Сказки на ночь

Обычно Эдвард не писал имён в своих бессмысленных письмах, которые были украшены неровными почеркушками и постоянно перечёркнутыми словами... вырванными с корнем из сердца. Кривые линии, глупые фразы, которые он никогда не произнесёт вслух. Всё это лишь сентиментальные порывы, которые, если бы кто-то увидел, назвал бы полной чушью. С какой-то призрачной усмешкой на искусанных и обветренных губах он пересматривал своё письмо. На помятой бумаге змеились кривые строчки, буквы, словно рваные линии. Всё это было таким слащавым, что он безжалостно сложил письмо в несколько раз и запихал в конверт, запечатал его. Таких писем у него было уже очень много, и он их никогда не перечитывал, никогда не вспоминал, какие мысли его одолевали тогда, когда он только узнал его. Такого невыносимого полковника с лошадиной фамилией. Он потёр переносицу, рассматривая дурацкий безликий конверт, и в раздражении запихнул его в первопопавшуюся папку, не посмотрев на её цвет и дату. Он тихо прошипел проклятия и вернулся в комнату к Алу, который уже читал пятую книгу за неделю, в надежде зацепиться хотя бы за что-то, чтобы вернуть им тела. У Эда была привычка потирать переносицу двумя пальцами в моменты задумчивости. Надо было заставить себя перейти к более важным делам и мыслям. Не время думать о своей любви, немного нелепой, совсем ненужной, которая может только помешать найти Философский камень. Устало вздохнув, он улыбнулся Альфонсу и сел рядом. — Интересная хотя бы книга? — он усмехнулся, прислонившись лбом к металлическому нагруднику и прислушавшись к металлизированному голосу. — На самом деле да, но этот заумный канцелярит и автор, считающий своего читателя глупым, сбивают все плюсы, — вздохнул Ал, добродушно рассмеявшись, но явно наслаждаясь изложенной информацией. — К сожалению, почти большую часть информации мы знаем, но видно, что автор влюблён в алхимию. — Я его читал, последующие его труды уже не так интересны, а здесь он ещё молод. Потом понял, видимо, что всё не так и просто, как кажется, — он коварно улыбнулся, заметив, как Альфонс долго смотрит на него. Хмуриться тот не мог, и своё негодование выражал так: не отрываясь смотрел своими красными глазами-светлячками. — Укушу!.. Теперь будет не так интересно. Как ты вообще успеваешь со своей-то работой ещё и книги читать? Не отвечай. Я знаю, что ты скорочтением владеешь, но всё же так нечестно, — пробурчал укоризненно-добродушно Ал, отложив книгу и принявшись читать следующую, в надежде найти хоть какую-то зацепку. — Просто я профи, — он ехидно ухмыльнулся и прикрыл рукой рот, сощурив глаза. — А ты черепашка! Альфонс — черепашка! Ал для приличия немного пообижался, но тут же рассмеялся, так как вспомнил, что старший братец его и в детстве дразнил черепашкой. Альфонс всегда медленно одевался. Сейчас они почти не вспоминают о детстве вслух, но, что парадоксально и неудивительно, всегда вспоминают о нём в одиночестве. Сегодня впервые Эдвард вспомнил эту детскую дразнилку. — Я не черепашка, просто кто-то скорость на свой рост променял! — он отвернулся, пытаясь сдержать смех. — Это кто это здесь фасолина, от земли не видно?! — взвился Эд, крайне эмоционально размахивая руками уже под громогласный смех Ала. Они бы ещё долго препирались, но совсем скоро из-за усталости, недосыпа и стресса Эдвард уснул прямо так, облокачиваясь о доспехи брата, даже не укрывшись одеялом, хотя в детстве всегда был мерзляком. Да он и сейчас предпочитал утеплённую одежду, потому что автоброня была сделана из металлов и очень хорошо впитывала холод. Альфонс переложил Эда на его кровать, укрывая пуховым одеялом, и сложил папку с отчётом в его сумку, а то ведь тот точно забудет завтра и сумку, и папку, и всё остальное. Порой он становился таким рассеянным, когда должен был идти к полковнику, что походил на влюблённого по уши идиота. Впрочем, будь это так, скорее всего, он бы никогда