Топлёное молоко

Проклятый снегопад не улучшал состояние. Мало того, что ноги утопали в сугробах, так ещё и сапоги вымокли насквозь. Только простудиться не хватало, разозлился Лаэрт и сжал в руке, затянутой в коричневую кожаную перчатку, набалдашник. В довершение ко всему некогда сломанная лодыжка разнылась. — Ничего, простуду поможет предотвратить глинтвейн с цедрой лимона и палочкой корицы. — Лаэрт уставился на виноградники. Он не любил зимний пейзаж, оголённые лозы. Иное дело — буйство зелени летом, желтизна листьев осенью. Он покачал головой, приметив дрожавший на ветру кустик. Очевидно, покрывало сорвал ветер, а Гравс не уследил. Управляющий получит по заслугам, ведь знал, что хозяину с каждым днём всё труднее ходить, поэтому тот большую часть времени просиживал в любимом кресле-качалке под пледом и выходил во двор только для того, чтобы выгулять пса. Гравс, очевидно, не подумал, что Лаэрту придёт в голову проверить самому виноградники, поэтому обленился донельзя. «То ли ещё будет!» — Лаэрт вздохнул и переставил трость. Проклятье, не юнец же, это у молоденьких всё легко, а он, сорокалетний, чувствовал себя глубоким стариком с тростью в руке, с редкими сединками в прядях. — Гав! — Бигхэм, пёс, набегался и вернулся. Лаэрт погладил лобастую чёрно-белую голову. Собаку придётся мыть, никуда от этого не деться, но времени сейчас много. Продажей занят Тэгрем, а Лаэрту только осталось оценивать, каким стало вино с каждым месяцем выдержки. И то кислинки не хватало. — Пойдём домой, — приказал он псу. Тот неспешно пошёл за ним. Тэгрему пора бы вернуться, мелькнула мысль. Анде Бриккард, его отец, начал самостоятельно ходить, верный Гилли не отходил от него ни на шаг. Лаэрт не гнал родителей мужа из дома, они сами решили вернуться в Босттвид. Даже жаль, советы Гилли, взрастившего не одного ребёнка, пришлись бы как нельзя кстати. Но просить Лаэрт не стал, гордость не позволила. Порыв ветра сорвал капюшон, подбитый мехом. Лаэрт натянул его пониже и двинулся за псом. Тот хорошо знал дорогу домой. Главное, чтобы кресло не занял, а то ведь так трудно согнать. Кончик носа защипало. Наверное, покраснел от холода, потекла юшка. Ничего, нужно всего лишь отогреться, решил Лаэрт, и беречь себя, не выходить из дома. Но проверить, укрыл ли Гравс молодые кустики, нужно, проклятье! Злость на управляющего сделала своё дело, и Лаэрт пошёл куда быстрее. Мысли о том, как именно он выговаривает управляющему, сделали благое дело, даже нога, казалось, перестала ныть. Даже трость не всегда была нужна, чтобы сделать шаг. Ещё и Тэгрем запретил конюху давать хозяину лошадь. Вот просто взял и не разрешил ездить верхом, будто идти пешком по такому снегопаду легче. Не легче. Лаэрт миновал открытые ворота, а ведь ещё до дома добираться. Бигхэм убежал далеко вперёд, Лаэрт неспешно пошёл по заснеженной дорожке. Ведь расчищали утром, к полудню опять засыпало. Погода не удивила, жрецы предрекали, что зима будет как никогда суровой. Наверное, дети лепили из снега причудливые фигуры, этого Лаэрт не знал наверняка. В поместье никогда не было малышей. Ничего, всё впереди. — Взываю, Сивали, дозреть плоду, что завязался в увядающем цветке… — Лаэрт не был образцовым верующим, однако в последнее время то и дело обращался к богу плодородия и семейного очага, памятуя о прошлом горьком опыте. Толчок дал понять — всё хорошо. Лаэрт слабо улыбнулся и в хорошем настроении направился к дому. И замер, увидев, как пёс скребётся в дверь и