Воля в кулаке, мысли в разные стороны. По моей комнате гуляют черные вороны. На потолке чувства одинокие собраны. Они с грохотом падают мне на голову. ©
____________________________________________________________________________
POV Anastasia.
Помимо высокого уровня жизни в Германии богатая культура, интересные люди и совершенно очаровательная природа, так что гостить здесь было в удовольствие каждому из нас. Но вот работать оказалось проблематично. На дворе тот самый день — вечер, если быть точной, — когда мы с командой добросовестно работали над показательной песней. Для справки: чтобы выступать на разогреве у Rammstien, мало понравиться участникам группы, что мы сделали ещё в России — надо не оставить сомнений у их сценического руководства, а для этого нам назначили прослушивание у нового продюсера немецких артистов, Олсена Инволтини или как там его. Оно и понятно: спустя десять лет легенды дают чуть ли не завершающий тур, самый грандиозный, кассовый, масштабный. Всё должно быть идеально и окупить долгие мучительные ожидания миллионов фанатов. Просто всё становится сложнее, как многоуровневая компьютерная игра — победи мелких врагов, чтобы дойти до босса. И смешно и выть хочется. В репетиционной слишком светло для моих уставших за бессонную ночь глаз. Через силу доиграв песню, проверяю телефон. Четыре часа. В ожидании смотрю на Пронину. — Давайте на этом закончим, — её речь не сложно уже предсказывать по времени. — Чего? Какой «закончим», мы играем чуть больше часа! — без промедления спускаю с цепи своё негодование. — Да что с тобой происходит? — Настя, успокойся, — вклинился Сашка и вздрогнул, когда я хлестнула его свирепым взглядом. — Нет, не успокойся! Меня это достало, я хочу знать, из-за чего наша великая солистка заделалась жертвой. За эти две недели у нас почти не было репетиций, потому что ты, собака сутулая, их отменяла из-за плохого самочувствия! — собакой в пору звать меня. Вон, как рычу от злости. — Ведь ты же прекрасно знаешь, контракт будет подписан только после того, как продюсер Раммштайн посмотрит нас в деле. И что мы покажем?! Твою сонную землистого цвета морду и полное отсутствие подготовленности? — Началось… — Андрей обессилено осел на диван, уложив на коленях гитару и вооружаясь блокнотом с карандашом. — И чем ты таким занята бываешь, что на мертвечину похожа даже без грима? — Мы подпишем контракт, я же обещала. Давай оставим выяснение отношений на другой раз, — я не хочу ссориться с подругой, но сдерживаться умею плохо и перехожу в наступление. От перегруза моя голова болит сильнее, я боюсь сорвать накопленный негатив на и без того вымотанном человеке, знающем положение группы, кому и чем обязана, лучше, чем ей хотелось бы. — Надеюсь. Не зря же мы притащились сюда. Да и вспомни, с каким трудом ты принимала предложение пользоваться услугами этой шикарной репетиционной! Хоть пусть это тебя подстегнёт выполнить задачу на «отлично» назло всем. — Их аномальная щедрость одну меня волнует? — подруга использует эту тему и по совместительству мою больную мозоль, чтобы совсем обезопасить себя от возвращения к этапу моего агрессивного поведения. — Я уже устал удивляться тому, что происходит, — изрёк Андрей, играясь с карандашом, которым до этого поправлял записи в блокноте со своей новой гитарной партией. — Кто-то из нас точно успел продать душу Сатане за везение и поддержку. Признавайтесь, кто пошёл на это? Кому начинать скидываться на кондиционер, чтобы в Аду не было так жарко? — Не смешно, — за сегодня я загасила пять сигарет и останавливаться не собиралась, так что в ход пошла шестая. — Я просто описал, на что похож наш мистический прорыв. Меня это тоже начинает пугать, — Славин развёл руками. — Ох, матерь Божья! Никакая это не мистика, и немцам от нас тоже ничего кроме разогрева перед концертами не нужно! Ну, понравилась им левая шайка из России, ну решили они позвать нас ради собственной эпатажности. Извлеките из этого пользу и удовольствие, и прекратите нести чушь, параноики хреновы! Так бы вы силы в отработку песен вкладывали, как в подозрения, — перехватив гриф гитары, я провела медиатором по струнам. — Пробуем ещё раз, максимально стараемся и на сегодня всё.Das Ende POV Anastasia.
***
POV Tatiana.
