Куда это небо плывет, когда это утро придёт, Когда реки смоют мосты, где будешь ты? Когда эта осень пройдет — холодная вьюга придёт, И сердца остынут края, где буду я? ©
____________________________________________________________________________
Со дня Максидрома пролетела — ни много, ни мало — почти неделя. Вопреки ожиданиям, после грандиозного рок-фестиваля работы у Глинов только прибавилось: пять дней к ряду мы посвятили даче развёрнутых интервью на телевидении и записям передач на различных радиостанциях, освещающих музыкальную жизнь России. Дилетанты вроде нас и мечтать не могли, что выйдет нашуметь в таких масштабах, но сам факт и численность предложений стать «специальными гостями» говорили сами за себя и служили доказательством, что сказка вполне возможна. В общей сложности на почту «Глинтвейн» поступило одиннадцать приглашений, заполнив график нашей занятости ну очень быстро и плотно. Мы не успевали отрезветь от одного звёздного часа, как за ним следовал другой, с новой порцией стандартных и не слишком вопросов. Возможность прокачать скилл популярности упускать в здравом уме никто бы себе не позволил, а мы, которым кусочек славы оправданно достался трудом и потом, и подавно обещались показать себя во всей красе. Сложно ли было? Как сказать?.. Всякий раз мы словно на войну собирались, не зная, чего можно ожидать при встрече с корреспондентами или педантично подготовленными ведущими. Предвидеть темы и ход таких встреч до конца никто никогда не может, если он, конечно, не пророк или Ванга. Поскольку среди нас нет никого со столь неординарными способностями, оставалось лишь предполагать, готовиться, а порой надеяться пройти испытание «на дурочка» — это вполне в человеческих возможностях. Вечерами Глины собирали совет, где обговаривали, что, кто и в какой форме сможет осветить. После пяти дней беспощадной бомбёжки по нашей биографии и личным жизням мы поняли, как, оказывается, сложно раз за разом прогонять одно и то же, сидя в душном павильоне под софитами и камерами, нацеленными на то, чтобы вытряхнуть из нас как можно больше интересных фактов и вкусностей прямиком на стол к голодным фанатам. Не было нам покоя, даже эфиры в студиях радиостанций, где мы благополучно были изолированы от любого визуального внимания и могли хоть на чуть-чуть расслабить булки, отнимали силы не хуже открытых выступлений. Выражаясь более лаконично, это был самый настоящий Ад для Глинов, с жаром, таким, что на край света впору бежать, и чертями в виде сценаристов, способных переплюнуть самого Сатану в коварстве. Трудно поверить, мы ни разу за всю неделю не притронулись к алкоголю — переносить ежедневные потрясения на трезвую голову опасно для психического здоровья, но возможно. Что странно, я ведь не запрещала ребятам пить — они сами отказывались, да и вообще после Максидрома заметно стали набирать очки ответственности. Зато теперь все Глины поголовно курят, даже те, кто был против потребления табачной продукции — это я про наполовину ЗОЖников Сашку и Ромашку говорю. Они решили, что сигарета может временно заменить бутылку антистрессового спиртного. Безумный ритм поглощал нас с головой. Когда там думать про Раммов. На самом деле за стремлением «засветиться-везде-где-только-возможно», загнать себя и согруппников до состояния лошадей на скачках скрывались мои бессовестные старания отогнать прочь гнетущие мысли о предложенной вакансии запевал в гастрольном туре немцев и то гнусное чувство тревоги, с которого, собственно, всё и началось. Время неумолимо неслось вперёд, а мы так и не сдвинулись с мёртвой точки. Сколько бы раз я не пыталась внушить себе мысль, что влияние Rammstein — не та привилегия, которой стоит пренебрегать только потому, что у меня «на душе не спокойно», ничего не помогало. Глины знали о моей оппозиции, а я знала, что не имею права действовать без их согласия, пускай последнее слово прежде и было за мной. Ранним субботним утром, таким же серым и пасмурным, как моё настроение, нам оставалось появиться в студии радиостанции «Европа Плюс» для дачи последнего запланированного интервью. Пока я наводила марафет на лице, замазывая синяки под глазами, ребята явно сговорились добить мой настрой окончательно. — Сегодня уже суббота, — как бы издалека начинает Ася и сразу же ставит вопрос ребром: — Что мы делаем с хлопцами из Германии? — Если не ошибаюсь, Линдеманн с Паулем останутся в Москве до конца месяца. После будет поздно локти кусать, — под скрип моих зубов, слышный только мне, продолжает Рома. Моё отражение закатывает и закрывает глаза. — Нужно что-то решать. — Наскоком? — Если ты не заметил, Андрюша, мы и так затянули с этим! Всё откладывали! — Раз наскоком, то будем голосовать. Побеждает абсолютный перевес мнений, — разворачиваюсь к ребятам на каблуках. — Я за! Кто ещё? — сразу выдала Потапова, а за ней поднял руку и Андрей. Саня и Ромашка уставились на меня. — Не смотрите на меня, голосуйте. — Я против. Нам не сделает чести работа на кого-то более крупного. Люди могут решить, что нас купили или ещё что похеровее. Я не хочу портить репутацию группы скандалами. В России нас уже любят, а мировая слава наживается реальным потенциалом и трудом, а не щедростью со стороны, — высказал большинство моих опасений Скримаков. Большинство, но не все. — Я склонен согласиться с Ромычем, — даже озвучив точку зрения, Саша колебался: ему было важно поддержать Настино мнение, но ставить будущее группы на кон из-за личных чувств парень не стал и слава богу. — Лёгкий путь может быть тупиковым. На этот раз рисковать не разумно — можем не выйти победителями. — Сейчас у нас ничья, но поскольку Тиана так же намерена сопротивляться, можно сделать вывод, что мы никуда не едем, — рассудила раздосадовано подруга. Когда Потапова резко смолкает, дёрнув бровями, я заново переосмысливаю груз ответственности, лежащий на моих плечах. — Разве я дала ответ? Не решай за меня, — на большее — навсегда расставить точки над «ё» — к несчастью, меня не хватает. — Ты постоянно напоминаешь, что вся топовость идеи с немцами тебе как кость в горле, и ты вообще им не веришь, и предпочла бы никогда не пересекаться! Как ещё можно решить? — у-у-у, понеслась душа в Рай, тащите сети. — Как бы там ни было, свой голос я придержу до окончания интервью. В мои планы не входит ссориться с тобой и гробить наше будущее.***
