Двойная сплошная

Зотов со скрежетом рванул ключ из замочной скважины, с трудом борясь с мутной, застилающей глаза пеленой недавней холодной ярости. Наверное, только из-за накативших эмоций, бросив взгляд в сторону кабинета начальницы, не сразу заметил привалившуюся к стене Ирину — неподвижную, мертвенно-бледную, с подрагивающими губами.       — Ирина Сергеевна... Ира! Тонкие плечи дрогнули как от удара, и только потом полковник открыла глаза. Подобного взгляда Зотов не видел у нее ни разу — мечущийся, опустошенный, дикий, словно у загнанного, измотанного зверя.       — Ты их видела, — не спросил, а констатировал Михаил, с трудом разжав челюсти.       — Что им... Зачем они приходили? — если бы не застывшее выражение почти-ужаса в расширенных зрачках, можно было решить, что Зимина абсолютно спокойна — ровный тон, не выдающее эмоций лицо...       — Долго рассказывать.       — Зотов! — привычные недовольно-властные нотки; да и сама как-то подобралась, сосредоточилась, выпрямилась. Михаил обвел взглядом совершенно белое лицо и, на долю секунды коснувшись рукой плеча, произнес, сам поражаясь той мягкости, которая вдруг прорвалась в голосе:       — Может, хотя бы в машине поговорим? Зимина, недовольно поджав губы, с неохотой кивнула, первой направляясь по коридору и даже не оглянувшись на него — от той прибитой, раздавленной женщины не осталось почти ничего.       — Ну, я жду, — требовательно напомнила Ира, поворачиваясь к нему и возвращая фляжку с коньяком — порозовевшие щеки и нетерпеливая интонация явно говорили о том, что она уже достаточно пришла в себя.       — В общем... Они приходили с заявой, — через силу выговорил Зотов, переводя взгляд за окно, где разливалась густая вечерняя темнота.       — Мне из тебя клещами каждое слово вытягивать?       — Да тут такая история... Уработал их кто-то крепко. Как только оклемались, сразу побежали "телегу" катать.       — Что значит "уработал"? — между тонких бровей пролегла настороженная складка.       — А то и значит, Ирина Сергеевна, — почудилось или в его голосе действительно мелькнули нотки холодного мстительного самодовольства? — Избили. Причем так, что о своей бордельно-порнографической карьере им придется забыть навсегда. Да и о любой другой тоже. Руки им превратили просто в крошку. Впечатляющее, кстати, зрелище... Ну ничего, может, добрый дядя Стрельцов расщедрится и выделит им по несколько миллионов, сейчас людей вон по кусочкам собирают, были бы бабки.       — Так это... Зотов... — отшатнулась, тяжело выдыхая через приоткрытые губы. — Это ты?..       — Ну что вы, Ирина Сергеевна, как можно? Я же честный полицейский, не отморозок какой-нибудь. — Ира невольно поежилась — она очень хорошо знала эту злорадно-ледяную ухмылку и хищный, страшный взгляд. — Карма, наверное.       — Зотов... Ты... Да ты псих! Натуральный псих!       — Вы уже говорили когда-то, — хмыкнул Михаил. — Повторяетесь, товарищ полковник.       — Да неужели нельзя было как-то по-другому!..       — Интересно, как? Геры им по килограмму каждому в машины натолкать? — холодно осведомился Зотов. — Чтобы они через десять минут от всего отмазались и начали орать, что им все подкинули? Или, если бы прокатило, ты реально считаешь, что сесть на несколько лет за сбыт и жрать на государственные деньги для них достаточное наказание? — Придвинулся ближе — теперь его лицо было совсем рядом, глаза, потемневшие от гнева и какой-то затаенной, изнуряющей боли, казались несчастными и одновременно страшными. Лихорадочно-горячие пальцы накрыли ее сжимавшуюся руку, сильно, крепко сплелись с ее подрагивающими. — И запомни. Никто и никогда не посмеет безнаказанно творить такое. Даже не потому что это твой район. Даже не потому что ты мент. И даже не потому что ты женщина. А потому что я никогда не позволю, чтобы тебя кто-то посмел сломать из-за того, что ты кому-то мешаешь. Никто и никогда, запомни, — повторил он отчетливо и жестко, не выпуская ее руки.       — Зотов...       — А теперь скажи мне, — он будто и не услышал ее, изучающе-цепко, пристально всматриваясь в самую глубину ее глаз — от этой пристальности стало не по себе, — скажи мне, что я не прав, — тон стал змеино-вкрадчивым, приглушенным, тем самым, от которого ее каждый раз бросало в жар. — Скажи, что я перегнул палку, что это настоящее зверство, что тебя это ужасает. Ну?       — Точно псих, — нервный смешок все-таки сорвался с губ. Ира качнула головой, но даже не подумала дернуться, вырвать ладонь из его тисков. Он снова прочитал, угадал своим волчьим чутьем то, в чем она не призналась бы даже себе — это нисколько ее не покоробило. Жестоко, ненормально, садистски — может быть. Но едкое, злое, ледяное удовлетворение успокаивающими волнами разлилось в груди — даже дышать, кажется, стало легче.       — Вот видишь, — усмехнулся Зотов и, на секунду задержавшись, с неохотой расцепил их сплетенные пальцы. — Вот видишь, я прав. Он забыл упомянуть об одном: это только начало.

