Сказки на ночь

Его мир серый, совсем-совсем серый, иногда даже до того, что вечнозелёные ели кажутся чёрными, а обычные осенние прошлогодние коричневые-коричневые листья сереют, как бесконечное небо над его головой. Он устал, устал так же, как и любой другой человек на этой проклятой земле. Он хотел бы сбежать, туда, где его волосы цвета солнца прекратили бы сереть, где его одуванчиково-солнечные глаза перестали бы походить цветом на мёд. Туда, где вечная осень с молочно-белыми туманами, где самые-самые тёплые чистые дожди, где прекрасные цветущие долины и степи. — О чём задумались, Стальной? — раздаётся низкий бархатистый голос где-то совсем рядом, но медовые не искрящиеся как когда-то глаза пусто уставились в противоположную сторону. Больно смотреть на того, кого любишь и не можешь даже коснуться, это режет сердце на части, обхватывая когтистыми тонкими холодными пальцами, раздавливая и царапая мягкий орган. — Ни о чём, я просто устал, — тянет он лживо, не заботясь о том, что его фальшь может разглядеть даже тот, что с рождения слеп. Но, вопреки желанию, Рой не стал его расспрашивать, лишь недовольно глянул на засобиравшегося Эдварда, который за сонным недоумением не заметил, как выронил какую-то небольшую книжку из кармана. Рой из чистой детской не присущей ему вредности не стал говорить об этом. Дверь тихо жалобно скрипнула, и Рой поднял затёртую книжку, которая, к слову, оказалась блокнотом. «Я никогда не влюблялся. То есть, вообще никогда. (Но всему есть свои исключения) Даже Уинри всегда была мне просто подругой, с которой интересно общаться. Я никогда не хотел бы видеть её рядом со мной, и она прекрасно это осознаёт, хоть и не оставляет попыток завоевать моё сердце. Выходит, откровенно, не очень. Не, формы для девушки у неё что надо, но когда ты гей, тебе до этого высоко, так сказать, до лампочки. Я признаю, что она была бы прекрасной женой и матерью, но, когда любишь другого человека, врать любящему тебя всем сердцем человеку непростительно. И она знает, что я её не люблю. Больше всего это приносит боль, когда я понял, что откровенно не нужен тому, кого я люблю. Потому что понимаю, моя любовь ему даром не сдалась, а Уинри страдает от того, что я не могу отдать ей свою любовь. Как же больно любить. Он, тот, кто завоевал моё мелкое мальчишеское сердце, на самом деле, очень добр к своим подчинённым, он частенько работе предпочитает хождение по свиданиям и плевание в потолок, а под вечер он только и ворчит, что «Господи-боже-мой-как-много-бумажек!», меня это забавляет. У него короткие чёрные волосы, в которые, наверно, приятно зарываться пальцами. Плюс ещё один пункт к зависти его пассиям. Чёрные глаза, про себя думаю, что это тёплая темнота. Он сам у меня ассоциируется с тьмой, но не с той, которая разрушает, нет, он тёплая тьма, укрывающая от невзгод, только не моя. Это больно, правда. Девушек он меняет, как перчатки, причём в прямом смысле. Каждый раз, как я их вижу, то невольно начинаю думать о том, как медленно выдираю ей волосы. Я, наверно, ужасный человек, она ведь не виновата в том, что я просто больной, по уши влюблённый безумец. А ещё я им завидую. Страшно, по-чёрному, неправильно и глупо завидую. Я бы многое отдал для того, чтобы он смотрел только на меня. Но единственное, что я могу ему дать — это искалеченное тело и свободу. Больше у меня ничего нет. Совсем, ведь я не верю, что ему будет нужна моя пресловутая любовь. Всё-таки я правда… безумец. Но всё же я рад, что влюбился в него, он ведь правда потрясающий человек. Я правда его люблю, даже глупые шутки, лошадиную фамилию и лень. Я бы правда многое отдал за его любовь. Даже свободу, тело и душу. Вас больно любить, Рой Мустанг…» Руки дрожат и, кажется, блокнот сейчас упадёт на затёртый пол его кабинета с громким-громким стуком, таким же громким, как и его сердцебиение, оно отплясывало безумный неровный ритм, натыкаясь на рёбра, царапаясь и скребясь. Как…? Как он мог не заметить то, что его так отчаянно, обречённо и светло любят? Некогда сизые глаза почернели, подобно безлунной ночи, он должен, должен найти этого золотистого придурка и сказать, что всё это ложь. У него есть шансы на любовь. И его любовь Рою нужна, как воздух. Он срывается с места, неожиданно медленно, непривычно для него медленно. Время течёт, насмехаясь, отсчитывая секунды ударами сердца. Он стискивает в кулаке краешек потёртого личного дневника и понимает, что Эдвард может сейчас делать всё что угодно, сидеть на кухне и пить успокоительный чай или дрожащими руками держать опасную бритву. Он может сейчас спать или просто сидеть, читая книгу, и Рой боится. Он боится не успеть… — Кто там…? Рой? Что ты…? — удивлённо спрашивает сонный Эдвард, оттягивая тонкую ткань ночной рубашки, и Рой… Рой — он почему-то всё-таки успевает. Впервые в своей жизни успевает, да.