— Несмотря на то, что вы персоны обсуждаемые и, в какой-то степени, знаменитые, особенно после рок-марафона «Максидром», в Интернете о вас написано очень мало. Скажите, к чему такая скромность? — ещё даже не прослушав вопрос ведущей до конца, я прикидывала, что ответить. В прямом эфире малейшая осечка недопустима. — Мы не нуждаемся в обсуждении наших личностей и личной жизни. Самореклама в нашем коллективе достигается творческими способностями, но никак не биографическими фактами. Но вы можете задать нам несколько вопросов сегодня. — Эксклюзив? — девушка напротив явно рада. Как же, живой материал для шоу. — Что-то вроде того. — Хорошо, начнём с простого. Почему вы выбрали такое название? — По началу «Глинтвейн» просто хорошо звучало среди всех перебираемых нами слов, мы не вкладывали в название смысла, — отвечать взялась Настя. — Сейчас же дело не только в звучности одного слова. Мы ставим музыку в один ряд с алкоголем и, в некотором роде, даже наркотиками по оказываемому эффекту. И если глинтвейн, по сути, это обычное вино, подогретое, с добавлением специй, то мы — те самые специи, придающие алкоголю музыки особый вкус. Так как-то. — Интересная интерпретация, но тогда почему на вашем логотипе никак не связанные с ней дракон и змея? Это отдельные символы? — Это символика основателей, — Andre опередил готовую продолжать повествование лид-гитаристку. — Дракон — символ жизненной и физической силы, белая змея — мудрость и хладнокровие. Честно сказать, наши девчонки во многом схожи с этими рептилиями. После присоединения к этой парочке мы не настаивали на добавлении к эмблеме собственных деталей. — А кем вы себя чувствуете? — Вики, которая ведущая, обворожительно оскалилась на Славина, теребя каштановую прядь волнистых волос. Ох, голубки на одной волне. — Лично я гордый лев, — готовьтесь, сейчас в программе «Диалоги о животных» брачные игры начнутся. Николай Дроздов не одобряет. «Павлин ты, Славин, самый натуральный». — Или кролик, — намёк Насти поняли все. — А ты натуральная змея, ядом знатно плюёшься, — пока, вместо брачных игр, не начались петушиные бои, я успешно разнимаю идиотов-коллег: оба получают болезненные пинки по ногам. В моменты неуместных перебранок мне неловко перед окружающими. Люди не всегда понимают подобные взаимоотношения. — Они шутят так. Ещё вопросы? — Да. Расскажите немного о том, как вы решились создать группу, как протекал процесс и что вы чувствуете, оглядываясь, так сказать, на проделанную работу? Достигли ли вы того, к чему стремились? — Это один из тех вопросов, на которые мы отвечали, по меньшей мере, раз десять только за эту неделю. Так что ничего нового вы не услышите. Мне кажется, мы достигли значительных успехов, что не стало бы возможным, не соберись мы тем составом, каким пришли сегодня в эту студию, — в голове вереницей проскальзывают яркие образы прошлых шести лет. Я улыбаюсь, переглядываясь с друзьями. — А сама идея создания группы — Настина заслуга. — Она скромничает. Тиана практически везде выступала и выступает нашим лицом, — своим уточнением Потапова мгновенно и вовсе недвусмысленно обозначила мою роль в жизни группы. — Наша слава — следствие её политики, которая дала грандиозные плоды. — В самом деле? — ведущая уставилась на меня. — Правда, и ни капли преувеличения, — вставил Славин. — У нас нет агентов, потому что есть Тиа. — Хватит ребят, — Бог обделил меня стыдом, а вместо этого наделил фигуральным умением убивать взглядом. Полезный навык, когда рядом крутятся вот эти вот четверо. — Знаете, мы начинали в городе за четыреста пятьдесят километров от Москвы, пели в маленьких барах и ресторанах. Сначала вдвоём, потому как в таких маленьких городах сложно привлечь людей к созданию масштабного музыкального коллектива. Затем появились Саша, Андрей и Рома — с ними нам очень повезло, — довольные моими похвалами, все трое закачали головами. — Ну, и с тех пор пошло-поехало. Мы хотели исполнять собственную музыку и песни, но чтобы делать это качественно и красиво, нужно заработать на покупку специального и весьма дорогого оборудования, к примеру, или тот же пошив сценических костюмов. В общем, хлопот только прибавлялось. Когда у нас скопилось достаточно наработок, мы вложились в идею с записью первого альбома. — Были ли у вашей группы негативные моменты? И если да, то какие? — Хоть между собой мы ни разу серьёзно не поссорились, поначалу было очень не просто: у кого-то учёба, у кого-то работа, семья, музыка — одно вытесняло другое, и из-за этого мы постоянно балансировали сразу на нескольких лезвиях. Такая своеобразная подготовка к тому, что мы имеем на данный момент, — вот вспоминаю, и сердце сжимается от трогательной ностальгии по пройденным этапам нашего пути. — «Глинтвейн» — это в первую очередь надёжные друзья, вторая семья, а только потом музыкальный проект с условностями и контрактами. Сейчас мы развиваемся дальше и не собираемся останавливаться, но, думаю, мы навсегда останемся, прежде всего, собой, сохраним верность себе и друг другу. Если говорить о каких-то иных неурядицах, то их по пальцам можно пересчитать, мы стараемся не допускать провалов. — Самую страшную историю из своей практики можете рассказать? — Трудно судить сейчас. Всё, что тогда казалось страшным и способным нас уничтожить, теперь мы вспоминаем с улыбкой и частенько подшучиваем друг над другом. Но раз уж вы спросили, то да, есть одна история и она как раз с концерта Максидром, — я моментально догадываюсь, какую нашу тайну Саша безжалостно раскроет, и совсем не против. Мне не обязательно слушать гитариста, я мысленно окунаюсь в собственные воспоминания того вечера, когда мы отыграли черновую песню. Ох, я чуть не скончалась от инфаркта тогда, между прочим! Голову занимают совсем иные, не связанные с творчеством мысли, и их скопление до последнего не оставляет меня. — Признаюсь, что тоже недавно купила диск с вашими песнями, — Вики заулыбалась ещё шире, повертев перед нами CD. — Не могли бы вы оставить на нём автографы? — С радостью, — сборник быстро кочует из рук в руки. — Ну, а я напоминаю, что сразу после рекламы в нашей студии появятся участники одной из знаменитейших заграничных метал-групп. Не переключайтесь, чтобы не пропустить знаменательную встречу в прямом эфире! Ведущая отключает микрофоны, начинается рекламная заставка. Мы ненадолго расслабляемся. Тогда же боковым зрением я выхватываю два