Last Stardust

"Ich seh deinen Stolz und deine Wut, dein großes Herz, dein Löwenmut. Ich liebe deine Art zu gehen und deine Art, mich anzusehen, wie du deinen Kopf zur Seite legst, immer siehst, wie’s mir geht. Du weißt, wo immer wir auch sind, dass ich dein Zuhause bin und was das mit mir macht, wenn du jetzt lachst, seh ich…" [1] [1] "Я вижу твою гордость и твой гнев, твое большое сердце, твою львиную храбрость; мне нравится, как ты выглядишь в моих глазах, нравится то, как ты смотришь на меня, и нравится то, как ты склоняешь свою голову, всегда замечая, какое у меня настроение. Ты знаешь, что где бы ты ни был, я — это твой дом, и что со мной случится, если ты сейчас улыбнешься, и я увижу..." По телевизору шло какое-то странное японское шоу, в котором участвовала целая кучка разноцветно и пестро одетых девчонок. Постоянно показывали, как они смеются, но почти ни разу — как говорят. Как Юра ни глянет мельком на экран — все время какое-то "ха-ха" там у них происходит. Прямо какой-то праздник жизни, веселье через край, Япония такая Япония. Смотреть телевизор никто не собирался, так что он работал скорее для света. Без звука. Юра лежал на кровати спиной к стене, прильнув к ней лопатками. Выкрашенная белой краской гостиничная стенка приятно холодила кожу через футболку, но потом быстро нагрелась. Напротив, подсвеченный включенным телевизором сзади, вытянулся Отабек, приподнявшись на локте и положив голову виском на ладонь. Длинные волосы на его макушке забавно топорщились после душа и отливали синеватым из-за света экрана за спиной. — Ты же едешь с нами в Москву? — вполголоса спросил Юра, вычерчивая даже ему не понятные узоры у Отабека на груди указательным пальцем.  — Да, — отозвался тот, улыбнувшись. — А где остановишься? — У нас там рядом с Шереметьево на денек домик забронирован. Мне Витя сказал. А потом посмотрим, — Отабек поймал свободной рукой Юрину ладонь, которая почти сползла ему на живот, прижал к коже покрепче. От него парило жаром, как от печки. — Потом в Алматы? Домой, да? — шепнул Юра, медленно перебирая пальцами под рукой Отабека. — Наверное. Сара звонила, сказала, что уже написала для меня целый список того, что я ей должен за то, что свалил в Японию без нее, — усмехнулся он. Юра хихикнул. — Она может. Передай ей от меня привет. Ну и просьбу, чтобы от тебя хоть что-то осталось к концу списка. — Может, сам съездишь поздороваешься? — Отабек на Юру не смотрел — только на ладонь, распластанную по его животу. Юра ею чувствовал каждый его вдох. А еще упругие мышцы, которые слегка напрягались каждый раз, когда ему удавалось согнуть палец и чуть царапнуть кожу ногтем. — Что? — Юра замер, хотел убрать руку, но Отабек лишь крепче прижал ее к себе. — Я подумал... — Отабек запнулся, потом все же посмотрел на Юру, — может, ты сможешь вырваться осенью ненадолго. Ко мне. Это "ко мне" прозвучало так тепло и правильно, что Юра прикрыл глаза, позволяя этим словам улечься внутри, как глотку горячего кофе. — Лилия меня схомячит. И даже чаем не запьет, — сказал он. — Но я смогу. Программы готовы, да и... — Юр, только не во вред, хорошо? — Отабек погладил его руку. — Нет-нет-нет, — Юра помотал головой. — Хрен тебе, у тебя не получится опять все свести к моему благу. Я приеду. Если... если ты правда хочешь. — Правда хочу. Юра так и не открывал глаза и наблюдал, как под веками сменяли друг друга светлые тона и темнота под скачки кадров в телевизоре. Ладонь мерно и ровно грело, и этот жар полз по предплечью, периодически посылая мурашки по коже. Юра вдруг осознал, как он соскучился по семье Отабека: по шуткам его доброго отца, по строгому голосу матери, по капризам сестренки, у которой, наверное, уже коса до попы отросла. Стричь волосы Сара отказывалась наотрез, а по вечерам моталась по дому с расческой, а пряди развевались за ней, как плащ. Любви и привязанности к Отабеку хватало на них всех, и этих чувств почему-то каждый раз становилось все больше и больше. Снова вернуться в этот дом, снова посидеть с этой семьей за столом, почувствовать себя частью чего-то большего, чем...  