К рассвету от Тилиона (Пасынки Илуватара - 2)

      Тростники надежно скрывали, где кончается берег острова и начинается речная вода, но тот, кто пробирался сейчас через кишащие гнусом заросли, мог бы найти дорогу и с закрытыми глазами. На остров и он сам, и его ватага являлись не первый раз.Остро пахла потревоженная вода и болотные травы. На фоне быстро темнеющего неба метались, трепеща перепончатыми крыльями и пощелкивая на грани слышимости, летучие мыши. По мере того, как берег поднимался и становился суше, тростники становились менее густыми. Вот уже и крыша дома стала видна. Но туда тот, кто пришел на остров незваным, подходить не собирался. Подобравшись туда, где среди ивняка было сооружено нечто вроде навеса, надежно укрытого от посторонних глаз, пришелец убедился, что поблизости не слышно ничьих мысленных голосов, кроме тех, которые принадлежали обитателям дома, вытащил из заплечного мешка чучело тетерева и, подняв его на длинном шесте так, чтобы оно было видно среди ветвей на фоне неба, медленно двинулся вперед вдоль границы тростников, не упуская из виду крышу дома. Когда из слухового окна, в ответ на поданный птичьим чучелом сигнал, вывесилась белая тряпка, пришелец остановился и стал ждать. Замычала корова. В ответ пришелец тявкнул лисицей. Среди неспешно поднимающегося над островом тумана показалась человеческая фигура, закутанная в длинный плащ. — Доброй еды, Лоч Однорукий, — поздоровался пришелец. — Кушал, не кушал? — И тебе доброй еды, Киавак, — в голосе того, кого назвали Лочем, сквозило недовольство, — Зачем пожаловал? — Должок за тобой, — Киавак усмехнулся. — Сам вспомнишь, или напомнить? — Опять ты за свое. Нет за мной никаких долгов, все долги я твоим еще на Тол-ин-Гаурхот отдал. — Ой ли? — Киавак усмехнулся еще шире, блеснув клыками. Резцы у него, по обычаю орков, были зачернены, — Нехорошо забывать обещания, особенно данные старым друзьям. Ну что бы ты без нас делал? Колечко Фелагундово мы тебе добыли. Славу величайшего воина в Дортонионе обеспечили. От ненужных свидетелей на Тол-ин-Гаурхот избавили. Мальчишку-вестника от Финрода перехватили. Личинами тебя и майарское отродье снабдили. Это ведь только Мелиан да твоя супруга считают, будто шкурки варга и летучей мыши она нашла сама. Владыка Мелькор, в отличие от тебя, кристально честен. Он позволил тебе взять Камень, чтобы ты подсунул его Тинголу Пустоголовому. А Кархарот, глупая скотина, чуть все дело не испортил… Ну, да туда ему и дорога. Кто клятвенно обещал за Камень открыть дорогу в Нарготронд, Дориат и за горы? Моим потомкам, между прочим, земли нужны, а руки у меня длинные, тебе ли не знать. Зря только волколака положили, падаль поднять — это тебе не кружку эля опрокинуть. Да и летучую мышь, по правде сказать, жалко. Она-то вообще ни в чем виновата не была, не считая съеденных в окрестных садах фруктов. Ты все варгу под хвост пустил. Только с Финродом удачно вышло. Его смерть списали на падаль, а спасатели застали тебя, рыдающего над бездыханным телом. До чего же трогательная картина, — Киавак с издевательским пафосом утер фальшивую слезу. — Я плАчу, Лоч. Я прямо-таки рыдаю от умиления! Бывший великий герой подавленно молчал. Орк мгновенно переменил тон. Теперь его голос звучал угрожающе. — В общем, Камень ты получил. И дориатскую принцессу тоже. А результат? Дориат с Нарготрондом как стояли, так и стоят, феаноринги как держали проходы в горах, так и держат, а повелитель Гортхауэр за тебя в шкуре летучей мыши отдувается. Смотри, Лоч, кушать ведь можно что угодно, только друг друга нельзя. Одним — мясо, другим — просо. А вы, люди, — не мы. Ты, приятель, брось с нами шутки шутить. Мы обещанное выполнили. Теперь твоя очередь. Либо должок отдавай, либо Владыка тебя самого навечно в волколачью шкуру засунет. Понял, не понял?       Берен понял все прекрасно. Он не стеснялся щедро раздавать посулы и обещания ради своих целей, но исполнять их предпочитал когда-нибудь потом. А по возможности, и вовсе не исполнять. Сейчас он был готов пообещать живущим по соседству лайквэнди что угодно, лишь бы они избавили его от Киавака со всеми его сородичами и прихлебателями. Попадать в котел к оркам или бегать в шкуре волколака ему совсем не улыбалось. Но проклятые лайквэнди были где-то за рекой, и на его призыв, даже если бы и услышали, не явились бы из чистой вредности. А Киавак — вот он, и его ватага наверняка прячется где-нибудь здесь же, в тростниках. Берен, которого орки называли Лочем, еще не знал, что у Леса на него, благодаря Злоязыкому и лауме, выросла полная пасть клыков. Да и вообще он ничего не знал о лауме. А зря.       