жирных чёрных пятна со стороны двери, где никого быть не должно. Повернув голову, вижу новоприбывших, морщу нос, едва ли не падая со стула. Вы ни за что не угадаете, кто стал нашими соучастниками на следующие сорок минут эфира. «Что за чёрт?!» Провожаю парочку одними глазами, напряжённо замотав ногой под столом. Ассистенты рассаживают гостей на свободные места, так, что один из них чуть ли не касается меня плечом. Между ведущей и иностранными металлистами посадили переводчика. Настя пнула мою ногу своей, чтобы я, слишком увлечённая мысленным отрыванием чужих голов, наклонилась к ней пошептаться. — Лицо проще, а то сразу ясно, насколько ты не в восторге. Я поджала губы, заставив борозды возмущения на лбу разгладиться. Поздно. — Вам это не нравится? — пока не началась вторая часть интервью, тихо спрашивает Пауль, теперь сидящий рядом со мной. Аромат его шикарного парфюма отвлекает падкую на такие мелочи меня — я благополучно пропускаю мимо ушей половину фразы. Но запах-то реально вкусный, так что мне не стыдно за себя, да-да. Хоть какая-то отдушина во всём этом театре абсурда. — Что? — без стеснения переспрашиваю, теперь слегка наклоняясь в сторону немца с какой-то нервной улыбкой; он так же сместился ко мне. Меня почти передёргивает от его резкой и такой ненужной близости, но приходится справляться, беречь непринуждённой вид. Вон, как все вокруг уставились и, уверена, уже приняли нас за прекрасно ладящих коллег. — Вам не нравится быть в центре внимания, если это не большая сцена? — шепчет Ландерс рядом с моим ухом. «Мне не нравится ваше присутствие здесь!» — Есть немного, — ладони вспотели, что само по себе плохой признак. — Такие близкие общения выматывают меня куда сильнее, чем несколько часов, проведённых стоя с микрофоном в руках. — А ещё СМИ способны как поднять наши рейтинги, так и навредить имиджу группы. Я не могу позволить этому случиться. Сейчас наше общение заметят, и риск возрастёт. — Боитесь, что нам припишут роман? — Ландерс резко, как бы игриво дёргает бровями, и взгляд его вряд ли сойдёт за бесхитростный — уж слишком блестят бесстыжие серо-зелёные очи. Как будто уличил меня в чём-то. — Это вряд ли, — меня пробило на издевательский смешок, — романтикой тут совсем и не пахнет и, смею надеяться, вы, Пауль, поможете мне не допустить распространения грязных домыслов, ради общего спокойствия. — Конечно. На самом деле я надеялась на другое: что хоть раз играть чужим мнением мне не придётся, но, как назло, обойтись без отговорок не выйдет. «Не нравится мне это…» — Минута до прямого включения! — предупреждает голос из рубки звукозаписи. Пока в студии воцаряется рабочая атмосфера, непонятная неоднозначность оседает тонким противным налётом на моих гиперактивных серых клеточках, отпугивая любые другие мысли. — Пятисекундная готовность! — тугие наушники сдавливают и без того ноющую голову. — Внимание! Заставка, микрофоны, работаем! — А я напоминаю, что сегодня у нас прямой эфир с новой перспективной рок-группой «Глинтвейн». Во время рекламы, как обещалось, в студии радиостанции «Европа Плюс» появились — вы не поверите — участники немецкой метал-группы «Rammstein»! Вокалист Тилль Линдеманн и гитарист Пауль Ландерс согласились пообщаться с нашими слушателями в прямом эфире. Поэтому советуем не упустить уникальную для каждого фаната возможность успеть дозвониться к нам в студию в числе первых! Радость в скакнувшем на пару децибел голосе Вики у немцев вызвала обречённые улыбки, а мне добавила причин хотеть свалить отсюда, пока ведущая не заблевала всё вокруг радугой. Повторюсь: мне это не нравится. — Тилль, мы знаем, что вы почти тайно прилетели в Москву, чтобы посетить фестиваль Максидрома. Зачем такая скрытность? — переводчик Григорий, но не Лепс, работал быстро и чётко, без лишних эмоций, и хотя я переводила всё из первых уст, его дубляж мне нравился значительно больше. Может, потому что в нём не было эмоций? Совсем. — Тут небольшая ошибочка. Мы приехали не конкретно на музыкальный фестиваль, а потому что Пауль давно хотел вернуться в Россию и буквально заставил меня бросить всё ради небольшого отдыха, — кивнул немецкий фронтмен, посмеиваясь над немым вопросом, прописанным на округлом лице Ландерса. Бедный Пауль явно не ожидал подставы от друга. — Я, признаться, тоже искал повод ещё раз приехать сюда. И так вышло, что Максидром выдался в тот же период. — Выступление Глинтвейн вы тоже видели. Если не трудно, скажите пару слов об этой группе. — Они показали себя с профессиональной стороны. Тогда же мы познакомились чуть ближе, предложили им отправиться с нами в гастрольный тур и выступать на разогреве перед концертами. До сих пор не дождались ответа. Тилль поднял густые брови, показушно порицательно сверля серыми глазами в моём лице дыру. — Ребята, — хитро щурясь, Вики обратилась к нам, — что же вы тянете? Поганец Тилль! Его очная ставка сработала, нас припёрли к стенке. Сглотнув пересохшим горлом ком, мешающий дышать, я взглядом сообщаю друзьям, чтобы те были готовы ко всему, потому что я в бешенстве. Ещё не хватало, чтобы нас публично тыкали носом в какое-то дерьмо раньше времени! Не позволю играть не по правилам. — Господин Линдеманн, возможно, забыл уточнить, что у нас было время подумать до завтрашнего вечера, — размазав по лицу лёгкую весёлость, складываю руки перед собой и наваливаюсь на них грудью. Мой немецкий насквозь прогнил от раздражения — я очень старалась придать голосу именно такую окраску и мне удалось. Под хрипящий перевод Гриши Вики с подозрением переводила глаза то на вокалиста Раммов, то на меня. Интересно, она поняла, что у нас тут введено военное положение? — Сомневаться в нас рановато, мы ещё не опоздали. В любом случае, сегодня вечером Вы, герр Линдеманн, первым бы узнали, что мы готовы к сотрудничеству и приложим все силы, чтобы Германия не пожалела. А! Как тебе такой выпад, Тилльхен? — Всего на мгновение, но наблюдаю удивление обоих немцев — атака была отражена блестяще. Один ноль в пользу русских, мать вашу! — Радостно это слышать, — нагло встревает Ландерс, ероша волосы, тронутые сединой. Он же только что сказал, что разделяет мою позицию осторожного поведения, почему тогда его слова прозвучали так сладко, почти любовно? Они с Линдеманном намерились меня спровоцировать на что-то?.. — Во всех официальных источниках указывается, что Раммштайн готовятся