В десятом классе школы я танцевала вместе со своим коллективом на международном фестивале в Сочи. В тот год ансамбль «Парадокс» привёз нашему лицею кубок Гран-При, а мне в память остались фотографии, призовая медаль — наверно, они сейчас уже заросли пылью где-то в отдельной коробке — и треснувший позвонок поясницы. Крест на моём увлечении танцами стоял долгих девять лет, и я не думала, что он будет снят в берлинском баре простым мальчишкой именно тогда, когда моя сценическая жизнь требовала от меня уже совсем других умений. Так же, как не могла подумать, что в мою бытность царственной походкой придёт помощь от того, от кого бы я никогда не осмелилась её принять… — О, Тиана, ты здесь! Слава богу, а то господин Штольц весь на нервах сегодня. Трое из наших уже попали под раздачу, — в гримёрку проскальзывает Эгон, сверкая усыпанным стразами костюмом и зализанными гелем волосами. Кроме нас никого не было в комнате, из состава танцовщиц я пришла последняя и теперь наспех готовилась к концерту, чтобы требовательное начальство в лице Маленького Босса, Августа Штольца, не выкинуло меня туда, откуда, собственно, и приняло. Работа мне нужна, и лучше, если её не омрачат выговоры. Укладывая волосы под шляпку с вуалью, я улыбнулась севшему позади Вагнеру в зеркало. — Я почти готова. Затяни корсет, пожалуйста, — поднявшись, я привычно втянула живот. — Запросто! — шнурки на спине резко заскрипели в петлях. — Готово, даже бантик красивый получился. — Красивый бантик — залог успеха, — шутливо заметила я. — Мы должны быть идеальны даже в мелочах. Идём, — он галантно открыл передо мной дверь, сопроводив всё элегантным жестом руки. За кулисами наблюдалось оживление, но начало представления ещё не объявили. Потому кто-то суетливо поправлял причёску, кто-то костюм, кое-кто из девушек лишний раз освежал и без того боевой макияж, стоя в сторонке. Группка из пяти человек умудрялись повторять движения в тесноте дальнего угла. Между ними, как панда сквозь гнущийся бамбук, пробирался господин Штольц, явно в сторону, где мы с Эгоном устроились наблюдателями. Нужно полагать, за опоздание меня всё же отчитают, но даже если и так, знакомый ритм рабочей атмосферы вдохновлял. — Где тебя черти носили?! — Август упёр руки в бока и дёрнул головой вверх, словно петух, готовый меня заклевать. — Никакой пунктуальности! — Я прошу прощения. Этого больше не повторится, — опустив взгляд и прикусив губу, принимаю виноватый вид. — Да ну тебя! — Маленький Босс отмахивается от меня и протирает платком покрытый испариной лоб. — Вы, молодые, все такие: одни гулянки, любовь на уме, а про ответственность забываете! — Шеф, но она же тут, готова выступать! И она всегда так старается! На первый раз простите! — что бы я делала без Вагнера на моей стороне. Он явно умеет сглаживать острые углы. Штольца вовремя отвлекает помощник, сообщая, что нам на построение дана минута. — Так, всё, звёзды мои! — хлопает в ладоши мужчина. — Приготовились, натянули на лица ваши прекрасные улыбки и до конца вечера не снимаем! Работаем в полную ногу, чтобы мне не было стыдно в конце выйти на сцену! Стучат барабаны. Один за другим мы высыпаем на сцену в опасный красный свет прожекторов, открывая шоу.***
За две недели, что я подрабатываю на танцевальной площадке при баре, мой круг хороших знакомых пополнился ещё двумя персонами. — Это было что-то! — верещала, окрылённая успехом, крошка Агнетт, залетая в гримёрку первой. Эта маленькая конопатая непосредственность со своими природными золотисто-рыжими кудряшками в хвостах выглядела слишком мило. — Мы так отожгли сегодня! Я вообще на одном дыхании всё делала! — О-о-о, я выдохлась, сегодня больше не встану, — спокойная Мерелин свалилась на диван, запуская свой маленький цилиндр на косметический столик как раз перед тем, как за него села я. — Но ты права, егоза, танцевали мы шикарно. Я даже не заметила, когда Цимерманн вооружилась внушительной косметичкой, чтобы свести с лица надоевшую краску. — Кажется, у Эгона очень лёгкая рука, и его красивый бантик действительно принёс удачу, — снимаю головной убор и распускаю волосы. Нет, всё же тугие высокие причёски вредны моей голове, мне по душе свободный стиль. Может, в старости буду собирать свою седину покрепче и разглаживать морщинки, а пока лучше не страдать. — Ты это о чём, Тиана? Какой ещё бантик? И при чём тут Эгон? — полуголая Шефер округлила и без того большие, по-детски наивные глаза цвета густой зелени. Ей не помешает научиться не отвлекаться, если уж начала переодеваться. — Так, не знаю, о чём ты там подумала, но ничего подобного. Поскольку к моему приходу вас в гримёрке уже не было, корсет затягивал сегодня мне он. Сказал, что бантик хорошо вышел, — Агнетт чаще всего косит под маленькую девочку, но вот когда её романтичной фантазии дают корм, лучше бежать как можно дальше. «Мне бы тоже не помешало