мягкой. Правда грубая и…       — Ой, не начинай! Лучше скажи: найдёшь ты мне сегодня кого-нибудь или нет?       — Хорошо! Я обязательно кого-нибудь тебе найду. Какого-нибудь красавца. Да, к моменту, когда мы попрощаемся, ты уже будешь очарована.       «Если там будет один мусор, и я не смогу найти ни одного толкового парня, я дам ей поцеловать Тимофея, она ведь больше всех любит этого толстого кота. Счастливчик. Парни могут лишь мечтать оказаться на его месте и полежать у неё на груди», — думала про себя Белинская и не осознавала, что улыбается уверенно и спокойно.       И эта улыбка внушила Оксане Остаховой уверенность в том, что уже вечером ей будет к кому прижаться, чтобы согреться на холодном октябрьском ветре. Она безгранично верила в себя и свою подругу. А больше ничего не важно. В конце концов, она же совсем недавно в пух и прах разбила даже намёк на существование судьбы и всякой предопределённости.       Зазвонил телефон, и Алина быстро достала его из вязаной сумки, украшенной деревянными бусинами. «Душа уже подъехал, наверное, ждёт, когда спустимся и выйдем!» — мелькнула у неё в голове, когда она дурашливым голосом крикнула в трубку:        — Дарова!       — Здравствуйте, это Алина Белинская?       — Ну, я, а чё надо-то?       — Это вы подавали заявку на должность уборщика в приюте для животных «Дорога домой»?        «Вот дерьмо! — подумала она, широко распахнув глаза. — Надо прекращать говорить, как даун! Как даун? Оленяка, это йблизм, тебе должно быть стыдно! Но что делать теперь?!»       — Эм… да, это я. Я, видимо, случайно кликнула, когда просматривала должности. Извините.        — Да? Ладно, это вы извините, что потревожили в такой поздний час. До свидания.        — Да, до свидания, — как только раздались гудки, она бросила мобильник на кровать и закрыла лицо руками. — Вот я дура! Дура!        — Кто это был?       — По поводу работы! А я говорю, как умственно отсталая!        — Ты олень, Оленяка! — Оксана захохотала, а потом обняла подругу. — Не нужна тебе работа! Учись лучше, разгреби свои завалы по химии, не хватало ещё, чтобы тебя отчислили.        — Из-за такого не отчисляют, — буркнула Алина и тяжело вздохнула.        — Такая дурочка, что бы я без тебя делала? — Оксана поцеловала её в щёку, и, заметив слёзы, застывшие на глазах подруги, встала и подошла к письменному столу.       Над столом Алины-Оленяки висел исписанный лист бумаги. Всё смешное, что происходило с ней она записывала туда, чтобы в тяжёлые минуты жизни взбодриться и вспомнить всё то хорошее, что забывается, когда начинаешь грустить. И Оксана записала туда то, что только что произошло.        — С работой — это, конечно, грустно, но вообще вышло жутко смешно.        — Я так не считаю, — Оленяка хотела ещё что-то сказать, но телефон зазвонил снова, и она ответила сухо: — Добрый вечер.        — Драдути! — прокричали в ответ так громко, что приветствие услышала даже Оксана, стоящая в двух шагах от Алины.        — Душа?! Ты уже приехал?        — Да, и я вас жду, дамы! Оксана ведь уже у тебя?        — Тут твоя Оксана, тут.        — Чего такая кислая?       — Мне только что работодатель позвонил, а я решила, что это ты, не посмотрела на номер и как проору в трубку: «Дарова!» Ну и как-то неловко потом было бы устраиваться к ним на работу.        — Знаешь что?       — Что?        — Тебе не нужна эта работа, потому что, — Душа выдержал небольшую паузу, — убираться за котами ты можешь и дома!       — Я сейчас выйду из дома и дам тебе такую пощёчину, что имя своё забудешь.       — И она потом ещё заявляет, что хочет мира без насилия!       — Ненавижу тебя. Но пока не спустимся, не уезжай.       — Тоже тебя ненавижу, и куда это я без вас? Если бы не вы, я бы вообще никуда не поехал бы. Вот.        — Всё, выходим! — крикнула ему Алина и бросила телефон в сумку.        Девушки с топотом спустились по крепкой деревянной лестнице, и пока они набрасывали на себя тёплые куртки, папа Белинской вышел к ним попрощаться, и крикнул в открывшуюся за ними дверь Душе:       — Чтобы доставил целых и невредимых!       — Так точно! — отозвался парень обывательского вида, стоящий у белой машины.        