Удача, которая сопутствовала ему раньше, окончательно отвернулась. Ею как тролль подтерся. А все злоязыкий трактирный дурак да одноглазый виноваты. И денежки тю-тю, и удачи не видать. А теми денежками, что дайн за наводку стребовал, уже супруга интересуется. Мол, муженек, коли слуги не хотят работать за обычную плату, заплати им вдвое. Разве у нас нет денег? Ах, вонючие портянки Тулкаса! Заплатил бы, если б было чем. Берен спешно пытался придумать, что бы такого пообещать Киаваку, чтобы тот поверил и убрался хотя бы на время. А если сейчас супруга решит узнать, куда он отправился после захода солнца? Вот разве что… Словно кто-то на ухо шепнул. Вспомнились пророчества Злоязыкого, которые он слышал в разговорах слуг. “Явились к Тинголу феаноринги за Камнем, дергают Занавеску, а Тингол их и спрашивает: “Кто там?” — ”Феаноринги”— “Зачем?”— ”Поговорить” — “И сколько вас там?”— ”Семеро!” — Вот и поговорите”. И еще: “То ли он им не доплатил, то ли вовсе не заплатил, только обиделись гномы, зарезали Тингола и ожерелье себе забрали”.       Прощать Злоязыкого за историю, случившуюся в трактире, бывший лучший однорукий герой не собирался. Но дурак, выгнавший его из трактира метлой и поднявшийся потом на украденной удаче, теперь подал идею своими россказнями. Натравить на Нарготронд орков, на Тингола — феанорингов с гномами, а заодно подкинуть тестю дорогому мысли вплавить камень в ожерелье, когда Наугламир в Дориате окажется. Нарготронду-то так и так конец, из Ородрета король никудышный… ”Тогда и обещания все исполнятся сами собой, и от ненужной родни удастся избавиться, Киавак со своими отродьями пускай берет себе, если хочет, Дортонион с Дориатом и Нарготронд в довесок, а супруга пусть катится на все четыре стороны. Хоть к тому же Киаваку пятой женой. Он и так всему Северу некоронованный король, возьмет за себя принцессу и коронуется честь по чести. Зато можно будет заполучить Поющую-в-Ночи Хранительницу, вместе с ее удачей, магией и теплой долиной Нан-Дунгорфеб, куда не то, что орки, а и Владыка с Мелиан соваться не рискуют, и выкупа никакого платить не придется. Посмотрим тогда, кто кого. А то, чем балроги не шутят, с Киаваком и его ордой разделается Тинти, хоть бы они все друг друга поубивали. Тогда и вовсе про обещанное можно будет забыть. Слава великого героя-то среди людей никуда не денется”. Но Киавак, выслушав предложенный план, только неприлично зашипел, что у него означало смех, мазнул пальцем по раскраске на своей физиономии и быстрым движением оставил на лбу великого героя грязный след. — Нет, ни я, и никто другой не станет разгрызать такой большой и твердый орех ради такого маленького ядрышка, на которое ты уже разинул пасть. Или плати, или сам в волколачьей шкуре побегаешь. Благо тебе не впервой. А твоей супруге облик летучей мыши куда больше к лицу. Погоди, созреет, заплачет — тогда пеняй на себя.       Киавак исчез, будто и не было его никогда. “И о чем это он? Что значит “созреет и заплачет”? Коли спать с ней можно — выходит, созрела. А как иначе-то?” К дому Берен подходил крадучись, чтобы нельзя было заметить из окон. Супруга наверняка уже вернулась — каждый вечер она уходила на западную, песчаную оконечность острова, поросшую болиголовом, откуда, стоя среди длинных темных листьев и высоких стеблей, украшенных изящными белыми зонтиками соцветий, можно было любоваться закатом и золотыми бликами, оставляемыми на речной воде скатывающимся к краю мира солнцем, а на дворе давно уже была глухая ночь. Осторожно, чтобы не скрипнуть невзначай ни дверью, ни половицей, он проник в дом. Комнаты освещал лишь тусклый свет звезд и идущей на убыль луны — лампы и свечи не то догорели, не то их вообще никто не зажигал. Бывший охотник за удачей крадучись пробрался мимо детской, где царила гробовая тишина, подошел к двери спальни — и, отскочив, поспешил скрыться в чулане, где слуги стирали белье, плотно прикрыв за собой дверь. Из спальни доносился плач, негромкий, но пробиравший ужасом до костей, словно в нем сконцентрировалась вся безнадежность мира. Устроившись в корыте, тот, кого хронисты называли величайшим из героев, решил, что ребенка не худо бы отправить, от греха подальше, в Дориат, под крылышко Тингола и Мелиан. Пускай воспитывают, по крайней мере, не будут интересоваться, что на острове творится. И малец под руками путаться не будет. Дети быстро растут. Это он сейчас несмышленыш, а скоро все понимать начнет и тогда жди в неудобное время неудобных вопросов.       