привести себя в порядок…» — А мне кажется, всё не так просто, — улюлюкает Шефер, стаскивая платье целиком и оставаясь в одном нижнем белье. — Агнетт, бесстыдница, отстань от неё и накинь на себя что-нибудь немедленно! — засмеялась Цимерманн, пересаживаясь на стул с другой стороны от меня. Она сняла со спинки халат и кинула в руки трещотки. — Мерелин, тебе что, не нравятся мои кружева? — демонстративно повертевшись перед подругой, Агнетт начала волейбольный турнир скомканным халатом, и тот летал туда-сюда до тех пор, пока в дверь не постучали. Перепугавшись, Шефер расправила удачно оставшуюся у неё вещь и накинула на худенькие плечи, запахнувшись посильнее и подпоясавшись. Мерелин с почерневшей от поплывшей туши щекой серьёзно посмотрела сначала на дверь, потом на меня. — Это к тебе, — от неё и её шёпота резко повеяло холодом, заряженным скрытой угрозой. — Пусть ты ошибёшься хоть раз. С девушкой, смотревшей на меня сейчас, как на того, кого собираются убить, мы испытывали одно чувство — тревогу. Мерелин выглядела, мягко говоря, не дружелюбно: в пышных чёрных юбках, с густыми смоляными волосами, обрамляющими заострённое светлое лицо, на фоне которого синие глаза были всё равно, что две ледышки посреди и так жгучего снега. Прибавить не смытый грим, и героиня фильма ужасов готова. Перед тем, как встретить гостя на пороге, я глянула на Агнетт, потерявшую привычную улыбку. Девушка потупила взор, спустя миг вовсе отвернулась. Колючий взгляд Цимерманн оставил меня со звуком скрипнувшей дверной ручки. — Здравствуй, принцесса, — подняв голову, я напряглась. Серые с отливами ледяной голубизны глаза, ещё более опасные, нежели у Мерелин. В нос ударил запах сигаретного дыма и аромат дорогого парфюма. — Не помешал? — Мы ещё не переоделись, — не дав гостю взглянуть на оставшихся в гримёрке подруг, я жертвую собой для дальнейшего разговора в пустынном коридоре. Его, кажется, это устраивает. — Я привыкла, что вы ждёте в зале. — Хватит «выкать», это плохо звучит, — он коротко морщится, затем, глянув на меня в лёгкой задумчивости, чертовски красиво улыбается. — Сегодня было потрясающее шоу. Не зря вы сорвали аплодисменты стоящего зала. — Спасибо большое, — рамки приличия для обрамления диалога. — Ты устала. Думаю, тебе не помешает свежий воздух, поэтому предлагаю покататься немного по вечернему городу. Заодно посмотришь, насколько Берлин меняется ближе к ночи, — его голос уж больно похож на вязкую патоку или что-то вроде того, действует гипнотически с первых секунд. — Честно говоря, я не планировала сегодня активное продолжение вечера. — Это самое пассивное продолжение рядом со мной, поверь. — Господин Круспе… — я осеклась под его неодобрительным взглядом — Рихард, я… — Обещаю, что отвезу тебя к гостинице, если твоё настроение не улучшится. Такой гарантии хватит? Глупый смешок глушит рвотные позывы. Ненавижу себя. — Хорошо. Подождите меня, пожалуйста, в зале. «Может, он и прав, мне нужен воздух…» Вернувшись в гримёрку, молча переодеваюсь и собираю вещи. Мерелин и Агнетт делают то же самое, но их молчание — скорее, утешительный жест в мою пользу. Прощаемся мы спешно и тихо, с обещаниями встреться на следующей репетиции. Бар пустеет всегда быстро. Найти крупную тёмную фигуру Круспе, неожиданно разделившего компанию господина Штольца, для меня не составило труда. Интересно, о чём они там разговаривают? Надеюсь, не обо мне. Со стороны казалось, что Рихард слушал собеседника в пол уха, умело прикрывая незаинтересованность вежливыми улыбками да короткими ответами. Я бы даже назвала его вид самодовольным и надменным. Готова поклясться, имелось бы в запасе чуть больше времени — нашла бы этим своим определениям подтверждение. Но долго оставаться на месте и наблюдать мне не позволили: Цвен поднял руку, обрывая и речь Маленького Босса, и мои нелестные думы. «Вечер будет тяжёлым», — стиснув зубы, я двинулась к ним.***
Никогда не любила собирать репетиции утром — не самое лучшее время для работы с коллективом и работы вообще. Но в этом вопросе мы непререкаемо зависели от расписания репетиций Раммштайн, потому как пользовали их личную студию. За бесплатно. Плюс для нашего бюджета, минус для моих нервов, ибо быть обязанной кому-то я ненавижу. Нам любезно выделили пять часов до обеда, а после на прогон песен собрались бы уже сами Раммы. Глины явились вовремя и даже в состоянии полной боевой готовности. Видимо, осознание того, что это последняя репетиция перед подписанием контракта и день официального знакомства наших коллективов, так подействовало. Вообще приветствовать друг друга мы должны были сразу по приезде в Берлин, но произошла несостыковка в графиках; всё затянулось до сегодняшнего дня. Не самое хорошее начало сотрудничества. Всё шло спокойно, гладко и точно по плану, но только до первого перерыва, во время которого к нам заглянули господа немцы практически