скулит. «Ну, Кретт!» — мысленно обругал дворецкого Лаэрт. И откуда только силы взялись едва ли не взбежать по ступенькам на порог? Он рванул створку на себя и вошёл внутрь. Слуги не видно, только пёс, оставив мокрые следы, направился к гостиной — наверняка решил улечься в любимое кресло. Лаэрт было крикнул: «Не смей!», но тот замер в дверном проёме. Он снял подбитый мехом плащ и повесил на крючок у двери, поставил в углу трость, без которой по дому мог ходить и не морщиться. Что-то странное творилось, раз собака не спешила занять любимое место. Протяжный стон дал понять, что именно. Лаэрт поковылял к двери, ведущей в гостиную. И замер. Он всего ожидал — и улёгшегося на стол лицом вниз Кретта, и прижавшегося лбом к стене Гравса, но не того, что кресло будет занято, а голова управляющего — покоиться между расставленных ног дворецкого. Тот запрокинул голову, несколько чёрных локонов упали на лицо. — Вы совсем стыд потеряли?! — От крика Гравс резко отпрянул. Кретт подскочил и завозился со штанами. Его щёки стали пунцовыми, в тон головке члена, который он спрятал под одеждой. Лаэрт направился к креслу и сдёрнул шерстяной плед, затем бросил дворецкому. — Чтобы сегодня был выстиран! Не могу им укрыться после того, как вы занимались этой мерзостью! Гравс хохотнул. — Да-а? Хотите сказать, у вас пузо само по себе выросло? — Наглый управляющий знал, что нужен хозяину, иначе бы тот давно его прогнал. Он растянул припухшие губы в улыбке. — Нет, оно появилось, потому что господин Бриккард член в ваш зад совал. На этот раз покраснел Лаэрт. И ведь возразить нечего. — Но так открыто… Не знаю, насколько нужно потерять стыд, — проворчал он. Кретт спешно скрылся с пледом в руках. — Кто угодно может зайти в дом! Ещё и пёс просто-напросто обошёл хозяина и запрыгнул в кресло. Проклятье, в последнее время Лаэрт только и делал, что давал слабину. — Шли бы вы… наверх! — Гравс махнул рукой. — Не тебе решать, что мне делать, — вышло не зло, но устало. Лаэрт уткнулся лбом в косяк и закрыл глаза. — Розовый виноград… Покрывало слетело… — Так бы и сразу. Укрою! — Гравс покинул гостиную. Надо бы сапоги снять. Только нет сил пошевелиться. Конечно, укроет, но всё равно нужно перепроверять, доверять никому нельзя, иначе Лаэрт никогда не подержит в руке гроздь с продолговатыми, будто подёрнутыми инеем, розовыми ягодами, не ощутит их сладость, не попробует вино… Зря не послушал жрецов и вздумал посадить розовый виноград в этом году. Половина наверняка замёрзнет. Возможно, весь виноградник пропадёт, и долгожданному наследнику будет нечего оставить. Проклятье! — Кретт! — позвал Лаэрт. — Принеси глинтвейн! Цедру не забудь добавить! Дворецкий не отозвался. Главное — выдержать, дойти до конца. Чтобы было кому оставить хоть обедневшее поместье. Опять толчок — точно возражение недобрым мыслям. Лаэрт оторвался от косяка и направился к лестнице. И замер. Вернулся. Наконец-то. Тэгрем стоял наверху, одетый, по обыкновению, в бежевый домашний костюм. Вид заспанный, длинные распущенные волосы всклокочены похуже, чем на вихрастой голове Лаэрта. Видимо, ночь провёл в дороге. — Твой крик даже мёртвого разбудит, — упрекнул Тэгрем, спустился вниз и уставился на Лаэрта. — Какого неумного пса тебя понесло на виноградники? Наверняка пара смешно выглядела — один маленький, раздувшийся, будто круглая синяя виноградина — под стать шерстяному костюму, второй — довольно высокий, в светлом одеянии, будто продолговатая светлая ягода. — Раз я разбудил, то