Правду молвить, молодица Уж и впрямь была царица: Высока, стройна, бела, И умом и всем взяла; Но зато горда, ломлива, Своенравна и ревнива.
— Пора, Рэй, — прошептала она, потихоньку выпутываясь из его рук. — Пора. Он не возражал. Он никогда-то не возражал, ни тогда, ни сейчас. Развернулся на спину и завел широкие ладони под затылок, уставившись в потолок. Потолок в Гостевых палатах был и впрямь красив: синий, что небо, с побеленными балками-поперечинами. Она встала с кровати, с усилием оторвавшись от слишком мягких перин, так раздражавших ее в этом убогом городишке; по деревянным полам, по-над которыми гуляли жуткие сквозняки, подошла к зеркалу. Зеркало было мутное, что вода в осенней луже. Не чета тому, привезенному из дома. Отражалась она в этом зеркале тоже мутной, бесформенной и какой-то опухшей. Зеркало немилосердно раздражало. И колючая поддевка. И жесткая рубаха. И колом вставший сарафан, как назло скроенный так, чтобы стреноживать ступни. Привычно поджала губы и стала сплетать косу. Прийти в свой покой в таком растрепанном виде — что рассказать каждому встречному-поперечному: «А у меня полюбовник выискался! Как, вы не знаете, кто? Так об нем же все царство, почитай, говорит!» — Ты все так же красива, — негромко заметил он с кровати. — Не смотрись в эти зеркала, Ань. Они всех уродуют. «И скольким уже в этом тереме ты говорил эти слова, мой милый?» — невольно подумалось ей. И сразу пришло недовольство на себя. — Хоть ты не зови меня этой песьей кличкой! — Ты снова сердишься, Адрианна, — вздохнул он, поднимаясь и подходя к ней. — Все время в этой северной стране ты только сердишься и злишься, злишься и сердишься. Перехватив пряди волос из ее озябших рук, он продолжил косу. Адрианна знала, что у него работать с волосами хорошо получается. Еще с тех времен, когда он безусым пареньком отрастил собственные ниже плеч. Как они тогда вились! На ветру пушились… И куда они делись? И куда делись что он, что она? — Ты злилась, когда тебя просватали за Кирича Второго… — пальцы так и скользят между золотистых волос, принося покой. «Не злилась, милый, я умирала, когда отец вместо вестей о твоем возвращении принес весть о диком северном царьке, овдовевшем на днях и подыскивающем новую жертву». — Злилась, когда на тебя повесили его дочь… «Ну, отчего же? Спервоначалу она мне даже нравилась. Я знала ее секрет, я и ее первая нянька-кормилица, пестовавшая еще прежнюю царицу». — Злилась, когда тебя таскали по лекарям, чтобы скорее понесла… «А ведь все могло быть иначе, вернись ты ко мне седмицей раньше. Отец бы не погнал меня, чужую жену, под иноверский венец. И не пришлось бы идти к заезжей повитухе, вытравливать плод. Вестимо, не во мне теперешние препоны». — Злилась, когда от тебя отстали в опочивальне и покой отдельный дали, опричь царского… Коса кончилась, а ее молчание все длилось. — Не пора ли смириться, Адри? «Смириться?! Когда ты вот так гладишь мое лицо, и тянешься к губам, и сам не смирился. Или?» — А ты разве смирился? — шепчет в самые губы. Слава создателю, никаких усов и бород, жутких шевелящихся зарослей, столь любимых местными: от деревенских мужиков до царя. Он вздохнул и отстранился. — Смирение — это понимание, Адрианна. Я понимаю нынчую… нынешую? — Нынешнюю, — подсказала она. — Я понимаю сложившуюся ситуацию. И живу дальше. А вот ты — нет. Сколько ты еще будешь жить прошлым, Адри? «Сколько потребуется, Рэй. Сколько выдержу».***