выпустить новый альбом в самом начале осени. Так ли это? — Да, по крайней мере, мы ограничили такие рамки, учитывая и подвижность творческой мысли, и занятость каждого участника группы, — Тилль откинулся на спинку стула со сложенными на могучей груди руками. — Естественно, у фанатов возникнет вопрос, почему мы здесь, даём интервью, когда должны проводить всё свободное время в подготовке записей, ведь весь мир только этого и ждёт. Честно, мы бы так и делали, но Рихард сейчас бьётся над клипом в своём сольном проекте «Emigrate», он ещё не вернулся в Берлин. Чтобы привести всё к старту гастрольного тура, присутствие Круспе обязательно — с этим мы ничего поделать не можем. — Сложности вашей бытности понятны, — ведущая жеманно хлопает длинными ресницами. Под наблюдением пары взоров из моей компании закатываю глаза, на что друзья хихикают. — А у нас есть первый дозвонившийся слушатель! Здравствуйте! — Добрый день! — голос мужской, его обладателю должно быть за тридцать. — Добрый день! Представьтесь, пожалуйста! — давит лыбу Вики. — Меня зовут Аркадий, я из Москвы. — Хорошо, можете задать вопрос нашим гостям. — Первое, что хотелось бы сказать, это то, что я обожаю Раммштайн! Ваши песни и музыка, ребят, это что-то! Спасибо вам! У меня сейчас лопнут барабанные перепонки от этого восторженного возгласа. Но сама реакция звонившего была наполнена простотой, я бы сказала, детской непосредственностью и не могла не вызвать улыбки. Ещё даже не дослушав, перевода суровые берлинские дядьки рассмеялись, кинувшись о чём-то перешёптываться. Жаль только, я не могу читать по губам. — У меня такой вопрос: на некоторых форумах идут жаркие обсуждения вашей дальнейшей деятельности. Я имею в виду то, что люди начинают сильнее задумываться, а не решите ли вы после предстоящего тура распустить группу. Всё же Раммштайн уже больше двадцати лет существуют, а вы ведь тоже уже не молоды и можете устать от сценической жизни. Вики благодарит дозвонившегося и, попрощавшись, передаёт право ответа специальным гостям. — В некотором роде так оно и есть. Мы давно выступаем и каждый раз делаем, по сути, одно и тоже: песни, шоу, раздача автографов и интервью — от этого сильно устаёшь. Ты не можешь, скажем, просимулять, чтобы посидеть дома и сделать то, что хочется тебе. Сейчас это стало напрягать, потому что мы на протяжении долгого времени отказывали себе в свободе ради фанатов. Понимание того, что уже не можешь в полной мере отыграть набор привычных действий тоже нужно брать во внимание. Говорить категорично не будем, но вполне возможно, что вскоре Раммштайн уйдёт на покой. В объяснительном монологе Тилля не было печали по прошедшим годам и грусти о возможном конце. Расстройства можно было бы ожидать от менее сдержанного человека, такого, как я, к примеру, но Линдеманн не сожалел, и, наверно, никто из их шестёрки не сожалеет. Если они уйдут в прошлое, то сделают это достойно: в зените славы и абсолютными легендами. Я смотрела на немецкого фронтмена, пока он не стал расплываться за набежавшими слезами. Почему меня тронули его слова? Я не такая уж любительница их творчества, чтобы обзавестись привязанностью. По сути, передо мной сидят обычные люди, ничем не отличные от моей группы, и заявление об уходе от них ожидаемо, рано или поздно оно прозвучало бы. Так в чём проблема? В моём проклятом сентиментализме? Или в том, что я точно так же хотела бы ни о чём не жалеть через десятки лет?.. Успев смахнуть щемящую пелену прежде, чем та минует барьер ресниц, опасливо кошусь на друзей, потом на ведущую. Никто из них ничего не замечает, Тилль безраздельно завладел их вниманием и продолжает дополнять свой же ответ ещё какими-то отрывками. Я облегчённо выдыхаю. — Почему Вы плачете? — чужой шёпот в самое ухо, будто ледяной водой окатили. Сталкиваюсь нос к носу с, взявшимся из ниоткуда и убившим моё спокойствие, Паулем. Я испуганно таращусь в добрые глаза, из-за прищура обросшие глубокими морщинками; не знаю, что говорить и что делать, не могу собраться и унять гремящее в висках сердцебиение, потому что только что Ландерс увидел то, что ему видеть не положено, и я сама в этом виновата. Зато эстет внутри меня заставляет проследить, как красивые полные губы ритм-гитариста приоткрываются и вновь смыкаются на выдохе. Я нервно выворачиваю пальцы под столом, медленно приходя в чувства. — Что-то в глаз попало, — ясно, что в этот бред Пауль, к несчастью, не верит, однако я делаю вид, словно мне до фени на его реакцию. «Не смотри, не смотри, не смотри…» — молюсь за своё спасение. — Перейдём ко второму счастливчику, сумевшему пробиться на нашу линию. Здравствуйте, представьтесь, пожалуйста! — Добрый день, — снова мужской голос, на этот раз хрипящий и с нетрезвой отдушиной. — Меня Федя зовут, Фёдор Ильич, я из Калининграда. Вопрос к Глинтвейн, точнее, к прекрасным основательницам: скажите, какова цена подписания контракта с Раммштайн? — Уточните вопрос, — глаза Вики трусливо заметались по нашим с Настей лицам, она скомкано выдохнула и заёрзала в кресле. Не для кого в студии не было секретом, какой подтекст этот Фёдор вложил в вопрос, и когда немцы сориентировались в переводе, тут же сурово нахмурились. — Ну, блин, признайтесь, что ради роста популярности вы с ними спали… — ведущая быстро махнула рукой в сторону рубки звуковиков, звонок оборвался. — Простите, вопрос не будет учтён, — тон Вики рисует мне жалкую картину того, как пять крохотных человечков из Глинтвейн барахтаются в противной жиже мазута и не могут самостоятельно справиться с проблемой. — Нет, мы ответим, — я взяла небольшую паузу, глубоко вздохнув под тяжёлым взглядом Потаповой и снисходительно усмехнувшись. Даже спорить не надо, сейчас подруга не прочь найти и оторвать головы всем, кто думает так же низко он нас. Мою гордость такие вещи тоже задевают, но идиотов на земле полно — чести много из-за каждого переживать. Нужно научиться относиться к ним с пониманием и если уж и защищаться, то с иронией. Андрей, Рома и Саша покосились в мою сторону, ожидая, как всё разрешится. — До Максидрома и после него с господами из Раммштайн мы спали в разных постелях разных гостиниц. Вики с облегчением рассмеялась. Её напускное веселье поддержали и остальные. Я победно приподняла подбородок, чувствуя пристальные взоры с немецкой стороны и как ни в чём не бывало подмигивая подруге. Шалость удалась. — Достойный