ты наверняка всё слышал, — отмахнулся Лаэрт и, держась за перила, сделал шаг наверх. — Пропадёт здесь всё, пока я… — он запнулся и погладил живот, затянутый синей тканью специально скроенного под изменившуюся фигуру сюртука, — бездельем маюсь. Мне нужно переодеться и обсохнуть. Будь добр, попроси Кретта сделать глинтвейн. Он пошёл наверх. Вот и всё. Будто не было разлуки — не слишком долгой, но всё же тоска порой заедала. Желание переодеться, сменить вымокшие чулки перевешивало всё остальное. И облегчение: Тэгрем дома, значит, комната протоплена, можно облачиться в халат, а то и вовсе улечься в постель голым. Вот последнее лучше не делать. Не юный же стройный красавец, в конце-то концов! Ещё и хромой в придачу. Лаэрт прошёлся по коридору и отворил дверь в спальню. И закрыл глаза в неге, когда тепло пахнуло на него. Блаженство… Вдобавок пахло Тэгремом, кровать разворочена. Не удосужился навести порядок, тем лучше. Можно забраться под одеяло. Лаэрт сбросил сюртук и повесил на спинку стоявшего у камина стула, затем взялся за завязку штанов. Всё просохнет, только чулки в любом случае нужно отдать Кретту, чтобы постирал, и сапоги снять. Проклятье, разуться следовало в первую очередь. Лаэрт бессильно опустился на стул и выпрямил ногу, затем попытался согнуться. Проклятый живот. Но ведь это ещё не всё! Ведь раздастся куда сильнее! Тогда он сделал то, чего не любил: наступил носком сапога на пятку и вынул ступню из голенища. Подобное повторил со второй ногой и поставил обувь у камина. Осталось раздеться, но Лаэрт, будто заворожённый, уставился на языки пламени. Красиво, подумал он. На огонь он мог смотреть подолгу. Дверь открылась. — Приказал Кретту приготовить обед. Он говорил, ты скудно позавтракал, — проговорил Тэгрем, — а об обеде даже не заикнулся. Плохо! Дверь хлопнула, он вошёл в спальню. — Не голоден. Как видишь, толстею с каждым днём, — огрызнулся Лаэрт. Не вовремя явился, теперь придётся выставить напоказ грузное тело. Он закрыл глаза, когда ладони легли на его плечи. — Как отец? Руки пропали. — Умер, — последовал сухой ответ. Лаэрт широко раскрыл глаза и рот от неожиданности. — Рано мы его решили отсюда увезти. Он только переступил порог нашего дома, как упал замертво. — Голос дрогнул, Тэгрем переживал, хотя прятал чувства за показной сухостью. — Поэтому я задержался. Похороны, вдобавок Дэрму нужно было помочь с делами. Он был привязан к отцу сильнее, чем все мы, поэтому прийти в себя смог далеко не сразу. Лаэрт не смог сдвинуться. Анде Бриккарда, который медленно, но верно пошёл на поправку, забрала смерть, резко, внезапно. Хорошо, что семья большая, Бриккарды сумеют поддержать друг друга. Лаэрт завидовал мужу. — Почему не написал? — упрекнул он. — Не до этого было. — Тэгрем опять положил руки на его плечи и легонько размял. — Да и… Вести от Ксая пришли. Он так и остался в Лу-Руа, гадёныш маленький. Видишь ли, мой с ним дядя сошёл с ума и продал дом, решив, что жить в портовой хибаре — куда лучше. Ксай… — прозвучали надтреснутые нотки, — работал в каком-то грязном кабаке, боюсь представить кем. Поэтому — прости — меня просят отправиться к нему, чтобы забрать домой, — вздох. — Хоть одна хорошая новость. «Хорошая новость» не была бы таковой, если бы послание пришло до смерти Анде, догадался Лаэрт. Бриккарды дружно бы сокрушались, что их сын и брат так низко пал. Возможно, о возвращении домой речи бы не шло. Лаэрт поднял руку и положил на запястье мужа. Он по-прежнему смотрел