не сказал об этом, предпочитая заниматься поиском возможности вернуть их тела. Как бы Ал ни был ему благодарен, он хотел, чтобы и Эдвард был счастлив, а потому специально не вынул из папки непонятное письмо, расчёркнутое кривыми сердечками, линиями и словами. Явно надеясь на благополучный исход мероприятия, он про себя улыбнулся и хитро прищурил глаза-огоньки. Нетрудно догадаться, что братик был влюблён в Роя Мустанга. Столько писем сложно скрывать от родного брата, пусть и прятал он их надёжно под кроватью среди вороха научной литературы. Надо было использовать не такие разномастные конверты всевозможных расцветок, скорее всего, купленных впопыхах. Он со скрипом хихикнул от того, что натура брата оказалась настолько романтичной. А последний конверт вообще был зелёно-жёлтый, украшенный цветочками и сердечками. Определённо ему хотелось увидеть реакцию Мустанга на такую романтику, но если он обидит его старшего братика, то больше не сможет говорить. Альфонс это уже давно для себя решил. Красные глаза воинственно сверкнули, пока внутри доспехов не мяукнул котёнок, прося молока, ведь его не кормили с самого обеда. Ал тут же стал испускать милую ауру, выудив маленького котёнка, которого легонько погладил по макушке. А Эд на следующий день с мученическими вздохами пытался проснуться, чтобы отнести дурацкий отчёт Мустангу, хотя не хотел. Альфонс его мягко уговаривал около десяти минут, и Эдвард всё-таки сдался. Он с полуоткрытыми глазами сел на постели, закутался в одеяло и поплёлся на кухню в их маленькой квартирке, которая им досталась, когда Эд прошёл тест на Государственного Алхимика. Налив себе кофе и едва не промахнувшись мимо чашки, он залпом выпил этот горький напиток, пусть и пах тот одуряюще. Рой тоже пах кофе, а ещё виски и мятой, но иногда ко всему этому примешивался запах женских духов, что будило в Эдварде желание схватить его и запереть, окольцевать, возможно, даже пленить. Пожарив себе хлеб с сыром, он с удовольствием схрумкал их, пусть и был в полусонном состоянии, потому что проспал только четыре часа. На уговоры брата раньше уснуть он не поддавался, поглощённый письмом, которое затолкал в тот чертовски нелепый конверт. Втайне этот конверт ему очень нравился своей расцветкой и рисунком, только никому об этом не стоило знать. Он ввалился в прихожую, сонно стукнувшись о косяк, и пытался параллельно с натягиванием одежды втиснуть ноги сначала в носки, а потом и в тяжёлую обувь с огромной подошвой. Забавно, что такая обувь не только делала его визуально выше, но ещё и здорово помогала тренировать ноги. Попробуйте побегать в настолько тяжёлой обуви! А ведь при этом надо ещё и просчитывать алхимические круги... Эд кое-как влез в свою одежду, натянул плащ, взял сумку с отчётом и помахал брату, который решил остаться в квартирке. У них был приказ сидеть на попе ровно несколько дней, чтобы восстановиться после прошлой стычки, в ходе которой у Эдварда сломалась автоброня и несколько костей, которые пусть теперь и были в порядке, но тогда на несколько дней привязали его к постели. Ал же проявлял свою любящую братскую сторону тем, что отчитывал его, если тот начинал вредничать и проситься наружу. Тихо вздохнув, он легко добрался до штаба, как обычно, с ноги вышиб дверь в кабинет полковника и бухнул отчёт ему на стол, явно не желая задерживаться в его кабинете дольше пяти секунд. — Стальной, задержись-ка, — окликнул его Рой, не отрывая глаз от своей горы документов, которые всегда занимали у него кучу времени, да и места тоже. — Да что? Я тебе отчёт принёс? Принёс. На жопе ровно сижу? Сижу! Что тебе ещё надо? — прорычал Эд, с нескрываемым раздражением присев на диван и положив ноги на стол. Возможно, это бы сработало, и его бы выгнали, но сейчас на это не обратили никакого внимания. — Будешь помогать разбирать свои каракули, — буркнул Рой, определённо перешагнув ту степень усталости, когда нет желания