ответ! А мы переходим к заключительной части интервью со звёздами и говорим спасибо тем, кто остаётся с нами на одной волне. Как мне сообщают, у нас уже есть последний дозвонившийся, поэтому не будем томить его долгим ожиданием и прослушаем третий вопрос. Итак, Вы в прямом эфире, здравствуйте! — Здравствуйте, — в наушниках звучал голос молодой девушки, слегка запинающийся от неуверенности, — меня Ирина зовут, я из Петербурга. Я бы хотела обратиться к участникам группы Rammstein на их родном языке. Можно? — Думаю, наши гости не будут против, верно? — Мы не можем отказать девушке с таким очаровательным голосом, — подхалимничал Ландерс на достойном русском. Минуту назад он точно не смог бы сказать добрую половину предложения, Гришка его научил — я видела. С пару минут мы все дружно слушали внушительное сочинение фанатки на ломаном немецком, построенное на русский лад. Я-то автоматом понимала, что девчонка на том конце провода пытается втереть бедным Раммам о степени их значимости в её жизни, что мечтает попасть на концерт и получить потом автографы, но по мимике музыкантов было просто догадаться — глобально неверные речевые конструкции и проблема в выговаривании некоторых слов мешают уловить общий смысл. — Мы… не уверены, что правильно поняли то, о чём нам хотели сказать, — поджал губы Пауль и покосился на Тилля, как бы спрашивая: «а ты понял?». Последний сидел в глубокой задумчивости, вероятно не теряя надежду ухватить логическую ниточку. И замешкавшийся Гришка почему-то оказался беспомощен. Такой казус уже случался на российском телевидении в прямом эфире и всё с теми же немцами. Тогда, вроде, Пауль со Шнайдером участвовали, и тогда же Ландерс прославился самым милым исполнением песни крокодила Гены. Фанаты поймут. Нетерпеливо, как всегда, впрочем, прицыкнув, привлекаю к себе внимание. Идиотская привычка. Не дожидаясь разрешения — вот ещё, чести много, — и пока жук Григорий что-то шепчет на ухо Линдеманну, берусь адаптировать, хотя бы приблизительно, ранее услышанное послание. «Зачем я вообще полезла? Переводчик бы справился как-нибудь. Потом же сама начну жаловаться на лишнее внимание со стороны». Но мне всё же жалко времени, своего и моих согруппников. Глины совсем сникли, и чем скорее закончится интервью, тем скорее мы освободимся. Не скажу, что смогла передать на чужом и не таком богатом языке всё восхищение русской души, но я старалась, подбирала выражения и беспрерывно удивлялась, как меня можно слушать с моим уставшим заунывным голосом. Я бы уже заснула. — Ну вот, теперь мы дополнительно убедились, что вы не только поёте на немецком, но и бегло говорите, — мне захотелось придушить Вики её же длинным языком. К чему она это сказала? Выдавив быструю улыбку, стараюсь как можно менее заметно показать Потаповой, как я задолбалась сидеть в духоте и тесноте, а она только насмешливо кивает. И слава богу практически сразу ведущая стала прощаться со слушателями, поблагодарив нас и повторив, какие важные личности посетили «Европу Плюс». Едва эфир закончился, от радости, что всё закончилось, я первая стянула с головы наушники, отводя в сторону микрофон, поднялась со своего места и направилась на выход, не желая никого замечать. Никаких тебе «спасибо, до свидания» или иных любезностей. Когда я устаю от людей, ждать адекватного поведения не стоит. В коридоре было холодно и пахло сырым цементом. После той духовки, где мы промаялись два часа, это было прекраснейшее место на свете. — Фу-у-ух, неужели закончилось! — косточки в моих суставах неприятно хрустнули, звук получился громким и особенно противным из-за эха. Следом вышедшая Настя увлечённо строчила сообщение в телефоне, раздражённо проговаривая текст SMS себе под нос. А я же знаю, что усталая и голодная Потапова — одиннадцатая казнь египетская, способная растоптать любое хорошее настроение на долгое время, потому пожелала этому неизвестному несчастному человеку оставаться лояльным к резкости подруги. — Хэй, Тиа, ты согласилась! Поверить не могу! — Андрей, не слышу радости в твоём голосе, — вильнув налево и не тормозя, открываю дверь в комнату по типу гримёрной, где лежат наши вещи и одежда. Пора свалить отсюда. — А сколько ломалась-то, — хмыкнула Ася, пряча телефон в задний карман джинсов. — В итоге всё равно не смогла отказать, когда Тилль напролом пошёл. Тоже мне, хрен моржовый, невинной овечкой прикинулся, мол мы им ещё что-то должны! — Ему нужно дать медаль за победу над нами, — Сашина хмурость пугала. — Он оказался хорошим манипулятором, этот Линдеманн, ловко провёл всех сегодня. — Готова спорить, лавровый венок получил бы Ландерс. Вы видели его? Не зря же в интернете обратная сторона его улыбчивой медали — «Пауль-провокатор». — Не пойман — не вор, ну, точнее, не провокатор. Да не было там никакого заговора, а вы придумываете! — оправдываю я немцев и сама же готова поспорить со своей наивностью, а ребята смотрят на меня как на дуру. Тут раздаётся два коротких удара в дверь, на звук которых мы, ясен красен, оборачивается; дверь медленно открывается, и в комнату величественно шагает двухметровая фигура Линдеманн. Важная полторашка Пауль остаётся за порогом, засунув руки в карманы чёрной куртки и вальяжно привалившись к дверному косяку. — Нам однозначно пизда, — Тилль мгновенно реагирует на крепкое словцо нашей лид-гитаристки, стоящей за моей спиной: его глаза расширяются, а губы демонстрируют ухмылку. Эх, великий могучий русский язык, как жаль, что иностранцев ты прельщаешь только своими матами. — Просим прощения за вторжение, — басит он. — Вы так быстро убежали, что мы не успели сказать: нам приятно знать, что в дальнейшем мы будем вместе работать. Наш самолёт вылетает послезавтра в девять. Поскольку контракт желательно обговорить и заключить заранее, мы взяли на себя смелость и заказали билеты на вас тоже. Надеемся, это не вызовет неудобств. — Нет, думаю, нет. «Держись, Тиана, держись…» — Прекрасно. Наш помощник свяжется с вами позднее, объяснит детали. Не опаздывайте. — И вы тоже, — вместо своевременных расспросов вылетает у меня ядовитая ответочка. Ландерс открыто ржёт на заднем плане, ведь мы с Тилльхеном не по-детски баттлимся, стараясь задавить друг друга взглядами. Два идиота. — Вижу, вы уже подружились, — Пауль похлопал здоровяка по плечу, перетянув на себя одеяло внимания. Моё настроение, близкое к бомбардировочному, резко смягчается при виде лучезарного оскала Павлика, на раз разрядившего обстановку. Поразительно страшный человек. — Значит, проблем не возникнет. А пока мы пойдём. Спасибо за сегодня и приятного вечера! — И вам, господа, — в дверь, за которой скрылись немцы, спустя пару мгновений летит мой же кроссовок.***