Душа был одногруппником Алины Белинской. Он поладил с ней в первый же день знакомства, потому что был точно таким же радикалом, как и она. Всё и всех вокруг он считал своими друзьями. Деревья? Птицы? Лампочки? Неважно! В нём было столько жизненной энергии, что усидеть на месте было просто невозможно! Так же, как и невозможно было не любить всех вокруг и не дружить со всеми. Такой уж Душа был человек.        Чёрные штаны и белая рубашка, спортивные кроссовки и такая же куртка с полосами на руках смотрелись на нём идеально. Тёмные волосы, разделённые ровным пробором, спадали на лоб, а серые глаза буквально излучали дружелюбие и любовь. Девушки обняли его, почувствовали такой родной запах его одеколона и сели в машину. По их мнению, Душа был самым красивым, добрым, умным и весёлым парнем на свете, одним словом, он был таким, каким надо быть, чтобы девушки видели в тебе лучшего друга, но не потенциального ухажёра.        Как всегда, Душа болтал без умолку, время от времени, по своей странной привычке, заговаривал с неодушевлёнными предметами и очень долго смеялся, когда Оленяка рассказала про недоразумение, поставившее крест на её подработке.        — Светофор, ну же! Мы торопимся, братец, включай уже зелёный! Вот так! Спасибо, люблю тебя! — и он нажал на газ.        Они приехали, когда все уже были в сборе и во всю праздновали День Рождение человека, с которым знаком был один Душа. Музыка заполнила собой весь двор и дом — огромное двухэтажное кирпичное строение. Вручив подарок, купленный всеми троими, какому-то парню с рыжей бородкой, друзья завалились за стол, валившийся под весом еды и выпивки.        — Чёрт, если у тебя все друзья так накрывают, то тащи нас с собой к ним почаще! — шепнула Оксана Душе в одно ухо.        — Надо было выбрать подарок получше, — шепнула ему Оленяка на другое ухо.       Людей было много, а дом был большим, и за столом сидели самые тихие и те, кому хотелось просто выпить и поговорить. Душа с Оленякой почти сразу же решили пойти поискать знакомых, а Оксана осталась за столом, потому что внезапно проснувшийся голод удерживал её около еды, как магнит.        Она просидела какое-то время за салатом из крабов, потом достала телефон, стала проверять сообщения и не отрывалась от экрана телефона, пока не поняла, что что-то не так. Музыка всё ещё неистово орала из колонок, но к ней примешался ещё один звук — крик толпы. Оксана подняла голову: она сидела за столом в одиночестве. Все были где-то в другой комнате.        Заложив прядь золотистых волос за ухо, она сжала в руке телефон и быстрым шагом направилась вперёд, на звук криков и рёва. Все комнаты были пусты, а дверь на улицу оказалась распахнутой настежь и все стояли там, собравшись в кружок. «Драка, — подумала девушка и тяжело вздохнула. — Неужели так сложно без драк?»       Но стоило ей сделать ещё несколько шагов, как она остановилась и замерла на месте: в центре круга Душа остервенело колотил какого-то парня вдвое больше его самого. Оленяка кричала, чтобы кто-нибудь их разнял, но никто делать этого не собирался, потому что всем было интересно смотреть на то, как два человека избивают друг друга.        — Ублюдок! — вырвалось у Души, когда незнакомый парень смог вырваться из его рук, а уже через секунду этот парень врезал Душе в челюсть и тот сплюнул кровью.       Оксана отвернулась, сделала глубокий вдох холодного воздуха и зашагала в дом широкими шагами. Она вошла в гостиную, и её шаги стали всё меньше и меньше, пока девушка совсем не остановилась. Ещё секунду назад она пыталась понять, почему Душа, у которого могли выступить слёзы на глаза, если на него повысить голос, ввязался в драку. А сейчас она уже ни о чём не думала. Она только чувствовала.       Музыка всё ещё разрывала колонки и битами отдавалась у неё в груди. В гостиной, которая была пустой, когда она выходила на улицу, сейчас, закинув на столик ноги, в глубоком кресле сидел юноша, от которого она не могла оторвать глаз. И ей не сразу пришло в голову, что в груди у неё стучат не биты, а сердце. Она долго, непростительно долго, не могла в это поверить. Казалось, её сердце готово было пробить дыру в груди и вырваться наружу. «Это умирающий бог, — медленно и отчётливо пронеслось у неё в голове, — или неокрепший дьявол». Парень полулежал в кресле, закрыв глаза. Каштановые волосы спадали на высокий бледный лоб, брови были решительными и тёмными, а рот чувственным и манящим. Чёрная рубашка, жилет с золотым узором и расстёгнутый пиджак впечатляли своей изысканностью. Всё в нём дышало чем-то таким, от чего хотелось сбежать. Но ещё сильнее хотелось быть пойманным.        