* * *
— Внимательно слушай меня, мальчик. — строго говорит Царица, обжигая холодным взглядом стоящего перед ней юношу, что больше напоминал ей брошенного волчонка, нежели воспитанника одного из самых великих архонтов за годы существования Тейвата. — Я допускаю, что поладить нам с тобой не удастся, но раз твой мастер поручил тебя мне, то пора бы нам начать следовать его велению. У тебя есть собственное место жительства? Ответом служит лишь отрицательный кивок, и Екатерина Алексеевна мысленно вопрошает Селестию, за что судьба карает ее снова. — В таком случае, способ заработка? — она вновь видит лишь отрицательный кивок. — Товарищи? — кивок. — Может быть, поля? — кивок. — Язык? — раздраженно повышает голос Царица, устав от немых реакций. В самом деле, с нею боялись вести диалог, но в глазах мальчика не было ни капли страха, только холод, от которого женщине было несколько не по себе. — Говорить-то ты умеешь, или с этим тоже проблемы? — Умею. — Так скажи что-нибудь. — Очень холодно. Екатерина Алексеевна мысленно вонзает новую иглу под собственную кожу. Она-то, из-за нечувствительности Властелина Камня к перепаду температур, была уверена, что все адепты прекрасно переносят холод, практически не ощущая климатических изменений. Кажется, холода в глазах воспитанника гео архонта не было и вовсе, он элементарно продрог в ледяном дворце, и заметно расслабился только лишь когда его усадили в кресло в жилом крыле, поближе к камину, а сама Царица устроилась чуть поодаль, не отводя взгляд от теперь рассматривающего ее юноши. — Я помню вас. — негромко изрекает Сяо, крепко держа копье в ладони, вторую руку вытянув к пламени камина, чтобы согреться поскорее. — Я тебя тоже. — Я нашел письмо мастера лишь некоторое время назад на крыше постоялого двора. — мальчик, после некоторой паузы, заговорил громче, но все так же настороженно, будто враждебно. Царица с облегчением отмечает, что он, хотя бы, способен говорить. — В нем сказано, что вы должны позаботиться обо мне. Но мне не нужна забота. Я пришел только потому, что хочу задать вопросы. Если, вашей милостью, вы дадите мне ответы, я более вас не побеспокою. Ужас тонкой сеткой ползет по сердцу крио архонта, низвергнув в пучину тревоги. Она была готова говорить о прошлом часами, но что адепт мог спросить у нее? Он наверняка знал, что его мастер жив, иначе бы скверна точила его подобно крови, пятнами расплывающейся по белоснежной ткани. Хочет найти подтверждение, что она тому — исчезновению его божества — причина? Архонт любви была жестока, но лгать не умела. Или же, в данный момент не могла найти в себе сил солгать. Это адепт Властелина Камня — почти что его ребенок, хотя какой отец мог бы осознанно оставить своего сына, не поставив в известность. Святые архонты, он что, ничего не знает? — Ты разгневал Рекса Ляписа при жизни? — срывается вопрос с губ, что до сей поры нещадно кусала царица, а на лице Сяо вместо привычной отстраненности плохо скрытое изумление. — Как можно. — Тогда я не понимаю… — растеряно шепчет Екатерина, и Сяо ощущает, что ему жаль её. Хотя долгие годы считал, что она не достойна сожаления. — Ты ничего не знаешь, верно? — она получает согласный кивок, и ей нет дела до очередной немой реакции. — Но это жестоко, жестоко даже для того, у кого каменное сердце. За что же он так с тобой? Ведь в произошедшем одна лишь моя вина. Охотник на демонов открыл было рот, но решил, что вопросы излишни. Два века горестного незнания меркли в сравнении с руинами войны, а века благодушия Властелина Камня теперь были воспоминанием, утонувшим во мраке вместе с его исчезновением. Теперь время течет медленно, и только праздники морских фонарей каждый год отмечают ход времени. Но и их он ранее встречал вместе со своим мастером, купался в тонких переплетениях его любви и ласки крепкой, словно отцовской руки. Два века он втайне смотрел как мольбы архонта любви — или же, не только ее мольбы — встречает молчание. Он полагал, что Рекс Ляпис, устав от происходящей скуки, просто уснул на долгие годы, желая пресечь на корню тонкие трещины эрозии, но ему не сразу пришло в голову, что тот бог, которого он знал, не только не решился бы оставить в одиночестве возлюбленную Царицу — он, при возможности, и шагу бы от нее не делал, если бы только позволяли обязательства. Но Царица взывала два века, все эти два века на его глазах, а Моракс все не приходил. Лишь недавно дал о себе знать — Сяо обнаружил в своем пристанище свиток пергамента, скрепленный печатью с драконьим силуэтом, какая была только у его мастера. Обнаружил, прочел несколько десятков раз, и пытался уловить хоть один намек на скорое возращение. Но текст веял холодом, даже равнодушием. Защитник Якса ринулся с письмом к Царице — но и та, прочитав его несколько раз, ничего не обнаружила. Алатус мог поклясться, что всем нутром ощутил, как она сдается. Было еще кое-что, о чём Сяо хотел бы узнать, но не имел возможности. — Вместе с мастером пропал