Тихим вечером мы с Настей сидим на пару, заперевшись в номере от постороннего вторжения, каждая с телефоном в руках. Для подруги звонки домой давно стали редкостью, для меня — безрезультатными усилиями. Я даже не удивляюсь, когда приходится сбросить вызов, не дождавшись ответа. — Не отвечает? — Потапова набирает другой номер, но в отличие от моих её пальцы не дрожат, лишь нехотя касаются сенсорной глади экрана. Настя в принципе не слишком жаждет общения с родственниками. Хорошо, что я заставляю её хоть иногда с ними связываться, это лучше, нежели полная утрата контакта с семьёй. Для меня это последняя ниточка. — Нет, — прикусываю тонкую сигарету, поднося зажигалку ближе. Смотрю на вьющийся вокруг дым, тоскливый и ужасно слабый, совсем как я сейчас. — Передай через Нину, чтобы мама использовала деньги на лечение, а не по пустякам. Как только мы отправимся в тур, я смогу высылать больше… — На худой конец она могла бы уж одну грёбаную SMS-ку отправить, раз говорить не хочет. Может, ты остановишься? — Не могу. Ты бы также себя вела на моём месте, — курево не спасает, я начинаю закипать. — Просто я не думала, что мама отреагирует так… — Как?! Никак не смирится, что ты вышла из-под контроля и хочешь жить своей жизнью?! Да посмотри же ты правде в глаза: мать обязала тебя всей той херью про семью, а теперь её воспитание тянет из тебя не только деньги, но и жизненные силы — очень по-семейному, я скажу! И страдаешь тут только ты, подруга. Не потому ли тебе так обидно — каждый божий день, в котором ни черта не меняется, думать про настолько эгоистичного человека?! Ася успела выпалить своим возмущением в потолок перед тем, как на том конце линии поздоровались. Слава богу, иначе бы я не выдержала всей этой правды. Их с бабушкой разговор продлился дольше обычного, двадцать минут — рекордное время. И что удивительно, Настя ни разу не сорвалась, говорила отстранённо и неторопливо, без привычного раздражения. Почему-то я знала, что это только затишье перед бурей. — Ну, что хорошего скажешь? — Нина тебе привет передала. На этом из хорошего всё. — Ладно, давай плохое, — иногда полезно быть мной — заведомо знаешь, что счастья великого ждать не приходится. — Деньги, которые ты пересылала матери, не пойдут на её лечение. — Почему? — Они с Ниной решили съехаться. Продать дома и купить одну квартиру на двоих в высотке где-то в центре. Все средства ушли туда. — Не понимаю… Что это всё значит? — Это значит, что нам с тобой больше некуда возвращаться. А раз так, то мы обязаны преуспеть и пробиться любой ценой, иначе закончим бомжами. И мне теперь глубоко насрать на всех вокруг! Есть у нас только группа — прекрасно, работаем исключительно на себя! Сами поднимемся и заработаем на кусок хлеба, зная, что нам никто ничего не должен и мы тоже больше никому ничего не должны! Пока я устало потирала пальцами лоб, Потапова успела переползти под тёплое одеяло, видимо, от злости собираясь лечь спать пораньше. — Свою благотворительность заканчивай и вспомни о свободе, к которой ты стремилась, создавая Глинтвейн. Загнёшься к херам, если будешь под каждого подстраиваться. Всё, я спать, и тебе советую! Как будто после такого можно заснуть спокойно…***
Шереметьево был похож на пчелиный улей — наполнен массой суетливого народа. От касс тянулись длинные галдящие очереди, извиваясь, словно змеи. Зоны ожидания тоже оказались до отказа наполнены, совершенно не оставляя шанса новым посетителям с комфортом дождаться назначенных рейсов. Настя флегматично оглядела огромный зал, по которому время от времени разносился приятный женский голос, объявляющий посадку. Я заметила, как взор Потаповой проследовал сверху вниз, где совершенно случайно зацепился за молодую мамашу с мальчиком лет пяти. Она неотрывно водила пальцем по экрану своего сенсорного телефона, а ребёнок крутился рядом, всячески надеясь привлечь её внимание. Но мать лишь недовольно шикала на него, одёргивая за руку. — Капец. Как так можно с ребёнком? — Вот тебе ещё один пример дурных отношений и просто проявление эгоизма, — на мои комментарии Капитана Очевидность подруга скривилась и посчитала лучшим вариантом поскорее отвернуться. — Лучше вообще не заводить детей. — Таким даже собаку нельзя заводить, не то, что детей. — Отвратительное утро. Слишком много людей вокруг, они меня раздражают. — Плохое настроение — твой злейший враг, потому что ты становишься обозлённой на весь мир. Дело в тебе, а не в людях. — Ой, завязывай умничать. — А ты перестань жаловаться и терпи. Из динамиков сверху раздалось объявление о том, что объявляется посадка на рейс «Москва-Берлин». Всех пассажиров попросили пройти за сопровождающим к надлежащему авиалайнеру. — Идём, посадка началась. — легонько подтолкнула Асю я, беря свои сумки с вещами в руки. — Тебя что-то волнует. Не говори мне, что нет, это и слепой заметит. Анастейша ничего не ответила. Она по характеру не самый простой человек, больше замкнута в себе, ей всегда было трудно преодолеть упрямство собственной натуры, чтобы мы могли поговорить по душам. Уверяю, даже лучшие друзья могут хранить друг от друга секреты. Ну, я не настаивала на откровенности и в принципе ожидала неудачного исхода разговора, хоть и лелеяла слабую надежду. Последнее препятствие в виде пропускного пункта мы миновали благополучно, так же, как и остальной путь до самолёта. По дороге к нам присоединились и немцы с парой охранников; пять билетов, заказанные на наши имена, теперь грелись в моих руках и я могла быть спокойной. Огромный белый боинг уже ожидал нас на аэродроме. Трап с высокими ступенями вызвал ассоциации с лестницей в небо, я и песню подходящую вспомнила. В конце подъёма, на входе в салон нас ждала милая стюардесса в стандартной тёмно-синей форме и бейджиком с именем «Инна» на груди, державшая в руках бланк контроля. Она приветливо улыбалась каждому, проверяя наличие билетов и фиксируя что-то в листе. — Добро пожаловать! Мы рады видеть Вас на борту нашего авиалайнера! — Инна одарила лучезарной улыбкой сначала немцев, задержав на них взгляд, пока