Лица коснулась ладонь, а руке вдруг стало холодно, когда укрывавшие ее сверху пальцы исчезли. Юра приоткрыл один глаз, не сразу в темноте, несмотря на свет от экрана сбоку, поняв, что к чему. Отабек неспешно погладил его щеку, тронул пальцем кончик носа, обвел губы. Лицо у него было темное, так как, придвинувшись ближе, он совсем загородил собой экран телевизора, но все равно Юра прекрасно видел его блестящие глаза — чернющие, пропасть-пропасть, куда шагаешь по собственному желанию, еще и руки раскинуть в стороны хочется, — высокий лоб. И ресницы пушистые, как подведенные при таком свете. По спине что-то колко забегало, как слабый ток пустили по позвоночнику. И за горло будто схватили и сжали крепко, что Юра открыл рот и резко вдохнул. — Ты... охренеть, — моргнув, сказал он, когда смог. — Что я? — переспросил Отабек, продолжая путь указательным пальцем по Юриному лицу. Красивый. Просто звездец, выносите меня, подумал Юра. И вот это вот все мое? Мне? Даже в медаль первую верилось проще, чем в то, что судьба решила сверху наградить еще и человеком, в котором так прекрасно все сходилось и сочеталось, что больше и просить чего-то страшно — и так все есть. Чего еще хотеть-то можно? Похоже, молчание его затянулось, так как Отабек нахмурился и чуть приподнял пальцами его подбородок. — Юр? — Ты красивый, — выдохнул Юра. Вот так вот. Ему это столько раз говорили, что уже вериться перестало. Это были как настройки по умолчанию. Есть и есть. Сам Юра, глядя в зеркало, ничего такого в себе не видел, что могли бесконечно обсуждать его Ангелы или даже Лилия с Яковом. Эти двое пару раз устраивали просто разбор полетов, придумывая все новые и новые образы, пока Юра не пригрозил им, что забьется татуировками и выйдет на лед в одних трусах. И Отабек о красоте этой не раз говорил. И тысячи — показывал. Когда смотрел вот так вот — как в высоту сверху вниз заглядывал. Будто видел что-то, чего другие не замечали. Волосы любил так сгрести в кулак — небольно, но так, что аж по шее будто бисер прохладный и гладкий сыпался от мурашек — и отпустить, чтобы они легли на плечи. По щекам гладил и в глаза глядел — долго-долго, будто выискивал что. И трогал всегда так, словно боялся ненароком спалить дотла. Может, и не очень он был далек в своих опасениях от истины — сердце так бухало теперь в груди, что там жгло и дрожало все. Отабек, вместо ответа, долго на него смотрел, пока Юра не зажмурился и не попытался отвернуться от этого взгляда. Потом поцеловал — резко подался вперед и смял губами губы, как душу себе забрал. Юра, пытаясь унять дрожь в руках, которые вдруг стали какими-то ватными и чужими, будто не его совсем, обнял его за шею, приподнимаясь над подушкой. Потом отстранился, придвинулся еще ближе, лег под бок, уложив голову на чужую теплую грудь, подрагивающую от сбитого дыхания. Отабек придержал его руками, растер плечи, которые вдруг озябли под кондиционером, работавшим на полную мощность, чтобы прогнать душную и тяжелую токийскую жару. Юра утонул в повисшем молчании. Мысли путались и то цеплялись друг за друга, то распадались, как сухой песок. И внутри все никак не утихало, потряхивало под ребрами.  — Значит, приедешь? — спросил Отабек, и Юра ухом, прижатым к его груди, почувствовал вибрацию от его негромкого голоса. Он кивнул. От движения головой челка ссыпалась на лицо, и Отабек убрал ее пальцами, зачесал со лба назад, к собственному подбородку. — Сходишь со мной к ней? Вопрос прозвучал тихо, но почему-то Юре показалось, что от этих слов аж эхо от стен отскочило. А может, это все его собственные эмоции, которых вдруг стало так много, что девать некуда. — К бабушке Заре? — хрипло переспросил он, не поднимая головы и утыкаясь носом Отабеку в солнечное сплетение. — Да. Я не попал на годовщину, и... хотел съездить после возвращения. Если захочешь, подожду тебя, сходим вместе. Юра моргнул, задев ресницами кожу Отабека. А ведь он и не смог тогда даже с бабой Зарой попрощаться. И вообще ничего не смог — облажался по полной программе. Не поддержал, как надо, хотя хотелось этого больше всего. А потом закрутилось-завертелось, и, к своему ужасному стыду, Юру больше заботило то, каково тогда было Отабеку, чем то, что умер такой замечательный, добрый и чуткий человек, как она. И за это тоже душила вина. — Да, я хочу, — тихо выдохнул он. — Хорошо. Возьмем тебе билеты, когда ты определишься с датами. И сходим, — Отабек погладил Юру по волосам.  — Спасибо. — За что? — Что разрешаешь мне пойти с тобой. Рядом побыть. Хоть и год прошел, но хоть как-то... исправить, — понимая, что совершенно не выражает тем самым то, что чувствует, произнес Юра. Где вообще способность нормально разговаривать, когда она так нужна? — Юр, — рука Отабека перестала мягко путаться в прядях и замерла на макушке. — Ты что, себя винишь за что-то? — Ну, — Юра замялся, покосился на экран телевизора, где теперь показывали какой-то странный фильм. Что-то мельтешило туда-сюда, не разобрать. Зато виды были красивые. Токио, похоже. — Я же не смог. Ничего. — Не ты не смог, а я, — твердо сказал Отабек. И все его мышцы под руками и головой Юры напряглись, стали, как каменные. — Я не принял твою помощь. И твое желание быть рядом. И теперь я очень жалею об этом. — Почему жалеешь? — шепотом спросил Юра. — Потому что я хотел, чтобы ты был рядом. Но не мог держать себя в руках и боялся тебя обидеть. Боялся, что ты увидишь то, что тебе не понравится... во мне. То, что тебя оттолкнет. Или сделает больно. Это было эгоистично. Говорил, как приговор себе выносил. Юра встрепенулся, хотел подняться, но Отабек не пустил, крепче обхватил руками. — Ты не должен так больше думать, — сказал Юра. — Не надо. Разве ты виноват в том, что тебе больно? Или страшно? Ты же человек. Ты... ты сильный, я знаю. Но со мной... мне же ты можешь не врать. Не притворяться. Я пойму, обещаю. — Я знаю, Юр, — сказав это, Отабек опустил одну руку на матрас, оперся на нее, сел повыше, втащив вместе с собой Юру, придерживая его за спину. — Прости, что я так сделал. Юра выдохнул и высвободился из его объятий, поднялся, перекинул ногу через бедра Отабека и сел, положив руки на его плечи. Отабек молчал и смотрел на него внимательно и спокойно. С виду спокойно. Только ладони, легшие Юре на согнутые колени, подрагивали. — Прекрати передо мной извиняться, — твердо сказал Юра. — Любой человек имеет право на срывы и на боль. И ты тут не исключение. И я хочу быть рядом, а не черт знает где. Не скрывай это от меня, хватит пытаться меня уберечь, я не стеклянный. Что бы ни случилось, говори. Не молчи и не прячься от меня. Пожалуйста. Отабек отвел взгляд, посмотрел куда-то мимо Юры в темноту, до которой не добирался даже свет от экрана телевизора. — Она меня одна понимала всегда так, как никто. И даже объяснять ничего не надо было. Всегда находила нужные слова. Ты прав, мне было плохо. И еще хуже оттого, что я пытался это сдерживать и скрывать, а, когда понял, что не получается, старался остаться один. Но одного я не учел. — Пальцы Отабека сжали колени Юры, но взгляд так и был направлен в никуда. — Не учел того, что все изменилось, когда у меня появился ты. Если бы я позволил тебе приехать, возможно, Сара бы сейчас не вздрагивала каждый раз, когда о бабушке речь заходит. И не косилась бы на меня, как будто я сейчас опять что-то выкину. Юр, я больше не забуду о том, что ты тоже, как она, всегда знаешь, как и что сказать, чтобы стало легче. Может, ты этого даже не осознаешь, но это так. Да даже когда ты молчишь, а просто вот