Спать в корыте было жестко, а по полу тянул знобкий сквознячок. Поерзав, величайший из героев решил проверить, уснула ли Лутиэн. Осторожно приоткрыл дверь — в доме царила тишина. Крадучись, пробрался в гостиную и посмотрел в окно. Ночь шла к рассвету. Огрызок луны готовился сгинуть за краем мира на западе, а севернее, распустив хвост, висела косматая звезда, явившаяся, когда луна только нарождалась, и никак не желавшая убираться с неба. Взглянув на нее, Берен Эрхамион, он же Камлост, он же Лоч сплюнул и поежился — косматая звезда точно так же висела над краем неба, когда Поющая-в-Ночи ответила ему отказом, Тинти приказал убираться из Нан-Дунгорфеб, а Муйнак с ордой своих приятелей погнали, словно скотину, через белые зыбучие пески и поющие черные камни, сквозь завесу страха, вдоль берега Эсгалдуина, зачарованного первым из трех величайших эльфийских менестрелей до самой границы Дориата.       Но за косматой звездой в эту ночь следили и еще одни глаза. На востоке, в отрогах Мглистых гор, головастый колченогий тролль сидел на пороге пещеры и смотрел в небо. Его серая ноздреватая шкура от времени обрела твердость скал, а короткая жесткая шерсть походила на сизый мох, покрывавший камни в глубоких сырых ущельях. Костер, разложенный им на площадке возле входа в пещеру, шелестел, словно мохнатые крылья ночных бабочек, и дым от него поднимался к косматой звезде, сливаясь с ее хвостом. Тролль плеснул в костер первый глоток пива из лоханки, и положил туда же шматок сала и кусок твердой серой лепешки, как поступал всегда, приступая к трапезе. — Благодарю тебя, Властелин Мира, за дарованную тобой пищу насущную, — заговорил он, и черная скала отразила скрипучий голос, породив эхо, зашептавшееся с самим собой среди пиков и провалов, укрытых предрассветной темнотой. — Благодарю тебя, сестра Его, путями ведающая, за огонь указующий, тобою дарованный. Благодарю вас, подземные друзья Его, с бичами огненными, за тепло жилищ наших. Благодарю тебя, Создатель, за то, что ты есть. Верует наш народ, что настанет срок, когда вернешься ты в мир наш. Жертвую вам от пищи моей и питья моего. Верую, что придет час конца всем врагам нашим, с запада явившимся. Обещаю тебе, Властелин Мира, жертвенной крови лохань, дабы принял ты в битве с врагами своими помощь мою. Обещаю вам, друзья подземные с бичами огненными, сытного мяса котел, дабы хранилось тепло жилищ наших. Прими, сестра Его, что дорогами ведает, верность и преданность мою, дабы хранил я жилище твое, Башню-которой-нет, ради благосклонности твоей, как было всегда. Даруй мне знак, куда будет лежать путь мой, где будет много доброй еды, чтобы хватило у меня сил исполнить обещания мои. Обещаю тебе, Создатель, пьяного пива ведро, за то, что мы есть. И да не дай обмануться нам и довериться словам врагов наших, с запада явившихся.       Где-то вдалеке, там, где в небо упирался пик Зирак-Зигиля, прогрохотал горный обвал. Дурным голосом закричала на растущем по соседству с пещерой огромном падубе проснувшаяся раньше времени и испугавшаяся невесть чего сойка. В костре вспыхнуло, исходя черной копотью, жертвенное сало. Добрый знак. Зачерпнув ладонями пылающие угли, тролль встал и поднял их над головой. Огня он не боялся — способный обжечь других, огонь лишь ласкал его жесткую шкуру. Небо прочертила яркая падающая звезда и погасла над западным краем мира. Прилетевший оттуда же ветерок принес с собой запашок гари и тухлятины. Это был, вне всякого сомнения, еще более добрый знак. Высшие услышали его и приняли его жертву. Старый тролль вернул угли обратно в костер, ухмыльнулся и сосредоточенно принялся за еду. Когда небо над краем мира стало светлеть, тролль убрался в глубину пещеры, как поступал всегда. Вечером, не забыв вознести благодарственную молитву, тролль сложил в сшитый из коровьей шкуры мешок со зловредным секретом остатки мяса и, опираясь на суковатую рукоять здоровенного каменного молота, захромал туда, откуда когда-то явился в отроги Мглистых гор. Все приметы указывали на то, что вскоре на западе, за Синими горами, снова разгорится война. А война всегда приносила много доброй еды.