Из Гостевых палат выходить нужно было осторожно. Еще осторожней пробираться по Гостиным рядам, среди толпы, где и затеряться, и потеряться легче легкого. Сарафан потолще, шубку поплоше — вот и весь маскарад. Красивое слово «маскарад». Его тоже привез Рэй. Да, если подумать, вся оставшаяся связь с миром сузилась до Рэя. А здесь… Здесь — она поглядела по сторонам, для виду взяла на погляд у какого-то торговца кроваво-красные бусы, дешевые даже на вид, что бы там торговец ни баял про «кораллы» — здесь разгар снежня, в городище месиво под ногами, в детинце-дворце того хуже — голая земля, деревья черные мерзлые. Здесь избы деревянные, да все честнее, чем с облупленной краской на ставнях в ее покое. «Царица — это слишком громкое звание для меня, — раздумывала Адрианна, проходя последние ряды. — Царица болот, топей и деревенщины. Царица бескультурщины и расхлебываемых черпаком соленых щей. Царица тупого скудоумного жестокого царька, который поперву еженощно взгромождался на нее, что на балаганный столп — пьяный, потный, сопящий и рыгающий. В детстве оно все другим виделось… И царицей она была не понарошку, а взаправду». — А царица новая, знашь, что удумала? — взахлеб делился последними сплетнями какой-то лавочник с крайнего рыбного прилавка. — А и чаво? — пронзительно ответствовал ему старушечий фальцет. — Дык, вестимо, ведьмовством она того… — авторитетно понизил голос специалист по холодному копчению и новым царицам, — воть и завелась у ней всяка пакость, воть взять зеркало гутарящее… не по-нашенски, не-е-е, по-заморски… и клубы пускало, си-и-изые такие! — Ох ты ж, страсти какие деються… «Только не смотреть… пройти мимо и не смотреть на них». Так и сделала.***
Во дворе Осмомысл строил пищальников. Её завидев поклонился, как полагается. Что так скромно царица вырядилась — так, небось, в церковку ходила, а народ честной смущать не пожелала. А если и не так, Осмомысл смолчит. Он боярин дельный, а как воеводой стал, еще поболе в дела эти окунулся. Жарко ему, на морозе-то кричать: стоит в зипуне червленом, горло нараспашку. Кудри черные так и развеваются, глаза горят… девки из окон терема повытаращились. Царевниной макушки посередь них Адрианна не заметила — и то хлеб. Заместо того царевна притулилась на подоконнике у ее покоев, кошку какую-то гладит. — Ваше высочество? — насмешливо уточнила царица. Попервоначалу она всерьез обращалась этак к падчерице, та же отчего-то решила, что смеются над нею, смущается до сих пор. Дура девка, а хоть ума невеликого, все лучше чем если бы в батюшку пошла. «Хм-м, а может и нет…» — призадумалась Адрианна, пережидая сопение Алеси. Девушка так ничего и не отвечала, будто и не учила ее царица три года, покуда не углядела безнадежность затеи, этикету придворному. — Коли пришла, так заходи, — перевела на доступный девушке язык царица. Алеся кивнула и лаской юркнула в приоткрытую дверь, по-прежнему сжимая в объятиях мурлыку. — Блох на ней хотя бы нет? — вздохнула Адрианна, позвонив в колокольчик для скликания слуг. — Нет, матушка, — тихо молвило «дитятко» о четырнадцатом годе. Чернавка, споро примчавшаяся на зов, также скоренько выполнила поручение. Натаскала чаю в самоваре, сервизу восточную, сласти-варенья в мисочках. Принесла и встала рядом. Уши греть, как полагается при господах. Довольно о ней и так слухов по царству ходит. Обращение со слугами Адрианна еще в отчем доме выучила: хочешь, чтобы слушали, говори проще и строже. — Ты нам нынче без надобности, как время подоспеет — позову. Алеся все мялась, съежилась за столом, чаю пригубила — отставила. «Непривычно, поди, не из блюдца хлебать, » — с усталостью подумала царица. — Так чего заради ты ко мне шла? Посидеть за компанию? «Что за кумпании? И почему нельзя по-людски, хорошо, правильно говорить? Воть как батюшка говорить изволит — хучь и сердитый шибко, а все ясно, » — с тоской думала царевна, уже не радая, что пришла. — Батюшка сказали совета у вас просить, — тихо подняла на собеседницу темные ясные глаза девушка. — Руки моей намедни просили. Королевич заграничный, а, а батюшка ему согласно ответствовали… «Значит, «рядовой визит вежливости», Рэй!» — И каким королевством правит твой нареченный? — похолодев, спросила царица. — Валахии, матушка, — совсем тихо ответила девушка и, подняв глаза, с удивлением увидела, как медленно проступает жестокая, строгая улыбка на лице мачехи.