***

Следующим на очереди оказался Вавилов — бывший медик-недоучка, несколько лет работавший водителем на "скорой", а потом ставший порученцем Стрельцова. Впрочем, Зотова мало волновало, какие темные делишки он проворачивал с подачи хозяина, только одно имело значение: именно этот гребаный недо-Гиппократ оказался в числе виновных в том, что случилось с Зиминой. И эти неотступные, въедливые воспоминания, словно из ночных кошмаров, пришли снова: едва живая начальница в больничной палате, ее тяжелое и медленное восстановление, отвратительные кадры видеозаписи и тот жуткий, все-помнящий взгляд Ирины... Если это с какой-то издевкой можно было назвать везением, то Зотову повезло — подходящий момент представился в первый же вечер. Вавилов возвращался домой очень поздно и в полном одиночестве, а уж место для нападения подошло удачней некуда — Вавилов жил на глухой окраине, где большую часть населения составляли алкаши, уголовники и наркоманы. Драки и вопли в таком месте привычное дело, никто даже внимания не обратит, не то что решит вмешаться, да и сострадательных прохожих или ненужных свидетелей тут днем с огнем не найдешь. То ли мужик был на удивление хлипким, то ли застилавшая глаза злость оказалась настолько сильной, но орать он начал уже после первых "разогревающих" ударов. Зотов мало что соображал, снова и снова занося кулаки, а когда Вавилов, захрипев, рухнул в подтаивающий снег, добавил несколько тычков ногами. Как там звучит эта врачебная клятва, "не навреди"? Этот уж точно больше никому навредить не сможет. Неожиданно злорадно-холодные мысли прорвались сквозь затуманивающую сознание ярость, когда раздался сухой и безжалостный хруст костей — от пронзительного крика на миг заложило уши, но Зотов только поморщился. Отшвырнул в сторону окровавленный кирпич и, еще раз бросив взгляд на залитые кровью руки стрельцовского порученца, торопливо скрылся в ближайшем переулке. В машине долго сидел, пытаясь отдышаться, смыл водой из бутылки оставшуюся на руках кровь — то ли свою, то ли чужую, наспех наклеил пластырь на сбитые костяшки и только потом завел двигатель, невольно усмехнувшись: интересно, как бы отреагировала Зимина? Впрочем, в одном он был уверен на все двести процентов — он поступил правильно. И никакие истерично-праведные блюстители закона и морали не смогли бы его убедить в обратном.

