***
Руки твои начинают дрожать, едва ты замечаешь как на экране кардиомонитора появляется тонкая прямая линия. Писк отдаётся в сознании и ты понимаешь ошибку. Слишком поздно. Остаётся лишь посмотреть на наручные часы и назвать точное время смерти пациента. Твоё сердце колотится слишком быстро и ты так искренне хочешь уметь повернуть время вспять, изменить исход событий. Но время неумолимо бежит вперёд и нужно действовать. Нужно заставить себя выйти из кабинета, посмотреть в глаза родственникам: той обеспокоенной женщине и маленькому мальчику. Сказать им, объяснить. Где-то глубоко в душе ты понимаешь, что слова мало помогут чужому горю. Тебе бы точно не помогли. И ты идёшь. Едва ты выходишь в коридор, как женщина вскакивает с места, поднимая взгляд полный надежды, которую ты разрушить через несколько секунд. — Как он? Как Бенджамин? — нескрываемое волнение звучит в её голосе, когда она судорожно сжимает плечико ребёнка. Ты говоришь общие слова. Рассказываешь о том, что тяжелое состояние больного — это основной фактор смертности, а также нельзя забывать о внутреннем кровотечении, из-за которого и повысилась опасность проведения операции. А глаза женщины словно стекленеют, она медленно опускается на место, а мальчик смотрит на тебя большими наивными глазами и что-то спрашивает, нечленораздельно прогововаривая. Ты не понимаешь вопроса, а женщина начинает рыдать. Чувствуешь, что не можешь находиться здесь больше, что напряжение нарастает. Говоришь ещё пару слов, поворачиваясь спиной и начиная уходить. А сам почти не дышишь. Это твоя первая смерть. Смерть твоего пациента, если быть точнее. Слишком странно почувствовать себя своеобразной версией Бога на Земле, когда от твоих действий зависит жизнь, когда ты можешь спасать, но можешь и калечить. Руки все ещё дрожат, когда ты открываешь бутылку. Дрожат, когда ты пытаешься налить алкоголь в прозрачную ёмкость, но бросаешь это, злясь на весь мир, а самое главное — на себя. Швыряешь стакан об стену, который разлетаются на тысячу мелких осколков, чувствуешь, как парочка впиваются в предплечья, прорыва ткань, вонзаясь в кожу и окрашивая медицинский халат в красный. Но тебе все равно, и боль душевная сейчас заглушает физическую. Пьёшь абсент глоток за глотком, в надежде забыться. Но с опьянением не приходит забытие. Лишь всепоглощающее чувство вины, которое едва ли проходит, когда ты поднимаешься, но тут же падаешь, хватаясь за стену, и сползаешь на пол, где находишь острый осколок. Странная мысль приходит в голову в этот момент и ты поднимаешь скол, поворачивая искореженной стороной от себя, берешь в правую руку, дрожь в которой все ещё не унялась. Проводишь по запястью, причём вдоль него, ведь знаешь, что так будет меньше шансов спастись.***
Все верно, судьба на твоей стороне, и тебя спасают. Спасают, потому что именно в тот момент, когда ты отключаешься у себя в кабинете, дверь в него открывает Кристина Палмер. Тебя спасают, но ты едва ли рад. Выздоровление длится недолго, чуть дольше идет восстановление психики. Но разве не ты когда-то давно писал курсовую работу по психоанализу? Именно ты, а потому отвечаешь так, как этого хочет от тебя сидящий напротив медик. Он остаётся доволен твоими результатами, а потому выписывает справку. А чувство вины душит изнутри и пытаться убрать его бесполезно. Но заглушить возможно. Но это действие стоит денег: выпивка, элитные клубы помогают забыться. Ненадолго. И ты возвращаешься в реальность быстрее, чем того хочешь. И желание менять действительность остаётся у тебя глубоко в душе. Едва ли ты знаешь, что это действие в будущем будет тебя под силу.