Жёлто-рыжая осень

      Просьба Анноуна была не только неожиданной для всех, но и явно неуместной, по мнению всех присутствующих.       Рейму тут же отмахнулась от него рукой, и ушла вглубь помещения, сказав, что даже не собирается присматривать за тем, кто собирается учиться здешнему генсокийскому «боевому искусству»: по её словам, если он сумеет научиться и постоять за себя, то ему и не нужен никто, а если не сумеет — Рейму не хочет чувствовать себя ответственной за его излишнее упрямство.       Ран удивилась до глубины души: её широко раскрытые глаза и уши, вставшие торчком, из-за чего шапочка приобрела немного угловатый вид, говорили сами за себя. Что-то пролепетав о том, что её хозяину не стоило бы беспокоиться об опасностях, поскольку для этого у него есть она, Ран замолчала: только что случившееся происшествие с Юкой слишком красноречиво свидетельствовало о том, что даже Ран не всегда способна прийти на помощь вовремя.       И даже Мариса, похоже, была заметно удивлена такой просьбой: удивлённо открыв рот, она поморгала глазами, но тут же собралась и радостно ткнула пальцем в Анноуна.       — Ага! Ну что, можешь положиться на меня, зе! Уж старина Мариса-то тебе покажет истинную мощь даммаку, и поверь, через пару месяцев ты будешь косить здешних ёкаев направо и налево!       — Мариса, у тебя память отшибло? Тебе напомнить, что случилось с теми, кто был до него? — возмутилась Рейму.       — Это всё потому, что я сразу не взяла всё в свои руки, зе!       И Рейму оставалось только безнадёжно вздохнуть в ответ.       Вечером следующего дня, когда Анноун вернулся из школы, они вдвоём с Ран отправились к Марисе. Та, радостно поприветствовав гостей, взяла метлу и, усадив на неё Анноуна, рванулась в путь, словно заправский гонщик. От такого резкого старта Анноуну стоило больших усилий не свалиться с метлы, и ему даже пришлось обхватить Марису руками — впрочем, та и ухом не повела: вероятно, при полётах на её метле подобные вещи были нормой со стороны пассажира. Ран невозмутимо летела рядом — для неё, разумеется, подобные путешествия не представляли никакой проблемы, и если бы не развевающиеся в набегающем потоке воздуха хвосты и болтающиеся кончики «ушей» шапочки, можно было бы подумать, что она просто отдыхает, паря в воздухе, словно какая фокусница-иллюзионистка. Мариса, глядя на это, решила повыделываться, и сначала начала наворачивать круги вокруг летящей Ран, а потом, видимо, завидев конечный пункт их перелёта, резко спикировала вниз, причём так, что Анноуна вновь чуть не унесло с метлы.       Когда они приземлились на какую-то полянку в Магическом лесу, Анноун сел на траву и несколько минут приходил в себя. Отдалённо этот полёт напоминал его ночные поездки с друзьями на мотоциклах по городу, но стоило ли говорить о том, что никакой мотоцикл и близко не способен был на такое, что выделывала в воздухе Мариса? И потому несчастный гость Генсокё сейчас пытался вернуть себе нормальное чувство того, где верх, а где низ и попытаться хоть как-то сориентироваться во всё ещё будто бы качающихся вокруг него деревьях…       — Э, парень, если тебя такой простенький полёт способен так сбить с толку, то что ж ты ждёшь? Когда на тебя кто-нибудь нападает, там приходится летать будь здоров, так что это ещё цветочки, зе.       — Мариса правильно говорит, хотя я могу сказать, что когда вы овладеете техникой полётов в магическом поле, хозяин, вы сможете легче управлять телом: оно почти не будет иметь ни импульса, ни момента импульса, поэтому вам самому будет проще, чем сейчас…       — Да ну тебя, Ран, так, как я, летать интереснее, так я чувствую все усилия и могу управлять собой, ты думаешь, я не училась, как Рейму? Да ну, скукотища. Болтаешься, как пёрышко, туда-сюда — и никакого чувства полёта. То ли дело, когда берёшь метлу, и так вот вдаришь до соточки за пару секунд, что тебя аж с неё сносит, только держись, зе! Вот это я понимаю, ощущеньица! Не то что эти ваши ёкайские причуды…       — Мариса, не кипятись. Во-первых, у хозяина нет метлы, во-вторых, учиться летать правильно он сможет научиться быстрее. Ты летаешь так же хорошо, как все остальные, исключительно потому, что ты потратила на это очень много времени и усилий — и отточила мастерство до того же уровня, что каждый ёкай умеет от природы, а человек может научиться, как только сможет чувствовать магические силы Генсокё. Кстати, хозяин, попробуйте сосредоточиться и поверить в то, что вы невесомы и можете перемещаться в воздухе по своему желанию, сможете так?       Анноун, уже пришедший в себя и поднявшийся с травы, попытался вообразить это, но удалось ему это явно не сразу. Он даже пару раз, кажется, что-то такое почувствовал и смог совсем немного приподняться в воздух, но как только он вспоминал о гравитации, что должна была бы действовать, но не действовала — она снова возвращалась, притягивая Анноуна обратно к земле. Ран объяснила ему, что он должен поверить в то, что летать — так же естественно, как ходить, и что не падать на землю — это такое же обычное состояние, как и стоять на ней, но в итоге они вместе с Марисой потратили около часа лишь для того, чтобы научить Анноуна держаться в воздухе, и еще полчаса — чтобы дать ему осознать, что он может двигаться по своему желанию, не раздумывая — ровно так же, как он, не раздумывая, передвигает ноги при ходьбе, ну или протягивает руку, желая взять какой-нибудь предмет, не просчитывая движения каждого сустава.       Мало-помалу Анноун научился худо-бедно управлять собой и не падать на землю, растерявшись — один раз Ран даже пришлось его ловить, когда он поднялся вверх на несколько десятков метров, а потом, взглянув вниз, испугался и начал падать. Другой раз он по неосторожности умудрился влететь в дерево, не поверив откуда-то возникшему чувству препятствия — и потом та же Ран долго растирала ему ушибленную руку. Впрочем, узнав о том, что у Анноуна появилось это чувство, она объяснила, что это очень хорошо, ведь именно благодаря ему в процессе даммаку-битвы удаётся уворачиваться от снарядов, что летят сзади и с боков: нужно лишь научиться пользоваться этим чувством.       Вскоре Мариса приступила к тому, чего ждала с самого начала: конечно же, стрельба! Показав Анноуну пару эффектных приёмов со светящимися звёздами и яркими лазерными лучами, которые умела создавать сама, она попыталась дать ему понять, как он сам может концентрировать магическую энергию Генсокё, оформляя её в энергетические сгустки и запуская их в противника; однако у него пока что получались только мелкие едва светящиеся шарики, не обладающие ни скоростью, ни мощностью, ни опасностью — Мариса ради интереса даже ткнула пальцем один из таких шариков и сообщила, что не почувствовала ничего, кроме тепла и лёгкого покалывания в ладони.       Закончили они уже после заката, когда лес наполнился звуками встревоженных ночных ёкаев, и Мариса сказала, что пора по домам. Энергично схватив Анноуна за руку и тряхнув её, она, словно заправский мушкетёр, махнула своей шляпой, и напялив её вновь на голову, вскочила на метлу — и была такова. Ран же порекомендовала Анноуну самостоятельно проделать путь до дома в воздухе, раз уж он научился хоть как-то летать. Поднявшись в воздух рядом с ним, она указала ему путь — и полетела рядом, готовая, если что, подхватить Анноуна и донести его остаток пути до дома, если тот вдруг устанет или растеряется. Однако, похоже, он всё-таки начал понимать, как вести себя в полёте и сумел долететь прямо до дома без происшествий…       Ночью Анноун снова не пустил Ран спать в кладовке, и они вновь расположились на кровати в спальне; Анноун начал было думать, что надо найти в деревне столяра, который смог бы сделать им ещё одну кровать, но додумать эту мысль не успел — усталость и недостаток сна прошлой ночью сделали своё дело, и он мгновенно уснул.       