***

В квартире царила темнота и какая-то заброшенность, словно в месте, где давно никто не живет. И только щелкнув выключателем, Михаил замер, невольно стискивая в пальцах ключи. Сапоги под вешалкой, сумка и пальто на крючке... Не сразу уловил звук едва слышно работавшего телевизора из гостиной и тихо, словно боясь потревожить, шагнул в комнату, беззвучно прикрывая дверь. В гостиной тоже разливался полумрак, разбиваемый отблесками от экрана, где люди в масках подталкивали к ограждению моста какого-то трясущегося типа — кажется, опять какая-то нтв-шная жесть. Мало ей в жизни трэша... Что-то дрогнуло, сжалось в груди при виде такой обыденной и потому нереальной картины — закутавшаяся в плед Зимина на его диване, бутылка и бокал с остатками вина на полу, мерно тикавшие часы на стене... Даже как-то непривычно, наверное потому что они обычно всегда приезжали к нему вместе, а если он возвращался ближе к ночи после очередных кровавых "приключений", Ира уже спала. И увидеть ее сейчас вот так — спокойно и мирно перед телевизором, оказалось чем-то по-настоящему удивительным. Это ведь было из какой-то другой, нормальной жизни, ничего общего не имеющей с их укладом. Из того мира, где полицейские не отстреливают высокопоставленных педофилов, где зарвавшиеся бизнесмены не убирают с дороги неугодных им людей любыми дикими способами, где полковники полиции не мучаются от мерзких воспоминаний, где... Из того мира, который для них закрыт навсегда.       — Что-то ты сегодня поздно, — тихо, с легкой дремотной хрипотцой произнесла Ира, осторожно выпутываясь из пледа.       — Да так, дело надо было закончить одно. Потом как-нибудь расскажу, — добавил тут же, угадав наметившийся вопрос. Присел на диван рядом, машинально накрыл ладонью ее прохладную руку и едва не выругался — даже при таком скудном освещении она не могла не заметить очевидного. Но если и заметила, то ничего не сказала, решительно выпрямляясь.       — Ты прав, нам нужно поговорить, — как-то ненормально-деловито, бесцветно прозвучал ее спокойный голос — от нехорошего предчувствия прошибло ознобом. — Чем раньше, тем лучше. У меня было достаточно времени подумать, — продолжила после паузы, не глядя на него, но и не высвобождая ладонь. — С самого начала... это все с самого начала было каким-то безумием, авантюрой. Опьянением, если хочешь. Сплошная химия и никакой логики, — криво усмехнулась. — Ты тогда... ты много, очень много для меня сделал, наверное, даже больше, чем должен был. И за это я искренне тебе благодарна. Но... все проходит, Миш, — Зотов дернулся от этого внезапно-смягченного обращения сильнее чем от пощечины. — И это рано или поздно прошло бы тоже. Но раз так сложилось... если так сложилось, нам лучше прекратить все теперь.       — Прекратить — что? — не узнал свой голос — сдавленный, тихий, будто затухающий.       — Нам больше не нужно встречаться, — будто удар под дых, вышибая кислород. Даже, кажется, явственно задохнулся, и все поплыло перед глазами.       — Ира...       — Не надо, — каким-то издевательским контрастом с безжалостными словами — мягкий-мягкий, бархатом овевающий тон и легкое, ласковое поглаживание его похолодевшей руки. — Не надо, пожалуйста. Мне хорошо с тобой было, правда... Но сейчас... Ты молодой здоровый парень со своими потребностями, а я... я сейчас, знаешь, как-то не очень тяну на страстную любовницу, — холодно и нервно чему-то ухмыльнулась. — И проще всего будет закончить все сейчас.       — Ты... ты что, думаешь, я с тобой только... что мне от тебя... — выдавил с трудом, еще не веря, что она говорит на полном серьезе.       — Ты еще скажи, что полюбил меня за мою прекрасную душу, — насмешливо фыркнула, на миг становясь привычной и близкой Зиминой. — Я расплачусь.       — Зачем ты...       — Зотов, я уже давно не юная девочка, если ты не заметил. И прекрасно отдаю себе отчет, что для мужика потрахаться — одна одна из самых главных потребностей. Для тебя с твоим темпераментом тем более. И ограничивать тебя в этом я просто не имею права. Сколько времени пройдет, пока я оклемаюсь — месяц, полгода, год? А ты что, так и будешь изображать из себя монаха?       — Да мне никто нахер не нужен, кроме тебя! Никто, слышишь! — взорвался, едва удержавшись, чтобы вцепиться в ее плечи, притиснуть к себе, удержать, даже если будет вырываться и биться. Остановился в самый последний миг, только сжав неестественно-ледяную руку. — И я ни с кем... с тех пор, как мы... и теперь тоже. Не думай об этом даже!       — Зотов, Зотов... — снова невесело усмехнулась, качнув головой. — Ну что ты, в самом деле? На мне свет клином сошелся, что ли? Сколько у тебя девок было, сколько еще будет? Что ты вцепился в меня, как в какой-то спасательный круг? Какой из меня теперь, нахер, спасатель?       — У меня никого нет кроме тебя, совсем никого, понимаешь? — его, кажется, начало лихорадить, исступленные, неожиданно-искренние слова дрожали на губах ледяной отчаянностью. — Твою мать, Ира... Меня ломать начинает, если я тебя хотя бы несколько раз в день не увижу, как нарика настоящего, а ты мне про каких-то других... — Не успела понять, как он очутился перед ней, все так же вцепившись в ее руки, беспорядочно и горячо целуя тонкие бледные пальцы. Поднял голову, глядя на нее снизу вверх — потерянный, будто беспризорный мальчишка, дрожащий так, словно из последних сил удерживался на краю бездонной пропасти, на дне которой мучительная медленная смерть. Слово, еще одно слово — и он сорвется.       — Я не отпущу тебя никуда, слышишь? — глухо, твердо и тяжело, касаясь лбом безупречных коленей, обтянутых форменной юбкой. — Если уж совсем не сможешь со мной — лучше сразу пристрели.       — Господи, ну что ты говоришь такое? — устало и тихо вздохнула, с несвойственной осторожностью касаясь ладонью его опущенной головы.       — Или с тобой, или никак, — неожиданно-жестко, с какой-то болезненной уверенностью, граничащей едва ли не с безумием. Она не догадывалась сама, насколько близки к истине оказались ее случайные слова — она действительно для него единственное спасение. Спасение жестокое, мучительное, но единственно нужное и возможное из всех.