так... рядом... мне намного лучше. Что бы ни было, — Отабек все же перевел взгляд на Юру. Темный, напряженный, но все равно теплый. Юра почувствовал, как дрожат собственные губы, и упрямо поджал их, говоря себе, что сейчас не время для его эмоций. Вот они — напротив. Нервы наружу, высказано все, как на духу. И боль настоящая, не чужая, а такая, которую даже примерять на себя не надо — она сама проникает, тянет в груди. И не сделаешь с ней ничего, потому что она не твоя, но ощущается всем нутром. Он приподнялся, подался вперед, обнял Отабека за голову, прижал к себе. Руки ломило и выкручивало от желания стиснуть еще сильнее, обхватить всего, впечатать в себя. Словно что-то разрешили еще, пустили туда, куда до этого — никого и никогда.  — Спасибо, — сказал Юра Отабеку в волосы.  Отабек ничего не ответил, только обхватил Юру за поясницу, выдохнул ему горячо в футболку, скомкал ткань на спине в пальцах. Ноги быстро устали от такого положения, но Юра так и продолжал обнимать Отабека, слушая его дыхание и невольно подстраиваясь под него. Вдох-выдох. И уже не было слышно той дрожи. И чужие ладони вскоре расслабились и тепло легли ему на спину.  Все получится, думал Юра. Все получится, если будет вот так — с доверием, открыто, без страха напортачить. Когда знаешь, что тебя поймут и примут. Отабек зашевелился, и Юра немного расслабил собственные руки, которые уже покалывало от напряжения. Отабек немного отстранился, не убирая с тела Юры ладоней, коротко поднял глаза, встречаясь с ним взглядами. Перевел одну руку с бока, поскреб пальцами Юре по груди. — Та самая футболка. Юра выдохнул с дрожащим смешком. Кивнул. — Останься в ней завтра. Я тоже надену. И снова кивок, потому что шаг вправо-шаг влево, и Юра получит чемпионский разряд по рыданиям в Японии. Отабек улыбнулся. Светло так, искренне. Снова подался ближе к Юре, поцеловал в солнечное сплетение — прямо туда, где был нос тигра. Юра зарылся обеими руками ему в волосы, потянул, пропуская между пальцами смоляные пряди. И услышал, как Отабек, обхватывая его руками под ребрами, тихо выдохнул: — Родной. * * * — О-о-о, ребята, вы такие милые, — Мила прижала ладони к щекам и покачала головой. — Я даже прощу вам, что мне пришлось помогать Гоше искать в Сибуе юкату для Аннушки все утро без вас! — Сумасшедший райончик! — тут же вскинулся Попович. — Я иду, значит, с навигатором, а он мне такой "перейдите дорогу!". А я прямо на перекрестке этом их диком. И она мне "перейдите". Куда я перейду, там пять пешеходных! — А посмотреть, на какую именно сторону тебе навигатор указывает, не судьба? — спросил Витя. — Сам бы разобрался, когда тебя толпа чуть ли не несет, хотя ты на месте стоишь! — гаркнул в ответ Гоша, посмотрев на Виктора так, будто тот лично не давал ему свериться с картой. — Да без проблем! — со смешком ответил тот. — А вам штрафной за прогул! Как можно столько спать в Японии? — добавил он, обращаясь уже к Отабеку и Юре. Уснуть в четыре, когда вроде уже и захотелось по-настоящему спать, не получилось, потому что, едва Юра сомкнул веки, Отабек сказал "вау", и все, дальше сна не было ни в одном глазу, потому что небо за окном и правда было иначе не описать. Город сначала был густо-сиреневым, как фиалки у Лилии в балетной студии в коридоре. А потом вдруг вмиг все изменилось. Токио весь стал рыжим, как драгоценность из красного золота. И горел, словно ведьма, заживо, пока прозрачный воздух не прорезали из-за дымки облаков солнечные лучи насквозь. И не пойти на крышу наблюдать за этой красотой мог позволить себе только слепой. Ну и что, что заплатить за это пришлось тем, что они опять встали в час, и то после звонка Милы? Дежа вю. Встретиться было решено в Синдзюку — Юри обещал всем прогулку по прекрасному парку, которой они и должны были попрощаться с Токио — завтра утром был самолет из Нариты в Москву. И вот теперь Мила очаровательно охала, увидев Юру с Отабеком в одинаковых футболках. — А чего вы их до этого-то по отдельности носили? — с искренним недоумением спросил Гоша. Мила фыркнула, обмахиваясь ставшим уже излюбленным здесь веером. — Попович, у тебя просто глаза на жопе, ты уж не обижайся.  — Э! С чего бы это? — Потому что слепой. — Мила подмигнула Юре, который, на ходу выглядывая из-за Отабека, показал ей скрещенные руки — "не надо". — Да я... — Ребята-ребята! — прервал перепалку Юри. — Мы пришли.  Так приятно было идти по городу — солнце скрылось пару часов назад, на небе зависли низкие и тяжелые тучи, так что из беспокоивших факторов осталась, пожалуй, только духота. Однако впереди маячила контрольно-пропускная система — стандартная у японцев: с турникетами и кассами. — Почему у вас все парки платные? — ковыряясь в кармане в поисках мелочи, спросил Гоша. — Потому что ты вообще видел эти парки? Куда ни посмотри, памятник культуры или достояние из списка ЮНЕСКО, — ответил Витя. — Это очень знаменитый парк с садами на месте бывшего имения, — добавил Юри. Парк назывался Синдзюку-гёэн, и он весь был словно огромным сборником классических японских пейзажей: маленькие деревянные мостики, красиво изогнутые над прозрачной водой прудов, разноцветные толстые карпы, лениво даже не плавающие, а перетекающие с одного места на другое, ярко-зеленые сады, ивы и газоны. Едва Юра уболтал Отабека сфоткаться на мосту, как пошел дождь. Настоящий японский дождь, когда вода заменяет воздух и льет отовсюду — теплая и прозрачная, как слеза. — Ну вот, я идеально угадал с погодой, — улыбнулся Юри, совершенно спокойно стоя под этим водопадом. — Это где ж идеально-то? — рассмеялся Крис, прикрывая голову ладонями. — А что, никто не смотрел аниме "Сад изящных слов"? — расстроенно протянул Юри. — Я смотрел, — с готовностью ответил Витя, у которого мгновенно намокли и потяжелели волосы, облепив шею и плечи. — Поэтому да, это идеально. Поищем те самые беседки? — Я смотрела, но ничего не понимаю, — как самая умная, раскрывая над собой купленный в Химэдзи зонтик, сказала Мила, поправив волосы. — Парк Гёэн был взят за основу в рисовке, — объяснил Юри, беря Витю за руку и увлекая за собой по узкой дорожке куда-то вбок. — Это история о юноше, который в ненастные дни прогуливал занятия в школе, чтобы посидеть в этом парке в беседке. В сезон дождей он часто тут появлялся и встретил девушку, в которую потом влюбился, — рассказывал он, заметив, что остальные сгрудились в кучку и последовали за ним. Дождь шумел, становясь аккомпанементом его словам. — Не спойлери, — вдруг возмутился Витя. — Кто не смотрел, тех приглашаю вечером на просмотр. После блинов! — Так блины все же не шутка, а реальная угроза, да? — сказал Попович. — Лично тебе приготовлю горелых, — пообещал Виктор. — А вот и та самая беседка, — перебил очередную перепалку Юри, увлекая всех за собой в сторону довольно просторной деревянной постройки с крышей и невысоким парапетом. Деревянные лавочки по периметру были теплыми и сухими, на удивление. — Что, прям та-та? — охнула Мила, заходя внутрь и складывая зонтик, с которого тут же под ноги ливанула вода. — Да, — довольно улыбнулся Юри, снимая и протирая футболкой очки от дождевых капель. — А аниме и правда посмотрите, оно очень красивое. — Что, устроим вечером тихий ужин за просмотром телека? — спросил Пхичит, доставая из кармана, едва миновала угроза потопа, телефон. — Ага. Думаю, нам хватило и еще хватит шумных банкетов и караоке. Проведем время... по-семейному. — Виктор поймал Юри, обняв рукой за шею, и поцеловал в макушку, зарываясь носом в мокрые смоляные пряди. Дождь шумел по деревянной крыше, и все замолчали, слушая эту ритмичную песню. Все вокруг напиталось цветом и влагой и застыло. Двигались лишь сбегающие с неба капли. Люди, которых было не слишком много, или просто их количество было