на огонь. Скоро опять распрощаются, и он останется один. — По крайней мере, скоро весна. Начнётся работа на виноградниках, будет не до тоски, — заключил он. Тэгрем обошёл стул и встал перед Лаэртом. Тот поднял голову и заглянул снизу вверх в серые глаза. — Всё-то тебе виноградники. Я вообще-то подумывал отвезти тебя к моим в Босттвид, чтобы… — Никакого Босттвида. Остаюсь здесь! — Лаэрт махнул рукой и встал, затем оправил рубашку на животе. — Младенец я беспомощный, по-твоему? — Не кипятись! — Тэгрем обнял его за плечи и притянул к себе, уткнулся носом в макушку. — Но прошу: береги себя. Это Лаэрт знал — уж слишком тяжело ему далось желаемое. — Обязательно, — пообещал он. Тэгрем ещё раз вдохнул, погладил спину, порой нывшую. Лаэрт вдыхал его запах, зная, что вскоре предстоит разлука. Муж-то уедет в Лу-Руа, пока время позволяет. Значит, нужно насладиться этим мигом здесь и сейчас. Потом могло быть поздно, это Лаэрт уяснил, поэтому обвил шею мужа и припал к губам. Тот пил вино, очевидно, белое. Привкус остался. Тэгрем охотно ответил и зарылся пальцами в волосы на затылке, легонько покусывая язык, поцелуй углубился. Лаэрт резко отстранился. — Закрылся? — уточнил он, памятуя, что может не услышать стук в дверь. Хорошо, если придёт всего лишь Кретт, а если… Нет, лучше не вспоминать то время, когда Тэгрем припечатал его к столу в кабинете, и в то время прибыл управляющий одного из покупателей… Как назло, узел не желал долго опадать, и дворецкому пришлось долго развлекать гостя, давать пробовать разные сорта вин. В конце концов тот налакался, и всё увиденное показалось сном. И это к счастью, Лаэрт боялся дурных слухов. Тэгрем кивнул. Заперся, отлично. Лаэрт пошёл к кровати, на ходу стягивая штаны. — Точно всё хорошо? — уточнил Тэгрем. — Будто в первый раз, — вместо ответа проворчал Лаэрт и сел. — Если тебя раздражает обрюзгшее тело, то так и скажи. Он повесил штаны на спинку кровати. — Почему — обрюзгшее? — Тэгрем сел рядом и потрепал тёмную шевелюру. — Раньше я не понимал, почему Дэрму прыгал на супруга на сносях. Да и у отца нас шестеро, не забывай. — Лаэрт удивлённо на него уставился. — Запах меняется. У других людей я того не замечал, а вот твой… М-м-м… Молоко топлёное, что ли… До отъезда он был не таким ярким. Станет ещё ярче, подумалось Лаэрту. Но главное, Тэгрема не отвращало ни изменившееся не в лучшую сторону тело, ни припухшие соски. Ничего не изменилось, только он стал куда более осторожным. — Только это — первый и последний раз! — поставил Лаэрт условие. — Я не юнец. И умолк, вспомнив, что последний сын Гилли Бриккарда появился на свет, когда тому было сорок восемь. Хватит, что четыре года потеряны из-за собственной неосторожности и глупости. — Ты помолодел, — заметил Тэгрем, ехидно усмехнулся и взялся за пуговицы рубашки Лаэрта. Тот не сопротивлялся и поднял руки вверх. Когда бесполезная тряпица упала на пол, откинулся на кровать, явив взору и большой живот, и тёмные — почти в цвет его глаз — соски. Тэгрем лёг рядом, обвёл пальцем ушную раковину, затем повторил то же самое языком. Поймав вздох, поцеловал в шею — прямо в бьющуюся жилу. Приятно. Лаэрту нравились такие ласки, и он не верил, что некогда отвергал их. Тэгрем был прав — незачем противиться тому, что доставляет наслаждение. Только… — Больно! — Соски в последнее время стали слишком чувствительными, и любое касание — даже трение одежды — неприятно. Тэгрем разочарованно вздохнул, но руку убрал, погладил выпиравший живот