в полном составе. Сверившись с часами и сделав вывод о том, что им ещё слишком рано быть здесь, я насторожилась: уж не проверяют ли они нас? Вряд ли им от скуки нечем заняться. В студии стало людно, а мне вдвойне неспокойно, потому как некоторые важные лица я вижу по факту в первый раз. Песня встретила конец на чрезвычайно траурных нотах. — Делаем остановку, ребят. Пять минут, — бормочу я в микрофон и отключаю его, стараясь не показать взволнованности. Парни остаются на местах, похоже, делая вид, будто настраивают инструменты. Настя сразу подходит ко мне. — Они рано приехали, — подруга сбита с толку подобно мне. — Да, — на заднем плане мужчины собрались вместе, тихо переговариваясь. От их серьёзности по спине бегут мурашки. Пауль, улыбнувшись, помахал нам рукой. Это ободрило и позволило мне взять себя в руки. — Пойдём, а то некрасиво получится, если мы проигнорируем их. Потапова нехотя соглашается.***
Время пребывания в студии для Глинов вышло давно, но мы задержались на пару часов, затраченных на запланированное ознакомление со всеми членами немецкого коллектива и наоборот. Результаты не разочаровали ни нас, ни их. Наверно. В общем и целом они все прекрасные люди. Шнайдер, к примеру, очень добрый бесхитростный человек. Он более мягкий и менее серьёзный, нежели тот же Кристиан. Лоренц — рассудительный мужчина, внимателен, я бы сказала, осторожен в общении. В придачу он ещё и чудесный рассказчик и, поверьте, его биография позволяет оценить масштаб его личности. А Оливер, пускай и чрезвычайно скромный, но над его не такими частыми лаконичными репликами можно было хорошенько задуматься. Тилля и Пауля описывать принципиально не буду, ибо в этой истории их и так слишком много. Потапова как-то в шутку спросила, какого сценариста следует просить урезать их роли в эпизодах с нами, а я добавила, что готова доплатить за услугу. И ведь, знаете, в каждой шутке есть доля шутки. Верно кто-то когда-то подметил: участники Раммштайн — люди, такие разные по характеру, но они идеально дополняют друг друга. В каждом из них живёт абсолютная мудрость оставленных за плечами лет; чувствуется сила и выдержка при том, что пошутить немцы совсем не прочь. Они уверены в себе, потому что не сомневаются друг в друге, рядом с ними нет места страху. Неуместно прозвучит, но мне думается, одно только это в купе с энергетикой ритмов, языками пламени и снопами света заставляет толпы людей по всему миру стремятся быть ближе… Придя к своим самым великим и, что уж греха таить, приятным умозаключениям за сегодня, я обнаружила себя неизвестно, сколько сидящей на диване и вжимающейся спиной в его угол, а рядом вальяжно пристроился Пауль. Его сосредоточенный взгляд смутил меня. — Вы что-то хотели, господин Ландерс? — Ну, мне интересно, какое впечатление у вас сложилось о сегодняшней встрече. — Самое приятное. Мне казалось, будет сложнее, и я рада была ошибиться. Ваши друзья замечательные. Ритм-гитарист молча кивает, улыбаясь шире, чем прежде. Ответ он получил, но между нами остаётся недосказанность, потому я решительно не свожу глаз с Пауля, пока тот не раскроет истинную причину начатого разговора. Или пока я не пойму, что страдаю паранойей. — Татиана, вы не против сходить сегодня со мной куда-нибудь? «Это что-то новенькое. Что за проявления от него такие?» Я смотрю на Пауля с одним немым вопросом на уме, а задаю другой: — Можно узнать, а «куда-нибудь» — это куда? — Может, в кафе? Или вы из тех девушек, которых нужно водить только по ресторанам? Надо же было такое ляпнуть. Я опять начинаю раздражаться. — Я из тех девушек, которые хотят знать, зачем вы, герр Ландерс, так стараетесь? — Пытаюсь узнать вас лучше, составить впечатление, — простецки пожимает он плечами. Я удивлённо вздёргиваю брови, смотрю ритм-гитаристу в глаза и силюсь понять, чего он на самом деле добивается. Подозрения вскипают вулканическими потоками, накаляя меня изнутри; я чувствую, что он совсем не такой, каким хочет казаться и каким кажется. Естественно, добрый улыбчивый дяденька скорее понравится окружающим, не вызывая опасений. Но призрачных ощущений для меня слишком мало, чтобы принять окончательное решения на его счёт. Можно было бы согласиться на предложение и в непринуждённой, — хотя, чего это я — в принуждённой обстановке всё выяснить. Но нет, не хочу я никуда идти, пусть даже с самим Паулем Ландерсом. — Может, я сейчас отвечу на интересующие вас вопросы? — где там эти четыре кренделя из моей группы? Меня пора спасать. — Неужели старенький Пауль не достоин капельки внимания с вашей стороны? — его неожиданное перевоплощение в шумного ребёнка привлекло внимание членов моей группы и кое-кого из Раммов. Я растерялась, впоследствии так и не простив себе недостачу самоконтроля. — А вы довольно упрямы, герр Ландерс, — шепнула я. — Совсем немного. Так что, пойдёте? — Пауль приподнял подбородок, улыбаясь. Что ж, сегодня я уступлю его инициативе только в качестве эксперимента. — Ваша взяла.***