Проснулся он среди ночи оттого, что что-то щекотало ему нос. Едва сдержавшись, чтобы не чихнуть, он пошевелил головой и…       И внезапно заметил, что он всё это время спит, обняв и прижав к себе один из хвостов Ран, такой тёплый и мягкий, что было просто невозможно отказаться от подобного удовольствия. Секундой позже он осознал, что ещё один хвост Ран он использует вместо подушки, а ещё несколько прикрывают его сверху вместо одеяла, что уже сползло куда-то вниз — а с учётом того, что под этими хвостами было куда теплее, чем под одеялом, оно казалось ненужным. И если позволить себе такое в бодрствующем состоянии он не считал допустимым, то уснув, разумеется, он перестал отдавать себе отчёт в том, что делает, и близость этих пышных тёплых меховых «подушек» и «одеял» сделала своё дело.       Он попробовал как-то отодвинуться, но понял, что не разбудить при этом Ран будет очень трудно. Он начал было размышлять над тем, что же предпринять, чтобы не пришлось оправдываться перед ней с утра: у него ещё оставалась надежда на то, что Ран пока ещё не почувствовала ничего, и есть шанс сделать вид, что ничего и не было, а если вдруг она начнёт что-то подозревать — то можно сказать, что наверное, ей это просто приснилось…       Но размышления снова незаметно погрузили его в сон.       — Хозяин, доброе утро. Вам пора вставать и собираться на работу, — Ран мягко трогала Анноуна за плечо, пытаясь разбудить. Увидев, что он открыл глаза, она кивнула и вышла. По сравнению со вчерашним днём, Анноун ощущал, что выспался намного лучше, и сейчас уже не мечтал о том, чтобы любой ценой поваляться в кровати ещё хотя бы несколько минут. Одевшись, он вышел в центральную комнату, где Ран со свойственной ей сноровкой уже накрывала на стол. Его взгляд скользнул по картине, что теперь висела у них в центре дальней стены — и Анноун невольно задумался: как так получается, что там изображена та же самая Ран, но на картине она смотрится чуть ли не как бесконечно далёкая от людей и бесконечно могущественная сила природы, а здесь она невозмутимо накрывает на стол, и кроме этих пышных хвостов и ушей, как всегда, скрытых под шапочкой, её будто бы ничто не отличает от обычной человеческой женщины?..       Ран, заметив, что Анноун разглядывает её, приветливо улыбнувшись, повернулась к нему; но тот, спохватившись, побрёл умываться.       — Хозяин, вы не сказали ни слова с того момента, как я вас разбудила. Что-то не так? — поинтересовалась Ран, когда они уже заканчивали свой завтрак. — Вы слишком устали на вчерашней даммаку-тренировке? Может, вы плохо себя чувствуете? Если да, то погодите, я сейчас же сообщу Кейне о том, что вы заболели и не можете сегодня вести уроки…       — Э-э… Не, всё нормально, Ран… -сама, — усердно пряча взгляд в пол, промямлил Анноун.       — Хорошо. Но может, вас что-то беспокоит? Или вы не хотите говорить об этом? Если не хотите, то ладно, я не буду спрашивать…       — Это… Ран… -сама, я… Ну, как сказать… Вам ничего сегодня… Ну… ночью… Я не… — пока Анноун тщетно пытался сформулировать вопрос, Ран поняла, к чему он клонит.       — Хозяин, если вас беспокоит то, как вы сегодня спали, то я могу вас уверить: вы можете быть абсолютно спокойны. Я, не скрою, даже рада была предоставить вам свои хвосты в качестве места для сна, в конце концов, Юкари-сама тоже так очень часто делает, и ничего плохого в этом… — Ран замолчала, увидев, что Анноун смутился до той степени, что покраснел, будто кусочки редиски, лежавшие в тарелке на столе, и закрыл лицо руками. Она постояла несколько секунд в замешательстве, но потом подошла к Анноуну и, присев на колени рядом с его стулом, молча взяла его руки в свои. Тот несколько секунд пытался спрятать взгляд, но поняв, что это бесполезно, с выражением крайней виноватости посмотрел на неё. В её бездонных золотистых глазах, казалось, была масса эмоций — от сострадания и сочувствия до искренней преданности, и не было только одного — сожаления. Её руки были спокойны, и в их прикосновении не чувствовалось настойчивости — просто желание помочь и избавить от излишних переживаний. Ран совершенно не заботило то, что произошло ночью — её гораздо больше огорчало то, что Анноун считает себя виноватым в чём-то… И он, действительно, начинал себя чувствовать виноватым — именно в том, что заставляет Ран так думать.       — Это… Ран-… М-м.м… -сама…       — Если вам тяжело теперь использовать суффикс «-сама», хозяин, можете просто звать меня по имени, как вы могли бы делать с самого начала.       — Э-э… Не то, чтобы тяжело, просто… Но это будет ничего?       — Разумеется. Вы не обязаны оказывать мне такое уважение…       — Но если я в-вас… ну, уважаю, но…       — Но что, хозяин?       — Но так вот поступаю с вами…       — Я же говорю, это совершенно нормально. Я сикигами Юкари-сама, и она может пользоваться мной, как пожелает. Она назвала вас моим хозяином, и значит, вы тоже вправе пользоваться мной, как хотите. Конечно же, раз вам удобно спать на моих хвостах — для меня будет приятно предложить вам такую возможность. Вы можете совершенно не переживать по этому поводу, и если вам хочется — вы можете так делать когда угодно, хоть каждую ночь.       — Р-ран-с… Это…       — Да, можете обращаться ко мне просто по имени, вы же не обращаетесь на «вы» вот к этому столу, например, или к двери?       — Но… Ран… Вы… ты… э-это… Т-ты же не стол или дверь!       — Я сикигами, и это не так сильно отличается.       — Н-не поверю никогда. Мне никогда в голову не придёт сравнивать вас… э-э… тебя, Ран, со столом или дверью! Ты же… Ты же живое существо, разумное существо! Со своими мыслями, желаниями, личностью…       — Вы не совсем правы, хозяин. Возможно, вам трудно понять, что такое сикигами, но в любом случае, если вы желаете что-то сделать, и вам для этого нужна я — вы можете даже не спрашивать моего согласия, как вы не спрашиваете его у любой вещи, которой пользуетесь.       — У вещи? Но… Ран, ты же не вещь!       — Тем не менее, понятие «сикигами» достаточно близко к этому…       Анноун замолчал. В самом деле, как такое возможно? Стол никогда не порадуется жареному тофу на ужин. Дверь не будет тебе улыбаться, когда у тебя что-то получается. Чашка не будет пить с тобой саке, смеясь над твоими историями, и рассказывать свои в ответ. Даже шуба никогда на тебя сама не наденется, заметив, что тебе холодно, и подушка не заползёт под голову. И если Ран принижает себя до этого уровня, то будь она сколь угодно мудрой восьмисотлетней кицуне, здесь она точно ошибается.       — Нет, — покачал головой Анноун и сжал её ладони, будто давая обещание — или даже клятву. — Ран, ты для меня никогда не будешь вещью, и проси сколько хочешь, но я никогда не буду к тебе относиться таким образом!       — Ну, если вы так хотите, хозяин, то это ваше право, — Ран, пожав плечами в ответ, встала и принялась убирать со стола, когда поняла, что Анноун справился со своими переживаниями. — Кстати, вам стоит уже выходить не более, чем через пять минут, чтобы добраться до школы вовремя. Летать в деревне, особенно днём, не стоит, чтобы не пугать жителей, поэтому вам всё-таки придётся идти до школы пешком…       Нет, определённо. Не может быть вещь настолько доброй и заботливой!..       …Теперь дни Анноуна стали ещё загруженнее — хотя, казалось бы, куда уж больше. Всю неделю с утра до второй половины дня его занимали школьные заботы, и так заметно выматывающие ещё более поредевший контингент учителей — с начала новой недели Хиэда-сенсей уволилась из школы, как неохотно говорила её подруга Косудзу, «по состоянию здоровья». А вечером Анноун отправлялся на тренировки с Ран и Марисой, которые предпринимали наивные попытки научить гостя из Внешнего мира искусству даммаку. И не сказать, что Мариса была хорошим учителем: её начинало уже не на шутку раздражать то, что Анноун, научившись за три дня делать из однотипных снарядов простейшие приёмы — кольца, линии и прямые дуги, — не может усвоить что-то более сложное, как бы ни старался. Волны снарядов, летящих с разными скоростями, косые дуги, спирали и уж тем более комбинации приемов у него если и получались, то очень редко: почти всегда составляющие этих фигур, вместо того, чтобы сформировать желаемый узор, рассыпались и, лишённые поддержки со стороны Анноуна, растворялись в воздухе. Попытка проверить то, как будет действовать Анноун в опасной ситуации, углубившись после захода солнца в лес и постреляв по прячущимся в траве мелким ночным феям, успеха не принесла: как только Анноун увидел, что эти существа начали стрелять в ответ, его атаки сразу стали более нервными, потеряли силу, и в итоге Ран пришлось отгонять слишком агрессивных фей, почувствовавших слабость противника, пока Мариса пыталась вернуть в чувство испуганного Анноуна. Кажется, он даже пожалел о своей просьбе — ведь одно дело выкашивать ряды фей, играя за Рейму или Марису, на экране компьютера, и совсем другое — когда эта самая Мариса стоит у тебя за спиной, а феи, настолько реальные, что до них можно было бы дотронуться, стреляют такими же реальными огненными шариками в тебя самого.       Но всё же он не привык сдаваться и сдержал порыв бросить всё и жить здесь мирно, пытаясь не соваться в настоящие даммаку-разборки…       Мариса, четыре дня промучившись с Анноуном, потихоньку начала намекать ему, что ей уже не интересно учить его просто так, особенно если он не показывает особенных успехов. Чтобы её немного успокоить, Ран посоветовала Анноуну подарить Марисе в знак уважения и признания её заслуг бутылку хорошего саке — однако, Мариса хоть и сразу стала добрее и приветливее, получив такой подарок, но стала прозрачно намекать, что она не откажется от того, чтобы это был не разовый подарок, а еженедельная плата за услуги. А учитывая то, что на него ушла заметная часть только что полученной зарплаты Анноуна, такой поворот событий не очень радовал неудачливого гостя…       Чтобы как-то разгрузить Марису от этих обязанностей, он в одном из разговоров с Фландр в школе упомянул о том, что учится даммаку — и реакция Фландр была именно такой, на которую он рассчитывал: «сестрёнка», подпрыгнув от радости, хитро улыбнулась и пообещала научить «братика» каким-то запрещённым приёмам, которые сильно помогут ему в битве. В ответ на его сомнения в легальности того, чему собралась учить его Фландр, она махнула рукой, сказав, что они называются запрещёнными, «табу» — просто потому, что так интереснее, и если бы они действительно были запрещены, то ей бы никто не позволил использовать их. За это она попросила его пригласить её посмотреть на его первую даммаку-битву — и глядя в эти счастливые, светящиеся ярко-красным светом глаза, Анноун не смог ей отказать.       