вообще ни с кем спорить, лишь бы от него отстали. — И даже не спорь, а если упомянешь мою фамилию, тогда вообще сожгу. Эдвард вдруг почувствовал, что весь запал спорить и пререкаться исчерпал себя, а потому молча посмотрел на уставшего Роя. Глубоко вздохнув, он потёр переносицу и тихо проговорил: — Я принесу кофе, полковник Тяжеловоз! — он нахально рассмеялся и вылетел из кабинета быстрее, чем Рой сообразил, что его вновь назвали лошадью. Он усмехнулся, а из папки отчёта вдруг выпали не только листы самого отчёта, но и какое-то письмо в нелепом зелёно-жёлтом конверте, да ещё с цветами и сердечками. Он с любопытством взглянул на неровные сердечки, нарисованные на конверте. А перевернув его, увидел странную надпись, написанную знакомым кривым почерком, только на этот раз, кажется, ещё и скачущую по строчкам: «Я никогда не отправлю тебе это письмо, Рой». Эту строчку так часто выводили, что только она была ровной из всей той мешанины в адресе. Рой около полуминуты боролся с собой. С одной стороны, лезть в чужую личную переписку было неприлично, но с другой — письмо было адресовано ему, пусть и отправлять его не собирались. Почерк Эда был похож на этот, но такой странный для него выбор конверта с излишне... Он пытался подобрать сравнение. Наверное, излишне романтичным рисунком, таким, будто и не он его выбирал. Рой склонялся к тому, что это было не письмо Эдварда. Он тихо вздохнул и хотел было отложить его, но ему хотелось, чтобы письмо было от Эда, и всё-таки что-то заставило его аккуратно вскрыть цветастый конвертик. Он вынул оттуда обычные листы бумаги, которые были исписаны мелким забористым почерком. «Это Эдвард, а это очередное пустое письмо, которое написано мной, которое я никогда не отправлю, но... и сжечь я его не смогу, просто не поднимется рука. Не смогу разорвать на клочки. Не могу даже перечитать их все. Это письмо я тоже не перечитаю. Наверное, даже никогда не возьму его в руки. Никогда не признаюсь, что пишу их тебе чаще, чем бываю у тебя в кабинете. Это всё такая глупость, бессмыслица и нелепица. Любить тебя, тратить свои силы не на то, на что я должен. А должен я вернуть тело брату. Плевать на руку и ногу. Автоброня — это не так и страшно, даже не чувствую, что подключать её крайне больно. Плевать на всё. Я должен вернуть тело брату, а не тратить силы на поддержание любви к тебе. Но не могу перестать — это всё равно что отказаться от части себя. От этой глупости, которая мне позволена. Наверное, я в каждом письмо повторяю, что ты мне дорог, что я поддерживаю эти чувства, что ничего не требую и не хочу. И в каждом письме я вру, безбожно лгу, через каждые пару строчек всей этой чепухи я снова возвращаюсь к тому, что хочу видеть твою улыбку. Что хочу всю эту ванильно-розовую чушь, которая обычно происходит у парочек. Согласен даже на твою лошадиную фамилию. То, что я тебя ею дразню, не значит, что она мне не нравится. Чёртов полковник, ты даже не представляешь, какую львиную долю моих мыслей ты занимаешь. Как сложно вообще не думать о тебе. Ты совсем не понимаешь. Боже, ты, правда, совсем не понимаешь как. Мне кажется, при каждой встрече я влюбляюсь снова и снова, чувствую себя идиотом, бешу тебя, а твоя ухмылка заставляет взрываться планеты. Идиот, совсем помешался на тебе. А мне нельзя. Я не должен отвлекаться, я должен найти хотя бы что-то, что поможет мне вернуть брату тело, возможно, даже руку и ногу себе, но это необязательно. Но я продолжаю думать о тебе, думать о том, что скучаю, что хочу уснуть на твоих коленях. Прекрати. Прекрати быть таким, что я влюбляюсь в тебя. Прекрати, пожалуйста. Я так часто хочу просто сесть рядом и рассказать, что мне совсем не хочется лежать в больнице с ощущением, что я развалина. Что мне хочется видеть, как брат улыбается, и каждый раз, когда я вижу счастливых детей, я им отчаянно завидую. Завидую настолько, что совершенно не могу заставить себя