и взялся за завязку подштанников. Мокрые чулки ещё на ногах. Лаэрт неспешно, потому что не мог иначе, сел, затем встал. — Мне бы доверился, — упрекнул Тэгрем и сел. — Поди сюда. — Лаэрт послушался, и он рывком спустил бельё, затем взялся за край чулка. Тот легко соскользнул с бедра, поросшего тёмными волосками. Подобное повторил со второй ногой — и голый Лаэрт подошёл к мужу, положил руки на плечи и смял тонкую шерстяную рубашку. Тэгрем уткнулся лбом в выпиравший живот и поднял руки, чтобы избавиться от одежды. Лаэрт отбросил рубашку в сторону, погладил его спину, зарылся пальцами в светло-русые волосы, наслаждаясь, как тёплые ладони мужа легонько мнут ягодицы. Наверное, Тегрем о чём-то думал. Тёплое дыхание ощущалось на голой коже, а пальцы пробирались к складке между ягодицами. Даже Лаэрт чувствовал — влажно, что немудрено: его собственный член, небольшой, был напряжён до предела. — Садись на меня, — попросил Тэгрем, затем приподнялся и рывком спустил штаны, надетые на голое тело. Лаэрт отпрянул. — Развернись и сядь. И не волнуйся: я придержу. Так ещё не было никогда. Нечто похожее происходило, но лицом к лицу. Тэгрем придвинулся к краю кровати, а Лаэрт послушно развернулся и, расставив ноги, сел на него, потёрся задом, стараясь теснее придвинуться к паху. Тэгрем помог ему, одной рукой придержал за бедро, а второй направил член между ягодицами. Попал. Лаэрт вздохнул, когда почувствовал в себе член. Тэгрем поцеловал его затылок и толкнулся, придерживая одной рукой за бедро, второй — за грудь. Потом замер. — Ну же, попробуй, — подбодрил он Лаэрта. Тот доверился его рукам и, выгнув спину и оттопырив зад, насадился уже сам. — Боги, хорошо-то как. Богам должно быть всё равно. Главное — двоим сейчас хорошо. Всё бы хорошо, если бы Лаэрт не боялся, что босая ступня заскользит по полу, и он невольно причинит мужу боль. Вдобавок тот отпустил бедро и переместил руку к паху, погладил низ живота, затем обхватил пальцами ствол. Лаэрт вошёл во вкус и то и дело подавался вперёд, толкаясь в руку мужа; потом назад, насаживаясь на член. Так у него ещё не было, возможно, не испытал бы подобное никогда, если бы не пришлось ухищряться, чтобы выпиравший живот не мешал. Жаль, Тэгрема не поцеловать, но это успеет, тем более, развязка не за горами — новый опыт, не испытанный ранее, и воздержание дали о себе знать. Наверное, вскрикнул или громко застонал. Звуки слышались точно вдалеке. Кажется, и стук в дверь был. Между ягодицами было мокро, а Тэгрем откинулся на кровать, увлекая его за собой. Вялый член выскользнул из зада. Вместе, значит, кончили. Так бывало редко, точнее, однажды — там, на столе в кабинете. Лаэрт перекатился на бок и поднялся. Действительно, стучали. Он снял зелёный халат, набросил на себя и пошёл к двери. — Чего тебе, Кретт? — вышло раздражённо. — Пришёл сказать, что обед готов! — отозвался дворецкий. — И топлёное молоко с мёдом — тоже! Ещё и хохотнул, наглец. Наверняка расскажет Гравсу, а тот отыграется за испорченные хозяином утехи, съязвит. Лаэрт прислонился спиной к двери. — Я просил глинтвейн! — напомнил он. Тэгрем поднялся и натянул штаны. — Прости, но я решил, что тебе в самый раз молоко, — заявил он. Ну вот, началось. Лаэрт сжал губы и отвернулся. И ведь никуда не денется, будет пить молоко с мёдом. Но и глинтвейн — тоже, чуть позднее. Сначала напомнит Кретту, кто хозяин дома и виноградников в целом, а затем попросит подогреть вино, добавить цедру. И палочку корицы обязательно.