Школа варваров

— Как вы поступите, если кого-нибудь полюбите? — Я создам эскиз этого человека и постараюсь, чтобы он стал похож на него. — Кто? Эскиз? — Нет, человек. Бертольд Брехт

Она бродила по саду в своем бледно-голубом платье, и ее глаза, с навек застывшим в них испуганным изумлением перед миром, вбирали в себя солнечный день. Лето, жара, девочка. Три естественно сочетающихся элемента. Но Геллерт Гриндевальд наблюдал за ними не из праздного любопытства. У нее были волосы цвета облаков, свободно распущенные по плечам. Другие девицы ее возраста завивали пряди упругими локонами или закалывали их, создавая затейливые прически, украшенные булавками, лентами и прочими безделушками, которые находит неотразимыми слабый и тщеславный женский пол. Но сама она не умела этого делать, а рядом не было взрослой дамы, что могла бы взять на себя заботу об ее приличном внешнем виде. Часто она выходила из дома босиком и капризничала, отказываясь от туфель. Здесь, в полузаброшенном саду, где редко ровняли кусты и подстригали газоны, эта дикарка, обводящая пальцем силуэты листьев и зовущая по именам цветы, казалась частью пейзажа. На ветку косматого вяза спикировала мелкая пичужка, залившаяся бравурным свистом, и девочка остановилась, поглядев на нее с необычайным почтением, и о чем-то заговорила, нанизывая звуки несвязно и быстро, словно торопилась поведать все свои рассыпающиеся мысли. Вскоре пернатое и человеческое существо беседовали на одном, только им ведомом, тайном языке. Внезапный порыв ветра встревожил птицу, и она с заполошной трелью вспорхнула вверх. Девочка ахнула, всплеснув тонкими белыми руками, и смела образовавшейся волной своего волшебства целую гроздь соцветий с шиповникового куста. Всего миг - и ее ступни поднялись над теплым зеленым паром травы, над убаюканной полуденным солнцем землей, взмывая все выше и выше в ворохе душистых розовых лепестков... Прелестная картина, лениво подумал Геллерт. Будь я художником, непременно пожелал бы запечатлеть. - Ари, нет! - раздался громкий вскрик, и перепуганный бледный юноша бросился к ней, чтобы подхватить ее и вернуть обратно. - Милая, не нужно этого делать. - Почему? - расстроено спросила она, не предпринимая, впрочем, попыток вырваться. - Я лишь хотела отправиться вслед за птичкой. Она так чудесно пела. - Ты могла упасть и разбиться. - Нет. - Облачные волосы качнулись. - Я бы не упала. - Это опасно, Ари. - Нет! - Она упрямо топнула ногой. - Я умею летать. Умею! Ветка вяза хрустнула, как сломанная кость, и шумно обвалилась на землю. Геллерт почти физически ощутил, как крупно вздрогнул сидящий рядом с ним на траве человек, делавший вид, что погружен в чтение с головой. - Я знаю, Ари, знаю, - спешно заговорил юноша. - Но я беспокоюсь за тебя, когда ты летаешь, поэтому постарайся больше так не делать, хорошо? Хорошо? Он обнимал ее за талию с превеликой бережностью, точно хрупкую хрустальную вазу, но Геллерт отметил про себя, что его действия, пусть и единственно разумные в сложившейся ситуации, все же были довольно грубы, и оборвали столь грациозный полет. Отчего не дать бедняжке немного развлечься? В ее жизни и без того мало веселья. Но это так свойственно Аберфорту Дамблдору - пресекать любое веселье. «Уж он позаботится об этом, - ядовито подумал Геллерт, - чтобы никто из его семьи не сумел взлететь». Посредственность - Геллерт вынес этот вердикт сразу после первой встречи. Ему не потребовалось много времени, чтобы оценить лишенный воображения ум, полнейшее отсутствие амбиций и вечные обывательские опасения «как бы чего ни вышло». Сам наделенный выдающимся талантом, он прекрасно умел распознавать его в других. Отсутствие дарований бросалось ему в глаза еще сильнее. Разумеется, на фоне чужой бездарности легче блистать, но кому придет в голову восхвалять столичного виртуоза, выступающего с оркестром из неотесанных деревенских мужиков? Ни чести, ни удовольствия, ни славы. Ариана Дамблдор посредственностью определенно не была. Девица, черт возьми, могла подняться в воздух, не используя заклинаний! Геллерт никогда ничего подобного не видел. Судя по всему, она обладала колоссальным природным потенциалом. На днях, наблюдая за очередным всплеском ее стихийной магии, он испытал восторг, который всегда приносило ему прикосновение к сырой изначальной энергии стихий, из которой соткана сама ткань мироздания. Ему вспомнилось услышанное где-то выражение «музыка сфер». Мелодия Арианы была хаотична, но ее дикая яростная полифония, пожалуй, в чем-то роднила ее с той музыкой, которую он слышал в себе. Она отрицала границы возможного. - При должном приложении усилий ваша сестра могла бы сорвать Луну с неба, как цветок, - с воодушевлением обратился он к своему новому другу, не забыв прибавить щепотку иронии, дабы при необходимости обратить все в шутку. Тот ответил с печальной серьезностью, делавшей его старше на добрый десяток лет: - Будем надеяться, что она не попытается этого сделать. Его интонация заставила Геллерта устыдиться, хотя он не злорадствовал и не имел в виду ничего дурного. И вновь, глядя на то, как Аберфорт, что-то успокаивающе лопоча, уводит притихшую Ариану в дом, попутно бросая на Геллерта сердитые