не особо заметно на такой огромной территории парка, исчезли, тоже куда-то попрятавшись. В пруду, почти у самого берега, меланхолично стояла худенькая белая цапля. — Тут недалеко совсем есть деревянная вилла аж девятнадцатого века, — сказал Юри. — Если хотите, можем дойти. Ну... добежать. Мила улыбнулась, раскрыла зонтик и выскочила под дождь, чуть не потеряв с ноги босоножку, когда наступила в лужу. — А ну стой, поделись хоть зонтиком! — рванул за ней Гоша. — Может, стоит сказать им, что зонтики продают в комбини у второго выхода? — тихо спросил Витю Юри, но Юра все равно услышал. — Да ладно, — улыбнулся тот. — Пошли, когда они еще так повеселятся? Виктор тоже шагнул под дождь, взяв Юри за запястье. За ними со смехом вышли Пхичит с Крисом. Едва Юра хотел сделать шаг из беседки, его поймали за локоть. Отабек, улыбаясь, притянул его к себе и поцеловал так, что шум дождя на фоне превратился в свист. Юра зарывался пальцами в его мокрые волосы, вдыхал запах влажной от дождя кожи и не мог думать ни о чем, кроме биения чужого сердца, которое ощущал, прижимаясь, собственной грудью. * * * На Витины блины собралась вся гостиница, и "тихий семейный вечер" сначала напоминал большое интернациональное сборище. Виктор стоял за плитой, тихо матерясь на неудачную и совершенно не приспособленную для блинов огромную сковородку, но выглядел при этом так, что если кого-то и не привлек аромат выпечки, то это точно сделал сам повар. Серебристые волосы были заплетены набок в нетугую косу, из которой выбилась непослушная прядка, и Витя постоянно сдувал ее с глаза. Темно-синяя юката, которую ему подарил, как выяснилось, Юри этим утром в Сибуе, шла ему лучше, чем все костюмы на его выступлениях, если это вообще было возможно.  Из самого кухонного закутка он всех выгнал, так что пространство за стойкой, откуда он показывался только по пояс, принадлежало ему безраздельно. Гоша мстительно сказал, что это ради того, чтобы никто не видел "первый-второй-десятый блин комом".  Юра с Отабеком сидели за столом и то и дело то один, то другой подавали повару вилки.  — Куда он их девает вообще? — тихо, чтобы Витя не услышал, спросил Юра. — Творческий процесс, — хмыкнул Отабек, приготовив и вертя в руке очередную вилку. Рядом с Юрой сидела очаровательная пожилая японка — работница отеля. На отличном и уверенном английском она рассказывала ему о своей кошке, которую "удочерила" (она употребила именно это слово, Юра был уверен) после цунами, так как ее хозяева лишились жилья. — Вот, смотри, моя красавица, — причитала дама, показывая фотографию любимицы на планшете. Кошка была черная с проседью и очень хмурая. — У нее обгорели лапки во время катастрофы, были пожары, поэтому я зову ее "черные ручки". Куро-тэ, — по слогам произнесла японка, листая фото. Разглядывая снимки, Юра не мог не проникнуться к женщине симпатией. Только добрые люди могут вот так вот забирать уже взрослых животных и с такой теплотой о них заботиться. А еще японка очень любила русских и даже мурлыкала Юре с Отабеком мелодию "Подмосковных вечеров". В холле отеля было шумно. Мила с Пхичитом и Крисом звенели тарелками и чашками, накрывая на стол, Гоша пытался по их просьбам отыскать еще посуду и рылся по всем шкафам, так как то, чем пользовались постоянно, уже кончилось, а на всех не хватило. Делегация китайцев с совершенно одинаковыми выражениями лиц неотрывно наблюдала за порхавшим за кухонной стойкой Витей. Работники отеля, которых настойчиво позвал Юра на русские блины, постоянно кланялись, появляясь в зале, а так были заняты тем, что таскали из подсобок и служебных помещений все съестное, что находили. — Фух, готово! — оповестил Витя и, перегнувшись через стойку, передал едва успевшему подставить руки Юре огромное блюдо с целой стопкой блинов.  