Ради шутки посигналив водителю, машину которого с лёгкостью обогнал на выезде с парковочного места, Пауль быстро вырулил на главную полосу и встроился в поток транспорта. Всю дорогу, пока его наполированный автомобиль увозил меня подальше от работы на другой конец города, мы молчали, впрочем, не отказывая себе в возможности встретиться изучающими взглядами в зеркале заднего вида. Не знаю, о чём были мысли Хайко, но вот моё воображение без устали рисовало изумлённые лица моих друзей, с синхронностью пловчих на олимпиаде ловивших отвисшие челюсти друг друга. В миг нашего отбытия Андрей пулей наклонился к Насте, обеспокоенно шепча той что-то, а подруга, пожав плечами, без особого энтузиазма махнула мне рукой и переключила внимание на Тилля, подплывшего к Глинам аки айсберг к Титанику. Не затонул бы наш кораблик. Мы успели добраться вовремя, как раз тогда, когда небо над Берлином заплакало. Пауль сказал, оно часто плачет, и к этому нужно привыкнуть. Хорошо, что помимо визуальных спецэффектов разразившаяся на улице буря никак не касалась тёплого уютного зала, каждой частичкой впитавшего пряные ароматы, наполненного мягким светом и убаюканного ненавязчивым пением столовых приборов. Немецкая строгость и аккуратность подарили этому месту выдержанный в едином цвете стиль, а еда и обслуживание не уступали уровню ресторанов. Отмечать мелочи я люблю по жизни, только сейчас надобность в самых мизерных оценках возрастала далеко не из-за моих склонностей. — Спасибо, вы не дали мне умереть от голода, — салатом из оливок, зелени, сыра и специй, который Ландерс неотступно набился оплатить, я так и не наелась, но заказывать что-то дополнительно не стала, потому что это лишние затраты чужих средств. Счёт за заказанную мною самую недорогую закуску Пауль оплатил вместе со своим, не дав и рта раскрыть для возражений. Теперь чувство долга поджаривает на адской сковородке мою совесть. Ох, не к добру активность герра Ландерса. Зарабатывает очки к своей карме что ли? Или у него созрел какой-то коварный план по использованию меня в известных только ему целях? — Ты похудела с нашего визита в Москву, — я попросила его обращаться ко мне неформально, но привыкнуть к этому пока сложно. — Господин Ландерс, мы ведь не о моём весе будем говорить? — Я тебе неприятен? — вдруг выдаёт собеседник, всем своим видом показывая искреннюю озадаченность. От этих слов я напряглась. — Простите? — мне нужно время, пара секунд, ибо пугаться во второй раз или тешить самолюбие Пауля своим смущением я не собиралась. — Я тебе неприятен? — повторяет он, хотя я и в первый раз прекрасно слышала вопрос. Разве я настолько скверно выгляжу в его глазах… «А кто только что искал корысть в любезности Павлика?» Сдержанно выдохнув, поворачиваюсь к мужчине так, чтобы продемонстрировать полное сосредоточение на нём. — Это не так. Вы мне… симпатичны, — дабы смысл фразы не исказился, я поспешила добавить: — Как человек. Не поймите превратно, пожалуйста, ничего плохого на ваш счёт я не думаю, конечно. Но и на особую дружбу между нами вряд ли стоит рассчитывать. Уф, сложно, однако. — Почему же? Ты меня совсем не знаешь. — Хотя бы потому, что мы в разных возрастных категориях. Я вам в дочери гожусь, никак не в друзья. Но и такой расклад уже не возможен, я опоздала родиться не в том месте. Деловые отношения для нас желательнее всего. — А я думал, что человека любят не за возраст, а за душу. — О любви речи не идёт, но я вас уважаю, это так. Потому и не хочу служить причиной для неудобств. Сегодня нас уж точно заметят без сопровождения за простой чашкой кофе, а позднее поползут сплетни и начнут распространяться глупые домыслы. Ни мне, ни вам это не будет на руку, а только усложнит жизнь. А мы ведь договорились сообща бороться с ложной информацией, помните? Почему бы изначально не привыкать держать дистанцию? — То есть разница в возрасте не сослужит нам добрую службу? Изворотлив, чёрт. — Человеческое воображение способно исказить всё до неузнаваемости, а уж приписать нам с вами интрижку и подавно не постесняется. Многие знаменитости живут на сенсациях из личной жизни, это их хлеб. Я не хочу этого. На интервью в Москве была неслабая предпосылка, и меня это взволновало. Не скажу, что не была готова, но мне было неприятно. Теперь я хочу продумать всё наперёд и меньшими усилиями избавить нас от нужды прятаться от общественности. Да и вы, герр Ландерс, оставив мои тайны при мне, меньше разочаруетесь. Ох, надеюсь, он не считает меня совсем конченной. Впрочем, если бы считал, было бы проще. — Чем такая, как ты, — а это ещё что такое? «Такая, как ты…», — может разочаровать такого, как я? Не долго, но внимательно разглядываю лицо Хайко и качаю головой. Ну, пусть пеняет на себя. — Знаете, кто самые опасные люди на