взгляды, он внезапно и необъяснимо почувствовал, будто в чем-то провинился. Украдкой покосившись на лицо своего друга, он попытался понять, из чего оно было сейчас сложено. Лицо блистало пустотой. С него снисходила тишина, равно далекая от безмятежности и тревоги. Напряжение, скопившееся за ним, готовилось к новой катастрофе. Совсем недавно Ариана Дамблдор убила свою мать. Воспоминание об этом событии милосердно выветрилось из покосившихся стен ее разума. - Где мама? - спрашивала она у Аберфорта. - Когда я ее увижу? В пропитанный цветочными нектарами и терпкостью разнотравья воздух вдруг вплелась горечь, осевшая у Геллерта на языке. Должно быть, так ощущается чужая боль. - Sie ist sehr krank, - сказал он, впервые по-настоящему это осознавая. - Она очень нездорова. Ему пришлось собирать буквы в горсти, чтобы составить слова. Ощущение сильно не понравилось ему, но оно ворвалось без предупреждения, взяв натиском его предательски дрогнувшее сердце, совершенно не готовое впускать в себя опасный вирус сочувствия, в особенности к посторонним, малоинтересным ему людям. - Да, - очень тихо сказал Альбус Дамблдор и посмотрел на него. Геллерт увидел в ярких голубых глазах свое отражение и с ужасом осознал, что выглядит в них кем-то другим. По всей видимости, лучше. Он едва сдержался от того, чтобы глупо заморгать. Растерянность не исчезла, напротив, усилилась, прорастая смутной тревогой: «Неужели от меня чего-то ждут? Но чего? И к чему ему мои соболезнования?» Все это было невероятно странно и сложно. К тому же порядком отвлекало от дела. Такие завихрения его целеустремленности ни к чему. Альбус, ничего не дождавшись, молча отвернулся и уставился на стену воздуха. Похоже, он был разочарован. Геллерт закусил губу, напряженно размышляя над подходящим замечанием. - Das Mädchen tut mir furchtbar Leid, - наконец, изрек он, выбрав нейтральные воды. - Мне ужасно жаль девочку. Это была не совсем правда. Скорее, он был заинтригован. Но какие-то ростки жалости пробивались в нем. Может быть, связанные с ее старшим братом? Этого он пока не мог понять. В траве безвольно лежала рука. Бледная английская кожа, чуть вызолоченная прикосновениями летнего солнца. Узкая кисть, длинные изящные пальцы, приобретавшие в состоянии покойного бездействия скульптурную красоту, но знакомые с удивительной ловкостью и проворством во время упражнений в беспалочковой магии, когда пытаются распознать, нащупать и осторожно потянуть за нити, творящие бытие… Геллерт раздумывал слишком долго. Альбус пошевелил рукой и придвинул к себе одну их трех книг, которые читал одновременно, уткнулся в строчки и заговорил отстраненно, но не без проблесков энтузиазма: - Я уже говорил вам, что проследил путь Чосера, приведший его в Корнуолл? В восемнадцатом столетии слухи о Воскрешающем камне шли преимущественно оттуда, и я подумал, что определенно имеет смысл установить, где, согласно записям, в последний раз были зафиксированы случаи… Спокойное течение его речи неизменно оказывало на Геллерта умиротворяющее воздействие, кроме того, неплохо было бы обсудить первую, обнаруженную ими зацепку в поиске Даров. Но его не отпускала незаконченность разговора, в котором было сказано или слишком мало, или слишком много. Несовершенный жест жег кожу на ладони, как ядовитый сок. Его охватило смятение, отвлекавшее еще сильнее сочувствия. - Как вам известно, в Корнуолле издревле существовало мощное магическое сообщество, которое даже не коснулась так называемая «охота на ведьм», практиковавшаяся магглами в средневековье. И у меня есть основания предполагать, что один местный колдун по имени… Геллерт никогда не считал терпение добродетелью. - Послушайте меня! - воскликнул он так громко и резко, что фраза обрубила речь Альбуса, как топор. - Мне, в самом деле, жаль бедняжку. И я хочу, чтобы вы знали, что я всецело на стороне вашего отца. Vollkommen! Преступление не то, что он отомстил негодяям, а то, что его упрятали за это в тюрьму! - Охваченный ледяной яростью, он шумно вытолкнул воздух сквозь зубы. - Боюсь только, что даже если бы ваш отец признался в причине своих действий, суд все равно отправил бы его в Азкабан. Вам не кажется, что наши законы всегда направлены на защиту магглов, а не волшебников? - Он пристально посмотрел на своего друга. - И не думаете ли вы, что их давно пора переписать? Альбус Дамблдор выслушивал всех очень внимательно, не перебивая и позволяя каждому высказываться до конца. Его не теснили чужие слова и мысли. Геллерт предполагал, что он интересуется людьми едва ли не больше, чем магией. И не стоило исключать, что он всегда немного над всеми потешался. Это сбивало Геллерта с толку, расшатывая его стройные представления о вещах. Едва решишь, что перед тобой - погрязший в церемонности чопорный английский педант, чей предел мечтаний - написание диссертации на захватывающую тему «Исторические корни заклинания для очистки картофеля», как вдруг… - Я думаю, - сказал Альбус, и его глаза стали как два ярко-голубых колодца, на дне которых смеется эхо, - что нам давно пора перейти на «ты». Ist es Ihnen recht? [1] С тем же результатом Дамблдор мог бы щелкнуть его по носу. Вот вам и английский сухарь.