те, проходили в салон; следом под обстрел попали и Глины. Сотрудница авиаслужбы кивнула и жестом руки пригласила нас проследовать дальше, как только в бланке напротив соответствующей брони появилась галочка. Указанные в билетах места мы обнаружили без лишних волнений и поспешили их занять. Андрей, Саша и Рома устроились позади нас с Потаповой, с видом знатоков обсуждая встроенные в корпус приборы и их предназначение. Ну, знаете, мальчишки любят такое. Настя сразу же уставилась в иллюминатор, чем дала понять, что её сейчас лучше не беспокоить. Я бегло скользнула взглядом по макушкам галдящих пассажиров, а для себя заключила, что Линдеманн с Ландерсом благополучно устроились в противоположном ряду, значительно дальше. «Отлично, мне так спокойнее». Долго сидеть в спокойствии не выходит, если рядом нависает грозовая туча по имени Настя. Толчком заставляю Потапову освободить слуховые каналы от гарнитуры и тихо так завожу разговор: — Ты ведь не летала раньше. Как ощущения? — Нормально, — Настя сосредоточила свой тяжёлый взгляд на мне. — Через четыре часа, когда мы приземлимся, будет ещё лучше. Что с гостиницей? — Номера я забронировала на текущую неделю, но мы должны будем как можно скорее найти недорогое съёмное жильё. Аховская плата за суточное проживание в номерах, куда я нас определила, ударит по нашему скромному карману. — Давай попросим немцев помочь. — Нет, — моя гордость пострадает, если я придам её такому унижению. — В этом нет необходимости. Просто… Знаешь, зря мы согласились лететь сейчас. Можно же было поднять бабла на родине и явиться в Германию не с нищебродскими пожитками, а с достойными капиталом. И о том, сколько ещё группа сможет продержаться без концертов, не пришлось бы беспокоиться. — Свято место пусто не бывает, ты это знаешь. Нужно подписать контракт, закрепить за собой вакантный статус. — Но бумажки не поменяют того, что оплату мы станем получать только с открытием гастрольного тура, который Раммы отсрочили на осень. До того момента придётся урезать любые расходы и работать как в старые добрые времена, когда мы только начинали. Не исключаю, что нам придётся подрабатывать кем-то помимо музыкантов. — Так и вижу сенсацию. Глинтвейн: механики, мойщики полов и проститутки! — Разнообразие. Раздался глухой удар где-то в хвосте авиа судна, затем звонкий щелчок. Закрыли люк. После герметизации салон наполнился свистящим шумом. — Уважаемые пассажиры! Мы рады приветствовать вас на борту нашего авиалайнера. На протяжении всего путешествия команда квалифицированных работников будет обслуживать вас и обеспечит всем необходимым. Надеемся, вы останетесь довольны. Желаем приятного полёта! Голос из динамиков, принадлежащий капитану, оказался приятен для слуха. Снаружи что-то зарокотало, и Ася прислонилась лбом к иллюминатору. Огромные турбины медленно завращались, постепенно набирая скорость. Самолёт плавно тронулся с места, выезжая на взлётную полосу и беря разгон. Загорелась яркая красная табличка «пристегните ремни безопасности»; все поспешили выполнить требование. Голос первого пилота, серьёзный и громкий, разорвал звук двигателя: — Мы готовы подняться в воздух. Ещё минус несколько часов полёта, долгих и спокойных. Солнце неумолимо уходило в закат, садясь в клубящиеся облака. Я долго сидела в том же положении, в котором отправилась в воздух и не могла развлечь себя ничем более умиротворяющим, кроме прослушивания музыки. Повезло же Потаповой, она прикорнуть успела: отключилась на все три часа и очень вовремя очнулась перед тем, как самолёт стал снижаться. Это при том, что сон днём — редкое явление для неё. — Проснулась? — с напускной беззаботностью я уплетала шоколадный батончик, протягивая Анастейше второй такой же. — На, схавай и готовься поднимать жирную задницу. Мы почти на месте. — Спасибо.***
Вечерний Берлин, пронизанный предгрозовой сыростью, был действительно прекрасен, и даже в такую погоду полнился жизнью. Этот старинный город без сомнений обладает особой атмосферой, рождённой из его души, полной трагедий. Новый Берлин дышит своим печальным прошлым, которое оставило после себя удивительные памятники культуры, подсвеченные современностью, а тихое дыхание этого города гораздо свежее, нежели где бы то ни было. Сегодня утром ещё одна мечта маленькой русской девчонки — моя мечта — сбылась. Я давно хотела попасть сюда, потому что много слышала о красоте германской столицы. Мне хотелось лично познакомиться со здешним народом и его традициями, великой культурой, пройтись по улицам и своими глазами увидеть то, о чём до сей поры я могла прочитать лишь из учебников или автобиографических изданий. Знаете, Берлин схож по архитектуре и климату с Санкт-Петербургом, но сердце нынешней Германии больше не в чём нельзя сравнить с культурной столицей России. Тут всё иначе, и мне это безумно нравится. Я чувствую — это мой город, я тут своя. Идею прогуляться по пролегающим вокруг гостиницы районам мои друзья не разделили, будучи слишком уставшими после перелёта и заселения. Покидав чемоданы по углам и не удосужившись раздеться, они завалились на царские кровати и попросту уснули без задних ног. Я же ничуть не прониклась желанием блаженствовать в гостях у бога снов, посчитав кощунственным тратить весь день на бездействие, а потому, вооружилась онлайн-картой, в гордом одиночестве пустилась в путешествие без чёткого плана и маршрута. Всё это дело проходило под музыку, рассчитанную на шесть с лишним часов и которой, впрочем, всё равно не хватило до конца экскурсии. Кроме того на то, чтобы быстрее добраться из одной части города в другую, я неплохо так потратилась, но оно того безусловно стоило, ведь нельзя просто так взять и, посетив Берлин, не пройти через знаменитые Бранденбургские ворота, не полюбоваться Рейхстагом, не изучить яркие граффити на Берлинской стене и не пересечь вдоль и поперёк Александерплац. И всё это я не уставала фотографировать, забивая память телефона до отказа. Особенно меня поразил Трептов-парк на берегах реки Шпрее, где располагается большой мемориальный комплекс в честь советских воинов-освободителей. Насколько мне известно, для изготовления плит центральной аллеи использовались части фасада Рейхстага. Даже скорбные надписи на плитах выбиты на русском языке. По идее, после нескольких часов, проведенных на свежем воздухе в голодном состоянии и учитывая десятки километров, пройденных