земле? — Пауль пожимает плечами, скорее, для того чтобы ускорить процесс разоблачения. — Лжецы. Люди ненавидят в других то, что в себе искоренить не могут, как я ненавижу ложь, но сама, как бы не старалась бороться, зависима от этого порока и, уверена, вы бы не хотели, чтобы рядом с вами находился такой человек. Пауль молчит всё дольше, потому я начинаю рисовать у себя в голове, как с минуты на минуту он встанет, по-немецки вежливо извиниться, уйдёт и больше никогда не задастся идеей узнать меня. Люди предосудительны, значит, моего намёка должно быть достаточно, чтобы отпугнуть. — Значит, себя ты ненавидишь куда сильнее. Это, должно быть, тяжело — удерживать ограничения. Но вокруг тебя есть люди, не боящиеся этой твоей стороны. Я тоже не испугаюсь, — моё окаменевшее лицо с глазами по пять рублей ритм-гитарист оставил без комментария, продолжая мысль: — Я немало пожил, чтобы научиться разбираться в людях и думаю, ты просто из тех, кто по привычке всё усложняет. Плюс сто очков Ландерсдору за потрясающую прямолинейность. Его наблюдения словно катком проехались по моим липовым убеждениям и переломали скелет, на котором так давно держалась моя жизнь. О, если бы все люди могли так же хорошо видеть душевные шрамы друг друга, мир, где правит добро, не казался бы утопией. Он точно с нашей планеты? Нет, я была бы рада, если бы ему действительно было плевать на всю ту грязь, которая приросла ко мне ещё до нашей встречи — человечность мною ценится очень высоко, и её-то, как раз, в моей жизни катастрофически не хватает. Но Хэппи Энды пишутся не для нас. — Не пробовали никогда писать книги по психологии? Разбогатели бы, — попытка загнать разговор в шутовское русло со всех сторон выглядела провальной, мягко говоря. — Не буду пытать тебя нравоучениями, мы же пока не друзья, — опять этот его сарказм плещет, хоть вёдра подставляй. — Лучше скажи, ты, правда, учитель по образованию? — Откуда вы знаете? — У Анастасии спросил. «Она мне ничего не сказала про разговор с Ландерсом…» — Да, это правда. А что, не похожа? — Напротив, у тебя все задатки. Просто ты такая молодая… С чужими детьми работать сложно, не каждый родитель справляется хотя бы с одним ребёнком, а тут целый разношёрстный класс… Сколько у вас платят учителям? — Ну, на ваши евро примерно 265 евро в месяц. — Так мало? Что ж, теперь я восхищаюсь твоей выдержкой ещё больше! — В стране, откуда я родом, это нормально, хотя вовсе не окупает эмоциональные затраты. Я не очень хотела получать профессию учителя. Мама настояла. — Скучаешь по родителям? — Да не без этого… Ладно, хватит обо мне. Ваша очередь рассказать о себе. Раз уж мы так мило общаемся, я с удовольствием послушаю всё, что можно о вас узнать. — Хорошо! И он рассказал. Рассказал больше, гораздо больше, нежели ожидалось мной; с самого начала, так, чтобы у меня не возникало вопросов или неверных предположений. Я знала, что Пауль из тех людей, которые не умеют грустить в затяжку и не могут усидеть на одном месте без дела слишком долго. Это, вероятно, самый солнечный человек «солидных лет» в радиусе пяти вёрст, который в свои пятьдесят с хвостиком так и не избавился от синдрома «большого ребёнка». Ландерс не был таким же себялюбивым щёголем с обложки глянцевого журнала, как тот же Круспе, но мир и так открыл в нём сногсшибательного мужчину, достоинства которого не спрятать за грубым образом металлиста. Пауль, словно согретый солнцем, оптимист с невыраженной усталостью, скрытой за множеством улыбок. Вот что я знала раньше, и этого вполне хватало. Меня не заботило, что за плечами у Хайко долгий, но всё равно развалившийся брак и уже взрослый самостоятельный сын, которого Ландерс безмерно любит. Что потом был второй круг; попытка создать крепкую семью позволила Паулю стать отцом дважды — у него родилась дочка. Они видятся часто, поскольку Эмиль и Лили благодарные дети и приезжают к отцу на праздники, время от времени заглядывают на концерты, когда один не занят съёмками в очередном шедевре немецкой кинематографии, а другая находится на каникулах. И тогда Пауль чувствует себя нужным, от того самым счастливым; тогда мир существует для него утопичным царством радужных бликов. До определённого момента. Частичка семьи рядом исчезает, сказка рассыпается, всё снова возвращается в привычное рутинное русло бесконечных рабочих моментов с репетициями да шумными попойками наперевес. Друзья не спасают — Пауль не может отвлечься, забыться вместе с ними где-нибудь на окраине Берлина среди алкоголя и гремящей музыки. Ближе к концу мысли в голове носились как угорелые, и я, собрав их воедино, с ужасом поняла, почему смеющийся взгляд Пауля вызывает у меня чувство тревоги. Передо мной сидел тот самый «настоящий» герр Ландерс, которого я искала за образом «зефирного» балагура; человек, который, разменяв пятый десяток, бежит с жизнью наперегонки, не останавливаясь