***
Опьянило, затуманило сознание жаром догоревшего дня, хмельной сладковатой терпкостью вина, витающими в прохладном воздухе затихающими мелодиями сумасшедшего танца. Где-то далеко остались мельтешащие группы людей, красивые старинные улочки как иллюстрации из ярких детских книжек, наполненные посетителями открытые кафешки... Мягко набегающие теплые волны гладили обнаженные ступни, бились о берег, откатывали, едва слышно всплескивая и затихая. Ира, сидя на нагретых досках причала, не пыталась сбросить крепко стиснувшую ее талию руку, напротив, чуть повернувшись, лукаво-вызывающе взглянула в напряженные, отдающие затененной зеленью настороженные глаза. — Какой ты сегодня несмелый, товарищ майор, — выдохнула хрипло в самые губы, дыша дурманящим жаром и легким запахом вина. В насмешливой заледенелости потемневше-карих прозрачным золотом вспыхнули искорки легкого вызова. Приглушенно захлопнулась дверь номера, погруженного в тихий сумрак. Странно-осторожные, мягкие прикосновения; тяжелое, прерывистое дыхание, заходящееся нетерпеливой частотой. Он никогда таким не был, с удивлением подумала Ира сквозь накатывающую спутанную лихорадочность, с готовностью подставляясь бережно касавшимся ладоням, невесомым, горячим поцелуям. Без обычной наглости, несдержанности, но с привычной жадностью и тщательно сдерживаемым нетерпением. — Можно, я... Не отвечая, нетерпеливо переступила через тонкое кружево скользнувшего вниз белья; отпрянула, почти до боли вжимаясь спиной в твердость стены, задыхаясь, цепляясь ногтями за встрепанность мягких волос, беспомощно хватаясь свободной подрагивающей рукой за выступ стены, сама ошеломленная неуправляемой, бешеной силой вдруг обрушившихся ощущений — это не имело ничего общего с той спокойной отстраненностью, словно заблокировавшей какие-либо эмоции в прошлый, не слишком удачный раз. Легкие, странно-трепетные касания по коже, обводя губами едва заметный шрам, поднимаясь выше... И — смелее, жарче, бесстыдней, увлекая, распаляя, доводя до предельной дрожи... Он, такой самоуверенный, опытный, знающий толк в удовольствии, никогда не делал ничего подобного с другими — в этом она почему-то была уверена, и от необъяснимо-самодовольной, сладостной мысли прошибло еще сильнее. Выгнулась с приглушенно-горячим, хриплым стоном, содрогаясь всем телом, мало что осознавая в круговерти уходящей из-под ног реальности, сбивчиво, тяжело дыша. — Стой... подожди... хочу... как раньше... — бессвязно-смутным шепотом — как разрядами тока по натянутым нервам. Добрые двести двадцать. Короткое замыкание. Вышибло пробки. Перегорели предохранители. Опьяненные, одурманенные, распаленные, взаимно-сумасшедшие, утратившие контроль — окончательно и бесповоротно. В полумраке натыкаясь на попадавшуюся на пути мебель, неловко-подрагивающими руками стягивая остатки одежды, рушась на возмущенно скрипнувшую пружинами кровать. Как раньше — до пошлых стонов и сдавленных вскриков, до бесстыдных и явных следов — на шее, плечах, бедрах; до вылетающего сознания... Разгоряченная, несдержанная, жадная. Сводящая с ума. Желающая властвовать. Сумасшедшая. Дикая. Его.***
— Да какого хера! — Карпов раздраженно отбросил подушку, покосившись на мирно спящую Свету — шум, доносящийся из соседнего номера через открытый балкон, ее ничуть не беспокоил. В отличие от Стаса: какая-то неугомонная парочка, часа, наверное, два назад приступив к горизонтальным физическим нагрузкам, все никак не думала утихать. Карпов, и без того усталый и злой как черт — таскаться с восторженной Светой по жаре, разглядывая какие-то развалины и бесконечные залы музеев оказалось еще тем испытанием, — совершенно вышел из себя. Недолгая передышка, за время которой он успел задремать, закончилась, так