моими бедными ногами, я должна была чертовски устать и захотеть вернуться в гостиницу. Но нет. Полчаса назад звонила Настя, спрашивала, где меня носит в то время, как они с парнями собираются заказать что-то вкусное в номер и закатить мини-пати. Самое интересное то, что я обещала сейчас же вернуться, но на пути мне попалось наинтереснейшее место, а точнее вполне себе приличный бар без всяких там пьяниц и «женщин ночи», обтирающих задницами пилоны — таковы бары в моём представлении. В Германии, похоже, бары делятся на подвиды. Если бы вы попали в такое место у нас в России, то посчитали бы его уютным кафе с приятными официантами, не раздражающей музыкой и адекватными клиентами. И я заглянула туда «на минуточку», согреть руки. «Такое чувство, словно все пялятся на меня» К сожалению, свободными оставались лишь столики первого ряда, выставленные ну очень близко к пока пустующей сцене и слишком хорошо освещённые — набор всего того, чего я обычно избегаю. Деваться было некуда, и я села спиной к прочим посетителям, завесив лицо волосами. — Что будете заказывать? — тень мигом подошедшего официанта с выглаженным полотенцем на одной руке и блокнотом с ручкой в другой нависла надо мной. О, боже, как же от него пахло кофе! — Капучино. Две ложки сахара и сироп, — пока я отвечаю, в спину ударяется неприятный холодок чьего-то пристального взгляда. — Что-то ещё? У нас отличные десерты. — Нет, спасибо, — кому, интересно, я там сзади не даю покоя? Не буду оборачиваться, не буду. Просто надо думать о чем-то другом. О том, как найти подработку поблизости, к примеру, непримечательную, но не с мизерным доходом… — Хорошо. Ваш заказ будет готов через пару минут. На сцене появилась красивая темноволосая девушка моего возраста, в длинном концертном платье золотого цвета, с микрофоном в руке. Над ней вспыхнул обод голубых софитов, а во всём зале свет потух почти полностью; мрак ненадолго наполнился сдержанными аплодисментами. Ведущая представила развлекательную программу на вечер и объявила первый номер — джазовый квартет. Желающие могли потанцевать под приятную мелодию. Некоторые мужчины никак не желали оставить меня наедине с моим наивкуснейшим напитком и по несколько раз звали составить им пару; приходилось тактично отказывать, пока на запчасти не разобрали. Я посмотрела ещё два песенных номера, беря на заметку некоторые пришедшиеся по душе особенности исполнения, — как-нибудь попробую обработать и применить в своём творчестве, — и пока не объявили третий, надумала отчалить. В тот момент, когда из колонок загремел энергичный бит, на сценический площадке показались пёстро разукрашенные и не менее ярко обряжённые танцоры, ко мне на ум пришла идея о месте и способе заработка, и отпустить от себя эту сумасшедшую мысль мне было не суждено. Вот оно — доказательство тому, что бывших танцоров не бывает, мы всегда ищем повод проявить себя. Я свой нашла в начале танцевального флешмоба в берлинском баре и, что-то мне подсказывает, это не есть хорошо. Мне бы поскорее унести ноги отсюда да лететь к друзьям на всех парах, но призыв «собратьев по духу» со сцены обратился к моему разуму, показал средний палец и громко крикнул, что я остаюсь и вообще шурую дрыгаться вместе с ними. Я и ещё несколько живчиков подхватили ритм. Интересно, не подлили ли мне чего спиртного в кофе, ибо эйфорическое состояние захлестнуло буквально всё: другие шумы, взгляды, мои внутренние проблемы, и тело действовало само собой — оно точно знало, что делать, как повернуться, сколько шагов пройти и на кого, а главное, как посмотреть. Ровно три с половиной минуты я была абсолютно счастлива и щедро делилась своим счастьем с публикой. Стоять у края сцены, без возможности вспомнить с первого раза, что только что произошло и слушать овации — привычное дело для меня. Однако, впервые в жизни я растерялась, найдя среди публики довольное лицо того, кого совсем не ожидала увидеть. Того, кого Раммы ждут — не дождутся для продолжения работы над альбомом. Я бы и рада ошибиться, обознаться, но это сложно. Рихард Цвен Круспе действительно здесь, в Берлине, в тайне от друзей шляется по кабакам и совесть его не гложет. «Ох, кажется, теперь я знаю, от кого у меня мурашки по коже весь вечер — вон, как смотрит пристально и сигарету губами плющит. Если он меня узнает при знакомстве с группой, будет, мягко говоря, жопа. Пусть я ошиблась, пусть я ошиблась!» — Классно двигаешься, — один из танцоров — высокий, голубоглазый, с шикарной русой шевелюрой и никак не вписывающейся в образ грустной улыбкой парень подаёт мне руку, помогая спуститься со сцены. — Занималась где-то? — Со школы танцевала, пока травму спины не получила, — мило улыбаюсь, подхватываю куртку и шарф, стараясь не думать о беглом немецком лид-гитаристе. Выходит плохо. — Сейчас всё в порядке, можно было бы вернуться к любимому увлечению, но в чужой стране найти «своих» трудно. А одна я не танцую. — Откуда ты? — Россия, страна зимы, медведей, балалаек, матрёшек и водки, — старый добрый патриотический юмор собеседник оценил. — И самых красивых женщин, в чём я имею счастье убедиться лично. Меня, кстати, Эгон зовут, Эгон Вагнер. Рад познакомиться! — Татиана, но можно просто Тиана, — жму его мягкую ладонь и пытаюсь непалевно найти глазами угол, где прячется Круспе. Всё же мне не верится, что это он. — Наша радость взаимна. — Красивое имя, как и его обладательница, — стандартные комплименты кажутся унылой шуткой. — Красивые слова, — поиски безуспешно обрываются, но мне по-прежнему кажется, что за мной, наблюдают. Наверное, я просто очень сильно устала, вот и мерещатся всякие Рихарды. С кем не бывает. — Как и тот, кто их произнёс? — ого, а губа у этого Вагнера не дура, мальчишка-то самолюбивый. Но неплохой. — Нет, просто красивые слова, — мы смеёмся пока я застёгиваю последнюю кнопку у ворота. — Что ж, мне пора. — Не хочешь завтра вечером придти сюда, посмотреть на наше выступление? Программа совсем другая. — Приглашаешь? — мне кажется, или мы слишком быстро перешли на «ты»? Но это даже приятно. — Однозначно! — Я подумаю, — странное ощущение, будто я веду себя совсем не так, как привыкла, словно вернулась на шесть лет назад… — Начало в семь! — Я поду-ма-ю! Эгон остаётся за стеклом двойных дверей, а меня обнимают дождливые сумерки, которыми прекрасный Берлин наполнен до макушек и пик самых высоких зданий.