Блины были красивые, ровные и пахли домом. Почти как дедушкины пирожки. Почти — потому что ничто не может с ними сравниться. — Витя, это какая-то особая уличная магия? Ты как это сделал? — недоверчиво протянул Юра, так и держа блюдо в обеих руках и чувствуя, как оно уже начинает припекать ладони. — Бабушка научила, — фыркнул тот, вытирая руки полотенцем. — Все к столу! Места всем сразу тоже не нашлось, но проблема была быстро решена — в честь такого праздника стулья с веранды освободили от цепей и перетащили в зал. Длинный стол был занят весь, сидели даже почти вторым рядом, едва до тарелок дотягиваясь. — Вы что, все фигуристы? Вот правда-правда? — спрашивал более-менее говоривший на английском китаец очень делового вида. — Абсолютная, — передавая ему мед к блинам, ответил Витя. Мед в Японии был такой же, как в России, хотя Юре он и казался слишком сладким. — О да, — усмехнулся Крис, отправляя в рот сразу целый сложенный блин. — Видите, в какой мы все прекрасной форме. — Ох, не говори ничего про форму, — сетовала Мила, заглядывая под стол и водя ладонями по бедрам. — Кажется, меня точно ждет Фельцманова кара. — Кара? — переспросил китаец. — Фельцман? Это бог какой-то? Все звуки потонули во взрыве хохота. Вытирая слезящиеся от смеха глаза чистой рукой, потому что вторая была вся в масле от блинов, Юра сказал: — Да, бог-бог. Еще какой. Злющий, ух. — Переведу тему, — подал вдруг голос Отабек. Вытер губы салфеткой и потянулся за стаканом с чаем. Кружек всем не досталось. — Можно вашего внимания? Разговоры не сразу, но быстро стихли, и все устремили взгляды на Отабека. — Спасибо, — на безупречном, отточенном за годы разъездов английском продолжил Отабек. — На самом деле мы здесь все в такой теплой и хорошей компании лишь по одной причине. И эта причина — наши замечательные друзья, которые совсем недавно отпраздновали очень важный день своей жизни, — он поднял стакан, отсалютовав Виктору, который сидел, прижав обе руки ко рту, и Юри, не мигая смотревшему на Отабека. — Ребята, если бы не вы, этого всего бы не было! Это была крутая поездка, которую мы все не забудем! Вы хотели напомнить нам, что такое веселье и радость вне постоянных тренировок, и у вас это получилось! Мы все говорим вам огромное спасибо, вы замечательные друзья! Юра чуть не выронил свой стакан, за который схватился сразу же, едва Отабек начал говорить. Юри сидел, утирая пальцами под глазами. Витя сиял, как монетка в 500 иен. Тишина длилась секунды две, а потом холл токийского отеля просто взорвался аплодисментами и радостными криками. Громче всех кричали китайцы, которые, Юра был уверен, ни черта на межгалактическом не поняли.  И хорошо. Это было их, касалось только их, принадлежало им безраздельно. — Вам спасибо, дорогие друзья! — проморгавшись, сказал растроганный Юри, когда все выпили кто кофе, кто чай, кто сакэ (здравствуйте, китайцы, думал Юра, наблюдая за делегацией в конце стола) за этот прекрасный тост. — Вы тоже сделали это время незабываемым.  Юра, хлебнув зеленого чая, которого ему навела из темно-зеленого порошка пожилая японка, приговаривая "маття", повернулся к Отабеку и незаметно под столом нашел и сжал его руку. — Круче и не скажешь. Ты охуенный, ты знаешь это? — Спасибо, Юра, ты тоже, — усмехнулся Отабек, переворачивая ладонь и переплетая их пальцы. С другого конца стола, где сидели китайцы, что-то со звоном грохнулось на пол. — Что там, графин что ли мой любимый? — совершенно не изменившись в лице, спросила сидевшая рядом с Милой администратор отеля. — Похоже, — шепнула ей девушка. — На счастье! — хлопнув ладонью по столу, по-русски оповестил всех Гоша. И счастье было, точно было. Юра ощущал его всем телом и всем естеством, когда они вечером все же остались своей компанией одни и посмотрели «Сад изящных слов». — Какая любовь, ну какая любовь, — говорила Мила, протирая подушечками пальцев под нижними ресницами. И дождь. И лето. И Токио, добавлял про себя Юра.