Мариса весьма удивилась, когда Анноун привёл с собой Фландр и присматривавшую за ней Сакую на пятничную тренировку. Фландр была настроена гораздо серьёзнее, чем Мариса — и у Анноуна и правда что-то стало получаться. «Сестрёнка» весьма обрадовалась этому, и на следующий день, когда они посвятили этому занятию всю вторую половину дня, его усилия, наконец, увенчались каким-никаким успехом: он сумел представить целиком свою первую сложную атаку — и поняв это, Ран поскорее сунула ему в руку заранее заготовленный маленький кусочек картона, на котором уже спустя мгновение возник странный рисунок и подпись к нему:       «Осенний знак: свободный ветер».       Даже Мариса, скептически смотревшая на то, как Анноун пытается повторить атаки Фландр, пусть и серьёзно упрощая их, удивлённо пожала плечами, глядя на такое. И довольная «сестрёнка», увидев рисунок на карточке, подлетела и похлопала делающего успехи «братика» по плечу: хоть она и воспринимала это всё как не более, чем игру, но даже если это и было игрой, то сегодня в ней Фландр смогла одержать победу, и её учительские усилия явно не пропали зря. Анноуну даже начало казаться, будто они, обучающие друг друга разным премудростям, он её — математике днём в школе, а она его — даммаку по вечерам, — и правда брат с сестрой. Мог бы он помыслить о таком всего лишь месяц назад, когда видел её лишь изредка в те самые моменты, когда пытался проходить экстра-уровень «Embodiment of Scarlet Devil»? Да что там, тогда он даже не подозревал, что сможет вот так встретиться с ней — она для него была не более, чем один из множества выдуманных персонажей…       …Так он сумел получить то, что в Генсокё зовётся спелл-картами. И пусть его первая спелл-карта была намного проще, чем аналоги у других здешних жителей — всего лишь одна длинная спираль, от которой уклониться смогла бы даже обычная мало-мальски смышленая фея, — уже само обладание подобной вещью ставило Анноуна на одну доску с теми, кто мог бросить ему вызов.       Вот тренировка была наконец-то закончена. Сакуя, как и вчера, невозмутимо смотревшая на забавы Фландр со своим «братиком», забрала её и отправилась с ней в особняк. Мариса, махнув шляпой на прощание, оседлала свою метлу и начала свой путь домой над верхушками деревьев Магического леса. И, наконец, Ран со своим хозяином тоже направились к себе домой.       День, определённо, был потрачен весьма плодотворно…       Анноун был очень доволен собой: ещё бы, у него получается то, что ещё недавно казалось ему принципиально невозможным. Да что там, он ведь теперь ничем не хуже тех, кто решает судьбы Генсокё! И пусть он не настолько опытен, как те же Рейму или Мариса, он уже на пути к этому…       — Хозяин, я смотрю, вы до сих пор радуетесь вашим успехам, не так ли?.. — Ран, как обычно, занимавшаяся чем-то на кухне, вышла оттуда и, увидев хозяина, с довольной улыбкой сидящего за столом и читающего «Факты», решила развеять тишину комнаты.       Анноун оторвался от чтения книги и, ни слова не говоря, встал из-за стола, подошёл к Ран и, мечтательно закрыв глаза, крепко-крепко обнял её. Она удивлённо подняла руки — это было совсем не похоже на обычно излишне застенчивого Анноуна, но сейчас, видимо, он чувствовал, что ситуация особенная.       — Спасибо тебе, Ран, что ты так поддерживаешь меня, без тебя бы у меня ничего не получилось…       — Э-э, не стоит благодарности, хозяин. Вас же учили в основном Мариса и Фландр, я всего лишь помогала, если у вас что-то не получалось и подстраховывала вас, и быть может…       — Но ведь даже без этого у меня ничего не вышло бы. Ну и кроме того, Марису и Фландр я же уже поблагодарил, а тебя…       — Я всего лишь делаю, что должна.       