и не оглядываясь, ведь это так страшно — прожить жизнь, посмотреть назад и вдруг хоть в чём-то разочароваться. Ландерс избегает опасных разочарований. Он нужен в группе, где его ценят коллеги по сцене, нужен толпам кричащих в эйфории фанатов, но это совсем иная нужность, не греющая, не лечащая, холодная и утягивающая в бездну со смертью на самом дне. Пауль сам намекнул, — иными словами и, конечно же, «в шутку», — что чрезмерно долго и быстро нёсся вперёд год за годом, и внутренние батарейки всё же израсходовали заряд: он устал отдавать тепло, не получая равнозначности взамен, устал старательно светиться ярким светом, устал посылать лучи добра направо и налево. Разбавлять окружающий мрак тоже не выходит, как раньше, и ничего ему не хочется, кроме как бросить всё к чертям собачьим, схватить любимую гитару, да свалить, куда подальше от всего дерьма, какое наплывает каждый божий день и которое приходится разгребать чуть ли не голыми руками. Я не могла не проникнуться его откровениями. Его правда, неизвестно почему открытая мало знакомой девице, пробила брешь в бастионе хладнокровного отторжения.***
Вернулась я позднее девяти часов вечера, и была встречена настоящими пытками. Наши похождения с Ландерсом пришлось пересказать едва ли не посекундно. Где были, что делали, что он говорил и что я отвечала, как он сидел, как смотрел, чавкал ли, сколько раз в туалет бегал или как долго ковырялся в носу — они всё спросили, а потом ещё откомментировали. Вот честно, раньше не замечала, но оказывается, наши мальчишки похлеще бабулек на лавочке у подъезда — за интересную новость на лоскуты порвут. Возможно, факт, что за столько лет меня куда-то пригласил мужчина, — к тому же сам Пауль, — а я не сумела отказаться, сорвал с их башен крыши окончательно. «Знали бы они про наши встречи с Рихардом — слегли бы с сердечными приступами». После нашего разговора с ритм-гитаристом я не осмелилась хоть слово сказать о своём недовольстве, освещала только положительные моменты, бережно храня в тайне трагичные эпизоды глубинных воспоминаний Ландерса. Не думала, что такое возможно, но своё отношение к Паулю я готова пересмотреть. Потапова молча сидела в кресле, меняя у гитары струны с поразительной скоростью нервной белки. Даже не взглянула на меня, пока Саша, Рома и Андрей не ретировались к себе в номер, получив все интересующие их детали на блюдечке с голубой каёмочкой. — Рада, что ты хорошо провела вечер, — Настя недовольна, и я стараюсь угадать, где собака зарыта. — Но ты ничего мне не хочешь рассказать? — Например? — Например, о том, что собиралась скрывать ситуацию с матерью. Почему об этом я узнаю не от тебя, а от Нины? Почему, блять, ты так любишь тащить всё на себе и никогда не попросишь помощи у своих друзей?! Ты ненормальная?! — А-а-а, ты об этом, — чувствую, как наш Остров Дружбы* трещит по швам. — Сейчас группе не нужно волноваться из-за чего-то постороннего. Анастейша смотрит разочарованно, словно я совершила преступление против неё. — Ты считаешь нас посторонними для себя? — Не заводись, ты неправильно поняла… — Тогда с чего ты взяла, что мы должны считать тебя и твои заботы чем-то таким? Как мы можем полагаться на тебя, если сама ты нам не доверяешь? — Я доверяю, Насть! — подорвавшись с края кровати, на которой сидела, я метнулась к панораме города за окном. — Оно видно! — Чем бы вы помогли мне конкретно в этой проблеме?! — вспылила я, разворачиваясь. — Может и ничем, но мы бы хотя бы знали, что происходит! Мы больше, чем кто-либо имеем на это право! — О-о-о, да неужели?! А я имею право вовремя узнать о том, что моя лучшая подруга слила информацию обо мне неизвестно кому! Привет тебе от Пауля! — Считай, мы квиты! Вовремя замолчать — порой лучший способ предотвратить падение вниз, не усугублять ситуацию. Тишина полезна, особенно для признания ошибок, для переосмысления и переигровки обстоятельств. Она позволила нам обеим выдохнуть, распустить клубок нервного напряжения и не наделать глупостей. Я села обратно. Не знаю, когда всё так закрутилось, и в какой момент жизнь начала казаться мне кошмаром. Ответственность за подписание контракта с Раммами, финансовые трудности, вынудившие меня устроиться на подработку в бар и частенько забивать на репетиции, новости об ещё одной болезни моей матери, с которой нет связи — всё навалилось разом, так что я понятия не имею, за что хвататься, Насть… В последнее время вообще хочу тупо лечь и ничего не делать… хочу покоя. — Щадить тебя я не буду, сама виновата, что довела себя. — Знаю. — Только не летаешь! — обиженный тон Аси испаряется. — Нина звонила мне днём, сказала, чтобы я передала тебе номер счёта, куда переводить деньги на операцию. Ты к тому времени уехала со своим Ландерсом, и я не успела ничего передать. Заламываю пальцы от напряжения, которое приносят мне собственные воспоминания.Месяц назад.