Когда частота и сила ударов в груди Оксаны достигли апогея, глаза парня открылись, и ей показалось, что чёрные воды сомкнулись у неё над головой, и она услышала крик собственных костей. Эти непонятного цвета глаза, тёмные к краю радужки и почти оранжевые у зрачка, смотрели на неё надменно, но не без любопытства, пока на лице юноши медленно расцветала улыбка.       — Они скоро вернутся сюда, да? — это был вопрос, но звучал он, как утверждение. — Почему бы нам не подняться наверх, пока здесь не стало слишком тесно и слишком людно? — последнее слово прозвучало как будто бы с отвращением.        Она хотела бежать от него, но вместо этого лишь кивнула. «Что-то не так, но это неважно, потому что», — она не знала почему, и не могла закончить мысль. Парень лениво встал на ноги, и она подумала, что он ещё выше, чем сразу показался ей.       Стоило им подняться по лестнице и зайти в одну из комнат, как чувства начали приходить к Остаховой, и она нашла в себе силы спросить:        — Как тебя зовут?        — Савелий.       — А я Оксана, — и она, приветливо улыбаясь, протянула ему ручку для пожатия, а он её, взяв в свою ладонь, поднёс к губам и поцеловал.       И пока он целовал её руку, глаза его ни на секунду не оторвались от её глаз. И сердце девушки снова бросилось в дикий пляс, а щёки запылали огнём. «Боже мой, какой странный! Ни на кого не похож!» — подумала она почти с восторгом.       — Ты как будто не отсюда, — произнесла она прежде, чем осознала это.        — Что именно ты имеешь в виду?       — Забудь! — она замахала перед собой ладошками.        — Да, нет, это было очень хорошее замечание.        — Просто ты не похож на остальных людей на вечеринке! Вот и всё! — почему-то она чувствовала себя обязанной оправдываться.        — Естественно. Меня ведь сюда никто даже не приглашал.        — Как? — на её лице выступило изумление, которое она даже не пыталась скрыть.       — Когда я был маленьким, — он улыбнулся уголком губ, — мне нравилось проникать в старые заброшенные дома с друзьями. Ну, а теперь мне нравится проникать на чужие вечеринки в одиночестве. Хочешь спуститься и кому-нибудь про это рассказать?        — Нет, — она серьёзно покачала головой.        — Вот и прекрасно.        И он сел на край аккуратно заправленной кровати, устремив свои кроваво-оранжевые глаза на девушку:        — Думаешь, что я с Парнаса спустился? Или что я дефектный? — она с непониманием смотрела на него и не знала, что нужно сказать или сделать. — Почему боишься сесть рядом? И держишься так, словно я укушу.        «Просто хочет моего внимания», — решила про себя Остахова и улыбнулась, почувствовав, что находится на своём месте. Ей не привыкать к такому, ведь парни, жаждущие внимания — это её стихия.        — Какую чушь ты несёшь! — она села на кровать рядом с ним.       Быть так близко, видеть своё отражение в его глазах — это было как удар наотмашь. Таким ударом Душа бил того незнакомого парня. Ах да, Душа!       — Может, спустимся и посмотрим, что там внизу? Там мой друг с кем-то подрался. Надеюсь, с ним всё в порядке и…       — Останься, — это прозвучало так кротко, что Остахова снова потеряла уверенность в своих словах и поступках.       От него пахло тимьяном и сигаретами. Его голос был зыбучим песком, а слова складывались не в предложения, а в увертюры. И ещё никогда, никогда в своей жизни, Оксана Остахова не чувствовала себя ведомой. Никогда до этого дня. До этого дня всегда вела она.        — Хорошо, — растеряно произнесла она. — Но почему? Чего ты хочешь?        — Тебя.        Лицо девушки медленно стало окрашиваться в пунцовый, а Савелий смотрел на неё серьёзно, и на лице его не было даже намёка на улыбку. Если бы он улыбался, ей бы ничего не стоило свести всё к шутке. Но он не улыбался, и она окончательно утратила землю под ногами. Судьба, которую она ещё час назад клялась пришпорить и взять под узду, сейчас выкидывала такие трюки, против которых она была безоружна.        Савелий взял её руки в свои ладони, слегка сжал их, а потом медленно, глядя в её голубые, широко открытые, глаза, наклонился. Его тёмные губы встретились с её губами цвета дикой розы и сомкнулись в поцелуе. Он целовал её самозабвенно, а она обрела истинный смысл слова «искушение». Она не хотела его целовать, но не могла отстраниться.       