толком и не начавшись: кровать в соседнем номере, похоже, вот-вот готова была развалиться. Чертыхнувшись, Карпов натянул джинсы и потащился в коридор, на чем свет стоит кляня неспокойных соседей. — Я все понимаю, но время первый час ночи, вы не могли бы в другое время свою порнографию снимать? — довольно внушительно стукнув кулаком в створку, возмутился Стас, почти уверенный, что если кто-то и услышит, то мало что поймет. Однако дверь, как ни странно, распахнулась довольно быстро, и Стас не сумел сдержать отразившегося на лице удивления, заметив на пороге не кого-нибудь, а Зотова, довольного до неприличия. При воспоминании о той Зиминухе, какой видел ее в последний раз, заглянув как-то к соратнику, удивление только усилилось: та бледная, будто погасшая или больная Ирина на страстную любовницу уж точно не тянула, и вряд ли что-то могло столь существенно измениться за то время, что они не встречались. Получается, что... Ай да Зотов, ай да герой-любовник! — Кого там принесло? — Карпов в первое мгновение не узнал эти недовольно-хрипловатые нотки, и только когда в дверном проеме мелькнули растрепанные рыжие волосы, убедился, что не обознался. Больной, к слову, Ирина нисколько не выглядела, очень даже наоборот: разрумянившиеся щеки, покрасневшие и припухшие губы, затуманенные и вместе с тем неприлично-сверкающие глаза... — Карпов! — тонкая бровь приподнялась с выразительной насмешливостью. — Какие люди! Да уж, от своих соотечественников и впрямь "не спрятаться, не скрыться"! Пожалуй, это был тот редкий, едва ли не уникальный случай, когда бывший подполковник Карпов испытал некоторое замешательство. Вот уж что-что, а стать невольным свидетелем или, правильнее сказать, слушателем бурной личной жизни бывшей начальницы оказалось неожиданностью в не слишком удобном смысле слова. Ситуацию, как ни странно, спасли сами "герои", обменявшись взглядами и дружно посторонившись. — Зиминух, можно нескромный вопрос? — Карпов проводил взглядом Зотова, скрывшегося из гостиной с мобильником в руке, и налил себе еще коньяка. — Попробуй, — усмехнулась совершенно захмелевшая Ирина, откидываясь в большом мягком кресле. В тесных коротких джинсах и легкой футболке она казалось какой-то особенно худенькой, но вовсе не производила впечатления нездоровой и жалкой. Стасу не к месту подумалось, что даже в далекую давность, будучи любовницей Глухарева, когда еще сохраняла какую-то легкомысленность и наивность, она не выглядела такой довольной. Хищно-довольной, можно сказать. — Почему он? За тобой наверняка не один генерал увивался, да и вне службы легко могла кого-нибудь окрутить, бизнесмена какого-нибудь или что-то в этом роде, таскалась бы по всяким салонам, а не на трупаки выезжала, — Стас откровенно стебался, однако взгляд был серьезен. — Ты его любишь? Ира, в этот момент как раз сделавшая глоток вина, не поперхнулась лишь чудом, уставившись на него не то что ошарашенно — офигевше. — Карпов, ты не заболел? Такие вопросы задавать... — Зям, я серьезно. — Серьезно? — усмехнулась Ира, отставляя бокал. — Ну хорошо. Он не требует от меня детей, обедов и ужинов, штампа в паспорте. При всех своих амбициях не завидует моей карьере и не путает служебные моменты с личным. Он много раз мне помогал, намного больше, чем некоторые мои друзья. Он очень меня понимает, даже в тех вещах, в которых я сама себе не признаюсь. Ну и еще, — в потемневших глазах сверкнули лукавые смешинки, — у нас с ним абсолютная совместимость в постели. Если это называют любовью... То да. Об одной, удивительно простой и все-объясняющей истине она умолчала: они нужны друг другу. Так, как могут быть нужны друг другу двое, чье взаимное притяжение сильнее и выше, чем все, что разделяло их прежде.