«— Что-то случилось? — вопрос в лоб провоцирует подозрительное молчание по ту сторону телефонной линии. — Мама не хотела бы, чтобы я тебе говорил, но что бы у вас не происходило, вы всё равно родные люди, ты должна знать… — Что знать? — Мама в больнице, — бумажки рассыпаются по полу номера. — Почему? Ноги? — Сердце, митральная недостаточность. — Чёрт… Давно? — Вчера положили. Врачи говорят, нужна дорогостоящая операция по замене сердечного клапана на протез. Мы собрали, сколько смогли, но тут даже четвёртой части нет. — Я что-нибудь придумаю. Попробую разузнать про операцию у немецких специалистов. — Немецких? — Уже три недели как я в Германии работаю, пап. — Значит, твоя мечта сбылась — хоть одна радостная новость. У тебя там всё в порядке? — Пока справляюсь. — Это хорошо. Ты приедешь? — Отец знает моё молчание и больше не ждёт ответа. — Приезжай, даже без денег. — Да, пап, я всё сделаю».Настоящее время.
Я пересказала Потаповой всё как есть, но, несмотря на откровения, мне не стало легче. — Он звонил дня четыре назад. Я по-прежнему не могу ничего изменить, хоть и устроилась на подработку. — И кем? — Танцую, и если ты спросишь, я не стриптизёрша. — Кто бы сомневался, — подруга ухмыляется. — А оплата? Как у вас с этим? — Платят после каждого шоу, иногда больше, чем оговорено в контракте, если реакция публики потянет на премиальные. Я отложила немного, но там и десяти тысяч в рублях не наберётся. А тут ещё у нас тык впритык с деньгами. — Ну, тут уж мы все вместе впрягаться должны. Давай я возьму на себя ответственность за финансы группы. Давно пора так сделать. — Спасибо, — уговаривать меня о передаче обязанностей казначея не требовалось. — И ещё кое-что… Ты знаешь, Рихард в городе. — В смысле?.. Так, подожди, откуда вести? — Он уже неделю ошивается в баре, где я подрабатываю… Приходит как на работу, сидит всё выступление в тёмном углу, дожидается меня. Последние дня три подвозит до гостиницы. Потапова открыла и закрыла рот, как рыба на дне засохшего водоёма. — Ты сейчас не прикалываешься? Мы про одного и того же Рихарда говорим? — Гитарист Рихард Круспе на свете один, так что не сомневайся. — Ты посмотри, какая ненасытная мамзель: и Ландерса заграбастала, и Круспе при деле, — фыркает подруга. — Не говори так, словно я напросилась. — Да я же шучу, успокойся! А всё-таки как так вышло, что вы встретились и познакомились? — Новый альбом Эмигрейт почти готов, пару клипов отснять осталось; Круспе ненадолго вернулся в Берлин развеяться. Случайно зашёл выпить в наш бар, ну, и пошло поехало, — в переизбытке эмоций всё сильнее хмурюсь. — Я сама не понимаю, как объяснить всё это. — Только потому, что это Рихард? Ландерс-то для тебя такая же проблема, нет? — Пауль — безобидный одуванчик на фоне этого здоровенного дракона. — Вот и делай выводы. Смотри не обижай цветочек, а то, кто знает, может и у него тёмная мстительная сторона имеется. — Для образности Настя изобразила руками венерину мухоловку. — Кстати, Рих знает, кто ты? Знает, что наши группы готовятся к сотрудничеству? — Рихард знает, что я из России, что приехала с друзьями и что я в курсе его деятельности. Звал меня на концерты. Вроде, обмолвился, будто с месяц назад Тилль звонил ему спросить совета по нашей группе, но вот что странно: такое впечатление, словно Круспе вообще не сильно заботит, кто будет колесить с Раммштайн. — Он не может не знать… Подумай сама: его как основателя Раммов, человека, поднявшегося в основном за счёт этого проекта, не может не волновать наш уровень, — Потапова встаёт, разминает кости и расхаживает по комнате заведённым маятником. Всё, о чём подруга твердит, о чём рассуждает, живёт в моей голове который день одним сплошным и до тошноты надоевшим волнением. — И что? Продолжение есть или это всё? — Вчера он предложил мне лететь в Америку. Сказал, что может обеспечить меня ролью переднего плана. — Не через постель, надеюсь? Шестое чувство тебе ничего не нашептало? — Ты удивишься, но нет. — Странно. Обычно его у тебя клинит на возможных подвохах. Одно содружество с Раммами чего стоит! — Настя прищурилась и задала следующий вопрос: — Ты согласилась? Я отрицательно покачала головой. — Это оплатят? — Да. — Тогда соглашайся. — Издеваешься? Предлагаешь бросить вас тут одних? — Тебе нужны деньги, чем скорее, тем лучше. Здесь ты их не заработаешь так скоро. Огласки тебе не нужно, поэтому пока есть окольный путь, используй его. — Не забывай, ты говоришь не о ком-то, ты говоришь о Рихарде Круспе. Ничего, что нам с ним ещё работать? Представь, во что это может вылиться. — Петушок Круспе не облезнет. Ты, главное, решай, что важнее для тебя: совесть или жизнь родного человека. В её словах столько же логичности, сколько во мне смятения. — Сначала убедим всех, что мы достойны выступать с Раммштайн. — Само собой! *Остров Дружбы — отсылка к мультфильму студии Дисней «Головоломка».