***
Сегодня в палату его не пустили снова — дежурил все тот же строгий доктор, непреклонно заявивший, что делать посетителям там нечего. Зотов даже не стал возражать: в поисках Стрельцова и его гребаных подручных смысла было гораздо больше, чем в бесцельном сидении рядом с начальницей в какой-то надежде на чудо. Не бывает никаких чудес, а единственное, что он теперь для нее может сделать — найти и наказать уродов, посмевших совершить такое. И пусть это ничего не изменит, но хотя бы то, что они заслужили, эти твари получат. — Все не так просто, — врач устало сдвинул на лоб очки, не сразу отвечая на заданный вопрос. — Все, что необходимо, мы сделали, а полное восстановление это дело времени. И иногда его нужно очень много. — И что, ничего нельзя сделать? Может, нужные какие-то лекарства... Если что, я... — И снова все внутри невыносимо заныло — непривычно и жутко было видеть Зимину такой, как сейчас, еще противней становилось от осознания, что ничего изменить он не в силах. Она была единственной, для кого он готов был сделать что угодно, но сделать не мог — парадокс, раздражающий и глупый. Доктор, бросив на его внимательный, вроде бы понимающей взгляд, оторвал от пачки стикер и что-то размашисто написал. — Это препарат, сразу скажу дорогой, у нас его не продают. Не панацея, конечно, но сократить время восстановления примерно вдвое вполне способен. Но, повторяю, он стоит очень прилично и... — Спасибо, — перебил Зотов, убирая листок в карман. Он пропустил мимо сознания смысл сказанных слов, уловив лишь одно: он может хоть чем-то ей помочь. И он это сделает.***
Несколько пачек в полупустом сейфе выглядели не впечатляюще. Зотов, машинально пересчитав купюры, раздраженно забросил деньги обратно — этой суммы все равно не хватало. А ведь он, имея возможность, не слишком-то шиковал: более-менее приличные шмотки, машина, качественный алкоголь... Надобность в одной существенной статье расходов, связанной с продажными девицами, успешно отпала, так что тратиться особо было не на что. Он, правда, первое время пытался почаще выманивать Зимину в дорогие рестораны, но, не встретив энтузиазма, от идеи отказался, да и совместная готовка, когда приходило настроение, получалась обычно очень увлекательной в самом приятном смысле слова. Правда, от широких жестов вроде покупки роскошного белья или какой-нибудь прилично стоившей безделушки на память о приятном времяпрепровождении Зотов не мог удержаться — Ира, скептически фыркая что-то в том духе, что вполне способна приобрести себе все сама, подарки все-таки принимала: его внимание ей очень даже льстило. Интересно, как ей польстит, что он без ее благословения решил вести дела с ее "партнерами", криво усмехнулся Михаил, просматривая визитки из ящика ее стола. Но он искренне считал, что имеет право, найдя Стрельцова и тем самым решив проблемы доброй половины бизнесменов района, требовать за это свою долю. И он потребует — ради ее же пользы. А уж последующую за этим царскую немилость как-нибудь переживет.***
Привычная суета закрутила в веренице дней. Опера, подбадриваемые взбучками, землю рыли, выясняя, куда мог деться Стрельцов: искали его в списках пассажиров на самолеты и поезда, проверяли все возможные адреса — друзей, приятелей, дальних родственников... Зотов, встретившись с несколькими коммерсами, особенно сильно обиженными Стрельцовым, проявив красноречие и надавив, получил "аванс" за избавление от доставленных им проблем — всей суммы как раз хватало, чтобы приобрести нужные лекарства. В больницу он заглядывал каждый день, хотя и сам не понимал, зачем — не мог же он вылечить ее только тем, что находится рядом. Но увидеть, хотя бы просто увидеть, было необходимо — его начинало жестко ломать от ее не-присутствия, порой так, что хотелось выть. В редкие часы отдыха оказываясь дома, он старался как можно меньше смотреть по сторонам: слишком много напоминаний находилось вокруг. И забавная чашка с изображением лисы, забытая в шкафчике, и висящее на крючке в ванной пушистое полотенце, и легкомысленный шелковый халатик, небрежно свернутый в кресле в спальне, хотя Ира обычно предпочитала уютный махровый халат... Даже массивный кухонный стол, заменивший шаткий стеклянный, наводил на мысли — как они выяснили почти сразу после покупки, на нем оказалось удобно не только готовить... Но каждый раз, невольно натыкаясь на какую-то деталь, будившую не слишком пристойные воспоминания, Зотов сжимал зубы от нового приступа бессилия и боли — не помнить о том, что было записано на ту проклятую камеру, он не мог. И представить, как Зимина будет справляться, если вдруг вспомнит, не мог тоже. Что ждет их странные отношения дальше и вовсе было страшно предположить. Останутся ли они вообще, эти отношения? Лучше вовсе не думать. Только не думать не получалось.***
Новость, показавшаяся сначала радостной, не обернулась ничем хорошим. Михаил, едва услышав в трубке вместо заученного ответа неожиданное "пришла в себя", сорвался как школьник, не вспомнив даже, что через десять минут планировалось совещание. Дежурный на улице только попятился, когда автомобиль обычно спокойного начальника СКМ вылетел на проспект, взметая колесами недавно выпавший снег. О светофорах Зотов и не вспомнил, в порыве проскочив на красный свет, а из пафосной тачки, которую подрезал на повороте, донесся отборный мат — он, кажется, и не услышал. В сознании заевшей пластинкой крутилась одна-единственная фраза. Пришла в себя. Пришла в себя. Пришла в себя. Он не представлял, что скажет при встрече, да и нужно ли это вообще, не знал, будет ли она рада видеть его — ни одной привычно-холодной, расчетливой мысли не возникло в голове. И только у сестринского поста, поправляя сползающий с плеч халат, удерживая набитый фруктами пакет и пытаясь отдышаться, Зотов очнулся. — Она просила никого не пропускать, — простая фраза будто окатила ледяной водой. — Вы, наверное, не поняли, я... — Никого не пропускать. — Я, вообще-то!.. — начал было Михаил и даже рывком рванул из кармана удостоверение, но тут же замер, оглушенный запоздало-страшным пониманием. Никого не пропускать. Это могло значить только одно. Она все вспомнила.