Без Имени

Сгущались тучи. Воздух стоял без малейшего движения. Противной казалась даже сама мысль о том, чтобы выйти на улицу; но ради такого случая собрались все. -- … ой-ой, а я-то и не знал, а, да мы все и не догадывались, какой ты молодец! Ну, как же: много знаешь, много умеешь.… А какой талантливый!!! Откуда ты их взял, таланты-то эти, уж не с помойки ли своего старшего брата? Ах, да…прости, забыл, там же мусор некому собирать, даже мусорить некому!!! Ну, и где сейчас этот ненормальный уб… -- эту речь, преисполненную эмоциями, прервала женщина, резко дёрнувшая говорившего за рукав,-- … ах да, дорогая, больше ни одного оскорбления. Так, ага.… Умер он, значит! Умер, сдох…этот брюзгливый, смазливый червяк, путавшийся у меня под ногами… -- и этот человек, давившийся смехом, договаривая свои последние слова, наконец, выпустил его на волю. Его смех, грубый, раскатистый и громкий, вскоре слился с общим одобряющим гомоном расходящейся потихоньку толпы. Через несколько мгновений на том месте стоял только юноша; беднягу трясло от гнева, который он прятал долгие годы, и слёз, которые он усердно, но безуспешно, старался сдержать. Он выглядел старше своих лет, нескладный, с тёмными волосами, впалыми щеками и безнадежно худощавый; его карие глаза смотрели на мир как волк на добычу, а это пугало и отталкивало... -- Эй, пойдём домой… тебе поспать нужно… да не слушай ты их! Твой брат был великим человеком… -- Да отвали ты, Марена! Мне ни жалость твоя не нужна, ни ты сама со своей долбаной добротой!!! Иди, вон, со своей кошкой сюсюкайся, а мне такого не надо… Девушка возражать не стала. Лишь повернулась спиной и зашагала к дому бодрой походкой, делая вид, что его слова её не задели, не касаются её, да будто вообще они не разговаривали, и этот юноша ничего ей не говорил… даже если и сказал, то это только со злости! Марена искренне пыталась его оправдать, хотя бы для себя; в глубине души она знала, что когда-нибудь он её заметит, извинится, а, может быть, и полюбит… Но вместо того, чтобы предаваться любовным мечтаниям, юноша продолжал стоять и думать о том, как лучше всего избавиться от ненужной ему славы и своих именитых предков… Пошел дождь, смывая грязь со все еще стоявшего на том же месте парнишки. Сколько он там простоял – он не знал, да и не хотел знать. Дождь, косой, сильный ливень, больно бил по щекам, обжигая своим безумным холодом, врезаясь в тело; казалось, что вместе с грязью вода хотела смыть и плоть с костей, а юноше хотелось, чтобы вместе с грязью дождь смыл с него жизнь, сделал прозрачным и невидимым для насмешек, бесплотным для всех и всего, что он так ненавидит или любит… Любит – нет, он не может любить – нельзя, все любил и потерял все, что любил, а это значит все то, что у него было – ушло…безвозвратно и навсегда… Погруженный в себя он не заметил, что стоит по щиколотку в грязной, липкой луже, и, чтобы хоть как-то наказать себя за свою ненужность, бедняга лег в холодную кашу из песка и отбросов, которые дождь уже успел смыть в сточную канаву. Лег и неожиданно для себя уснул.