Было горько. Но горько было так, что хотелось ещё. Это была горечь лакрицы, которая не способна остановить ни одного ребёнка на свете. Это была горечь травяного чая, без которой он уже не обладал бы таким насыщенным вкусом. Это была горечь, которая стремительно превращалась в похоть. И ей невозможно было сопротивляться.       Всё, что было до этого поцелуя, было безмятежностью. Теперь, когда вкус похоти на губах исчезнет, останется одно лишь бремя. Бремя воспоминаний о хмельном чувстве, бурлящем внутри, и губах холодных и бесчувственно-грязных, как кафель в общественной душевой.       Но стоило губам разомкнуться, как разум вернулся к девушке. Осатанев, она со всей силы ударила юношу ладошкой по щеке, оставив пурпурный отпечаток на его бледном лице. Оглушённый скорее не ударом, а поворотом событий, он смотрел осоловелыми глазами на то, как она молча и решительно уходит, и чёрный шлейф платья исчезает за дверью. Пленительное чувство сокрушенности медленно впитывалось в его душу. Так одежда, однажды пропахнув нафталином, ещё долго будет носить на себе его запах. И чувство, осевшее в душе парня, как ему показалось, никогда от него не отстанет, будет преследовать его, как раздражающий запах, от которого невозможно убежать. Даже содрать с себя кожу будет недостаточно. Он пропах сокрушенностью изнутри, а не снаружи.       Грудь Остаховой быстро поднималась и опускалась, щёки и глаза её горели, а на лице застыла улыбка, верить которой мало кто бы стал. Оказавшись в гостиной, полной людей, она, расталкивая их, пробралась к входной двери и, забыв о том, что платье на ней слишком тонкое для осенней ночи выбежала на мансарду.        Там, плечом к плечу, накрывшись одним пледом, сидели Душа с Оленякой и смеялись, закрыв глаза. У Остаховой появилось необъяснимое желание убежать, пока они её не увидели, но последовать этому желанию она не успела: они открыли глаза и сразу же заметили её.       — Ты где была? — с улыбкой на лице спросила Алина.        — О, Оленяка! — девушка подбежала к подруге и заточила её в объятиях. — Нам надо поговорить!        — Ага, мне, типа, уйти деликатно или что? — Душа скинул плед и собирался встать, но Остахова усадила его не место и, раздвинув друзей, села между ними, набросив на всех плед.        — Ну, что стряслось? — Белинская аккуратно погладила её по плечу, думая о причине лихорадочного блеска в глазах подруги.        Оксана вдруг поняла, что рассказать им всё, было бы сродни тому, чтобы затушить сигарету о сердце. От него пахло сигаретами. Интересно, часто ли он курит. Ей всегда хотелось, чтобы её парень не курил. А теперь запах табака кажется таким манящим и притягательным.        — Душа, что ты устроил? — Оксана резко повернула голову и посмотрела на опухшую губу друга и лицо, не до конца умытое от крови. — Ты вообще хоть раз с кем-то дрался до этого? Да что на тебя нашло?!       — Эй, не надо только меня пилить, ладно? Одного борца против насилия в нашей компании вполне достаточно!        — Это уж точно, — усмехнулась Белинская и подула на замёрзшие руки. — Этот ретроградный дурак напился с каким-то типом и полез драться спьяну.        — Да, абсент — это просто вещь. Вроде бы, совсем немного выпил, а…       — Абсент? Откуда он здесь? — Оксана посмотрела на Душу, а потом на подругу. — А с кем это ты пил?        — Ну, — он тянул это «ну» несколько секунд, а потом просто замолчал.        — Он не помнит! Ты представляешь? Не помнит! Колотил-то он другого парня, — Алина возмущённо хлопнула ладошками по ногам. — Зато он помнит, как этот загадочный некто бросил наполовину пустую бутылку с абсентом в огонь, и он загорелся ещё сильнее. И то, что этому кому-то нравятся труды Канта и Ницше. А вот то, кто теперь нас подкинет домой, он не знает.        — А что, вас нужно отвезти домой? — раздался четвёртый голос, и все повернули голову к открытой двери.        На фоне жёлтого прямоугольника дверного проёма стоял, спрятав руки в карманы, Савелий и улыбался так, словно видит Душу и Оксану в первый раз. Как будто это не он пил вместе с Душой, как будто это не он всполошил сердце Остаховой.        — О! Вот именно этот тип мне рассказывал про философов и смысл жизни, и…       — Он что, нашёл, в чём смысл жизни? — хмыкнула Алина, и посмотрела на красавца, застывшего в дверях с неодобрением, граничащим с обожанием.        «Как хорош, — подумала она, — наверное, его и нужно свести с Оксаной. Я ведь обещала найти для неё кого-то вроде него. Только вот то, что из-за него Душа нализался и полез драться, мне совсем не нравится. Как так? Ведь никого более миролюбивого, чем Душа, я просто-напросто не знаю. Не внушает мне этот тип доверия, ох, не внушает».        — Смысл жизни, возможно, в том, чтобы нести своё бремя так, как никто кроме тебя не смог бы, — Савелий подошёл ближе к сидящим под одним пледом друзьям и улыбнулся.        И его улыбка показалась такой простой, что в её искренность невозможно было поверить. Нет, простая улыбка не вязалась с таким человеком, как он. Можно было бы поверить зловещей ухмылке или хитрой усмешке на его губах. Но никак не обычной чисто человеческой дружелюбной улыбке.       — Знаешь, что?! От тебя одни проблемы! — Оксана встала прямо перед ним.        — Да! Ладно бы ты нас всех завёз по домам, тогда бы закрыли тему, но вы же с Душой вместе напились и…       Савелий спокойно и почти холодно перебил Алину.        — Нет, я трезв. И, если Душа даст мне ключи, я прямо сейчас, если пожелаете, отвезу вас домой.        — Лучше не надо. Я скорее пешком пойду, чем поеду с тобой, — Остахова посмотрела прямо в глаза, которые ещё недавно заставляли её чувствовать дрожь в коленях.       — Прости. Давай обо всём забудем, — на его лице снова появилась простая улыбка, которой сложно было поверить. — Дай мне извиниться и загладить свою вину.        Она закрыла голубые, словно топазы, глаза, и на веках, покрытых сияющими золотом тенями, заискрился свет висящей над ними лампочки. Конечно, она ему не верила. Ей было семнадцать, и она успела составить обобщённое мнение о лицах мужского пола. Только вот он готов был верить ей во всём.       «Если я действительно уничтожаю всё, к чему прикасаюсь, то мне хотелось бы пожать её руку, потому что она похожа на человека, чьё прикосновение вдыхает жизнь», — думал он, зачарованный золотыми бликами на её веках. Его наполняло решительное желание исправить впечатление, оставленное после первой встречи.        — Что скажешь, я ещё могу извиниться и сделать для тебя хоть что-то?        Длинные ресницы дрогнули, и девушка открыла глаза. Она не хотела видеть его глаз, потому что, глядя в эти глаза непонятного и неестественного цвета, невозможно было отказать. Но искушение посмотреть на него было так велико…       — Да, мы только вещи заберём, — Остахова оглянулась через плечо на Душу. — Дай ему ключи и садись в машину, мы с Оленякой заберём твою куртку.        Душа бросил ключи Савелию, а девушки, взяв друг друга под руку, вошли в прихожую и остановились перед громоздящейся друг на друге одежде гостей. Пока они искали свои вещи, Оксана успела коротко изложить то, что случилось на втором этаже.       — Не знаю, мне он не нравится, — Оленяка набросила на себя куртку. — Но всё-таки, когда вы стояли рядом, у меня дыхание захватило, так хорошо вы смотрелись вместе.        — Он красивый. И, кажется, умный. И, безусловно, загадочный.        — Всё, как ты и хотела! Дерзай!        Уже через несколько минут Савелий сидел за рулём машины, принадлежащей маме Души, а сам Душа, окружённый девушками, сидел на заднем сидении.        — Ёбаный алкоголь, — произнёс он медленно и, судя по скривившемуся лицу, с большим трудом. — Меня сейчас вывернет.        — Так плохо? — поинтересовался Савелий, умиротворённо глядящий на дорогу.        — Я ща сдохну.        — Ну-ну, — Остахова аккуратно постучала ладошкой по его спине.        — Говорят, — Душа посмотрел вперёд и заметил в зеркале заднего вида, что Савелий ухмыляется, произнося эти слова, — что время, проведённое в страдании — лучшее время в жизни, потому что оно делает из нас нас.        — Но что за смысл быть таким прекрасным человеком, прошедшим через страдания, если ты не успеешь прожить этим «прекрасным человеком» хоть какое-то время счастливо? — Оксана смотрела в затылок Савелия с вызовом.        — Опять обращаетесь ко мне с поиском смысла? Ну что ж, человеку, прошедшему через страдания и всякие житейские трудности…       Но ему не суждено было закончить мысль: он резко нажал на тормоз, и машина остановилась прямо перед девушкой, выскочившей на проезжую часть из темноты ночи.