вести по-взрослому. Стоит закругляться, я пишу это чёртово письмо, которое никогда не отправлю. Наверное, таких глупых писем у меня больше сотни, и только иногда меня прорывает писать о том, что я и так уже сейчас писал. Я выливаю свои проблемы на бумагу. Как же это всё бессмысленно». Рой, не веря своим глазам, вчитывался в написанные очень кривым почерком слова, что скакали по строчкам, и казалось, что тот дрожал, когда писал. Он ощутил себя так, будто всё это время его водили за нос, а он вёлся и не замечал очевидного. Его водил за нос тот самый Элрик, которого он каждый день дразнит. Отложив яркий конверт и листы с неровными строчками, он потёр лоб. Письмо действительно от Эда, но это больше похоже на письмо печали, чем на любовное послание. Но всё же он ощущал неясную радость от того, что его чувства не так уж и безответны, даже, скорее, наоборот, на них так отчаянно отвечают, кричат, плачут, улыбаются, надеются. А он ничего не видел всё это время. Как только он перестал цепляться за свои волосы, уже пришёл Эдвард, крутанул ручку двери и занёс в кабинет в руке две чашки кофе, которое, кажется, — уж слишком долго его не было — он варил сам. А может, Рою просто показалось, что прошла целая вечность, пока он читал это письмо. — Ты кофе сам варил, что ли? — тихо спросил Рой, взяв маленькую чашку, вдыхая аромат кофе, на удивление нерастворимого. Он научился давно их различать. — Да, так как ты, судя по всему, тут работаешь с прошлой ночи безвылазно. Бесит твоя опухшая рожа, — буркнул Эд, и на это раз Рой заметил, что его слова как-то не вязались. Если раньше ему казалось, что его всего лишь дразнят, то теперь стало ясно видно, что за него беспокоятся. Так, будто тот не хотел, чтобы он ночами работал. — Я рад, что тебя волнует моё состояние здоровья, — он вдруг с каким-то умилением улыбнулся, заметив, как уши Эдварда трогательно покраснели. Оказывается, Эда, и правда, можно назвать романтичной натурой, просто он тщательно скрывает это. Эдвард не смотрел на его стол, когда ставил чашку, но, когда повернулся, чтобы ответить, так и застыл, смотря на свой цветастый конверт и неровные строчки на листах. Он в ужасе метнул взгляд на Роя и, побледнев, ринулся в сторону выхода, в надежде убежать как можно дальше. Рой оказался быстрее и, схватив его за руку, дёрнул на себя так, что тот оказался в его объятиях. Мягко обвив его талию руками, он положил голову на его макушку. — Не убегай, всё в порядке, — он каким-то слишком ласковым движением провёл по его волосам и прикрыл глаза. — К-к-как... это всё в порядке... Чушь. Ты узнал! Узнал... — он непокорно брыкнулся в попытке освободиться, но то ли недостаточно старался, то ли просто слишком тепло было в этих объятиях, что вырваться он не смог. — Знаешь, я скажу это один раз, так что слушай внимательно, — тихо и проникновенно начал Рой, что моментально повлияло на Эда в его руках, он тут же поник, успокоился и ещё сильнее побледнел. — Я согласен на всё, что написано в том письме, на твою цель, на твою любовь, на то, что ты будешь спать на моих коленях. Только вот я хочу равноценный обмен, и тебе придётся согласиться на мои цели, на мою любовь и на моё желание заплетать твои волосы. Эдвард на секунду завис, смертельная бледность с ходом мыслей начала медленно сходить, уступая насыщенно-красному оттенку. Он поднял на него свои потрясающие медовые глаза и вдруг слабо улыбнулся. Не той нахальной усмешкой, а редкой улыбкой, слабой и счастливой. — Кольца придётся покупать из разных металлов, чтобы никто не заподозрил, — тихо прошептал он, вжавшись в его объятия, удобно устроив ладони на спине. — Да, придётся, — согласился Рой в ответ, чуть улыбаясь. Возможно, им придётся много спорить, многое пережить, многое узнать, перенести потери и воссоединения, но неизменно их мизинцы будет соединять невидимая нить и украшать кольца из разных металлов, таких непохожих друг на друга.