еще и анемо архонт. — Он вознесся на Селестию и отрекся от Мондштадта. — Царица скручивает свиток и закрепляет его лентой, откладывая на стол. — Его гнозис все еще хранится у меня в кабинете. Он велел мне разбить ему, когда я решусь перестать ждать его возвращения. Ветер нещадно бьётся в заледеневшие окна, норовя выбить. Кажется, он зол на людей, и оттого столь резок. А может, хочет ворваться в комнату и ласково растрепать волосы царицы, сорвав с ее щек едва заметные капли влаги? — Но это жестоко! — Алатус бьет рукоятью по полу и отбрасывает копье, прикрывая руками уши. Крио архонт ничего не говорит, но он и не хочет слышать. Сколько бы он намеренно не ограждал себя от эмоций, его все равно задевают и чужие, и собственные страдания. Сяо только хотел бы знать, почему. Почему Барбатос ушел, не предупредив его. Они не были связаны узами и печатями, и мальчик не мог предугадать, жив тот, спит, или же снова напился где-то и уснул в виноградниках, на потеху жителям Мондштадта. Каждое утро он давал себе слово позабыть, и каждый вечер достигал предела отчаяния, сидя на руках у статуи в центре города вина и песен, и глядя, как при виде его люди внизу замирают от непонимания и ужаса. Ради чего? Ради того, чтобы узнать, что анемо архонт бросил его. Как это сделал Властелин Камня с погибающей в тоске царицей Снежной. Но если ту покарали за дело, пусть и чрезмерно жестоко, то Алатус не был повинен перед Барбатосом. Женщина встает и наклоняется, касаясь губами его макушки. Сяо чувствует, как его горечь отступает, и чувствует благодарность к архонту любви, но молчит. Слова не ложатся на язык, ему, как и прежде, тяжело, а сейчас, кажется, еще тяжелее. Он глядит, как Екатерина Алексеевна отходит к шкафу, и возвращается с небольшим футляром в руках. Под хрустальной крышкой — лазурный гнозис, покоится на бархатной ткани, начищенный старательными слугами до блеска. Сяо не понимает, зачем она отдает ему это. — Хочешь — он даст тебе безграничную силу ветров. Хочешь — кошмары вовсе не будут тревожить тебя более, напоминая о кровавом прошлом. Хочешь — уничтожь его, как это в насмешке велел мне лорд Барбатос. Ты проделал большой путь сюда. Это все, что я могу дать тебе. Охотник на демонов поражен, что она так доверяет ему. Она, в самом деле, так добра, как о ней говорил Рекс Ляпис, пусть это и кроется в колкой сухости ее голоса. Сяо уходит обратно в Ли Юэ, сжимая гнозис в ладони, спиной чувствуя взгляд Царицы, что наблюдала за ним из окна, успокаивая метели на его пути, простилая перед ним ровную дорогу, и согревая лучами зимнего солнца, ощущая, что этот мальчик — все, что у нее осталось от Моракса.* * *
Царица ступает по дороге из отполированного временем булыжника, повторяя про себя одни и те же строки. Возможно, когда-то они были песней, возможно, стихотворением, но в ее памяти не задержалось что-то более конкретное. Она разочаровано выдыхает — проклятая эрозия настигла даже ее, воспоминания мерно смываются волнами забвения, вот только забывается не то, о чем она мечтала забыть. Пьедестал скульптуры Рекса Ляписа покрыт все той же острой коркой льда, оставленной Екатериной Алексеевной во время последнего визита. Она любовно убирает ее, и капли воды, перемешанные с ее незастывшей кровью, стекают на притоптанную траву у края возвышенности. — Прости меня. Прости, что не защитила твоих товарищей. — крио архонт опускается на пьедестал, и льнет щекой к каменной ладони, отчаянно ища утешение. Кажется, что вот-вот ледяная щека будет обожжена теплом янтарной кожи, но ничего не происходит. — Веришь, или нет, я не успела. Я прибыла в долину Гуй Ли несколькими минутами позднее, чем был занесен клинок над головой последнего дракона. Голос Царицы звучит тихо, едва различимо, но громче и не нужно. Она медлит, будто бы подбирая слова, но сказанное, выученное наизусть, таилось в раненном сердце два века. — Я знала, что это произойдет, и знала, что Селестия казнит и тебя тоже, если я расскажу. Ты, и Барбатос… Я любила вас. Лишь на секунду во взгляде что-то вспыхивает. — Прощай, Моракс. Екатерина встает и приподнимается на носочки, касаясь губ скульптуры своими. На ее ресницах блестят слезы, ледяными кристаллами падая вниз и разбиваясь о пьедестал. Она целует его, больше не мечтая ощутить тепло чужой кожи, быть сжатой в объятиях до хруста в ребрах, как хрустят березы от ветра в молодой роще. Целует, чувствуя характерный привкус лабрадорита на израненных губах. Целует, сминая нижнюю губу, и кусает ее, кусает до боли, сильнее сжимая зубами, когда чувствует тепло чужой кожи, оказывается в крепких объятиях, слышит, как хрустят от каменной хватки собственные ребра, и разбивается на тысячи осколков льда, сполна наказанная за собственную любовь. — Самигина. — громовой раскат голоса звучит прямо у головы. Екатерина слышит былую теплоту, но убирает его ладони, отступая назад. — Прощай, Моракс. — повторяет снова, скрывшись в вихре снежинок. Прямо, как два века назад.