Анноун ничего не ответил и лишь прижался головой к груди Ран — и та, помедлив пару секунд, обняла его в ответ.       Впрочем, это длилось не так долго: Ран как бы между делом пришлось напомнить ему, что если они так и будут стоять, то чай, который она только что приготовила, остынет. Анноуну пришлось отпустить её, и та исчезла на кухне — чтобы через минуту вернуться с небольшим подносом, чашками и чайничком.       — Хозяин, вы точно не хотите сегодня ужинать, верно?       — М-м, — кивнул Анноун, пока Ран расставляла приборы на стол. — Мне-то чая хватит, а ты, если хочешь…       — Да нет, мне тоже не очень хочется. Думаю, я тоже обойдусь чаем.       Они посидели несколько минут в молчании — тишину прерывало лишь едва слышное их дыхание, журчание чая, что они подливали себе из чайничка в чашки, и негромкий стук этих чашек о стол. Аромат чая успокаивал и настраивал на какие-то философские размышления, и Анноун даже, кажется, постепенно начинал чувствовать, почему японская философия и чай так подходят друг к другу. Он задумчиво посмотрел на Ран, сидящую перед ним: она склонилась над своей чашкой, взяв её в руки и будто грея свои ладони; её шапочка немного съехала набок, и непослушная прядь волос, выбившаяся из-под неё, дрожала от её дыхания, так и норовя попасть в чай. Повинуясь какому-то неожиданному порыву, Анноун протянул руку и поправил её — Ран поначалу вопросительно подняла на него взгляд, но потом понимающе, с обычной своей добротой улыбнулась:       — Спасибо, хозяин.       Она была так близка к нему в тот момент — и так же бесконечно далека: ну в самом деле, что общего может быть у восьмисотлетней кицуне и обычного человека, прожившего в Генсокё чуть больше двух недель?..       Почему-то Анноуну хотелось знать больше…       — Ран, ты никогда не рассказывала мне о себе.       — Э? — удивилась она. — Хозяин, вы и не спрашивали. А что я должна была вам рассказать?       — Ну… Мне интересно, как ты стала такой, кем ты сейчас являешься…       — Вам это правда интересно, хозяин? — Ран поставила чашку и недоумевающее развела руками.       — Э-э… Ты не хочешь об этом рассказывать?       — Да нет, почему же. Просто я не знаю, что именно вас интересует. Что вы хотите знать, зачем, какие именно факты…       — Да всё, что угодно, Ран. Ну вот например, ты же кицуне, ты же живёшь уже очень долго, вот например, кем ты была в молодости? Как тогда жили люди и ёкаи? Как ты, не знаю, познакомилась с Юкари? Как ты достигла такой силы? В книжках про это ничего нет…       — Хозяин, я не знаю, насколько это вам будет интересно, но…       …Пока они допивали чай, Ран рассказала Анноуну про Японию двенадцатого века, в которой она родилась. Она называла фамилии, рассказывала о событиях, объясняла термины и обычаи. Её мягкий и спокойный голос начал убаюкивать Анноуна, и она посоветовала перебраться в кровать — поскольку ей не очень хотелось бы, чтобы хозяин заснул за столом в неудобной позе. Как уже они привыкли, Анноун отодвинулся к стенке, Ран легла к нему спиной, дав ему поудобнее устроиться в мягком гнёздышке из её хвостов — и продолжила рассказ. Однако, она наконец-то перешла от описания тогдашней Японии к своей собственной судьбе — и Анноуну вмиг перестало хотеться спать.       — …И вот в такое нелёгкое время родилась я. Не сказать, что мы жили хорошо: как я уже говорила, ёкаи тогда были не в почёте у людей, и за нами устраивали настоящую охоту. Тогда как раз род Цутимикадо, который обучался премудростям владения барьерными техниками у тогда ещё незнакомой мне Юкари-сама, господствовал в центральной Японии, и мы терпели от них очень много поражений. Именно они тогда в первый раз экстерминировали мою маму, и я осталась одна — да, я была лисой-ёкаем с самого рождения, хоть и не сразу овладела всеми необходимыми для кицуне техниками. Я долго охраняла наш фамильный хоши-но-тама, доставшийся мне по наследству, но Коноэ-тенно, несмотря на клятву, данную Маэ-окаа-тян, всё-таки проговорился Цутимикадо о том, где нас искать — и моя история, как и история нашей семьи Тамамо, могла бы исчезнуть. Но, к счастью, Юкари-сама тогда ненамного опередила их, и у меня просто не было выбора — мне пришлось отдать ей наш хоши-но-тама и согласиться служить ей, и немного спустя стать её сикигами. Теперь уже почти никто не помнит о тех временах, и даже немногие оставшиеся ветви рода Цутимикадо, включая род Хакурей, уже забыли об этих событиях. Но не сказать, что я сильно жалею о том, что произошло: в конце концов, так я бы была ничем не примечательной кицуне, потерявшейся на просторах Японии, в которой, как рассказывает Юкари-сама, никто уже не верит в ёкаев, но вместо этого я сикигами, вероятно, сильнейшего ёкая в мире: я не так уж и много знаю о прошлом Юкари-сама до того, как она повстречала меня, но когда я пользуюсь её силой, я понимаю, что эта сила способна, пожалуй, перевернуть весь мир вверх дном — и если Юкари-сама прикажет, то я смогу это сделать.       — Надеюсь, она этого не прикажет…       — Да, она, несмотря на все её причуды, слишком любит Генсокё и Внешний мир, чтобы пытаться их разрушить.       Не сказать, что эта фраза сильно убедила Анноуна — он не мог отвыкнуть от мысли, что от Юкари можно ожидать чего угодно. Но всё-таки хотелось верить, что Ран права…       — Э-э… Хорошо. А всё-таки, что значит «сикигами»? Нет, ну я примерно представляю, но как это?.. — Анноуну вдруг захотелось продолжить утренний разговор.       — Дайте подумать, хозяин. Как бы объяснить вам это… — Ран задумчиво повернулась на спину, примяв свои хвосты и заставив Анноуна чуть-чуть отодвинуться. Её шапочка немного съехала с головы, и она поправила её. — Вот представьте, что у вас есть какой-то инструмент. Вы используете его для определённых целей, и получаете от этого пользу. Вы прикладываете усилия, и инструмент превращает эти усилия в полезную работу. Пусть это будет очень сложный, полезный и даже разумный инструмент — и вот это и будет сикигами.       — Э-э… Ран, почему ты опять считаешь себя чем-то вроде чьей-то вещи? Тебе не неудобно чувствовать себя инструментом в чьих-то руках? Тебе никогда не хотелось быть свободной?       Ран задумалась.       — Нет, хозяин. Я так давно лишилась свободы, что уже не помню, каково это — быть свободной. Меня устраивает моя жизнь с Юкари-сама: она даёт мне силу, и потому я могу делать то, о чём и помыслить не могла бы, не будь я её сикигами.       — Но личность же не должна быть несвободной…       — Почему, хозяин? Моя личность, если на то пошло, по большей части создана Юкари-сама: без того, что дала мне она, я — просто слабая и ничего собой не представляющая лисица-оборотень, которая даже толком не умела защищать свои ценности.       — Но будь даже ты такой, ты бы смогла жить так, как хочешь ты, а не как хочет от тебя Юкари, стоит лишь отпустить тебя на свободу!       — Хозяин, что значит «отпустить на свободу»? Вот, возьмите, например, книгу: если её бережно хранить и пользоваться ею, то она сможет прожить очень долго и принести бесценные знания многим поколениям вас, людей. Но попробуйте отпустить эту книгу на свободу — например, отнеся к центральной площади деревни и положив её там на землю? Если никто не сжалится над ней и не возьмёт её себе, то дожди намочат ей страницы, грязь испачкает переплёт, а ноги людей растерзают её в бумажные клочки, и в конце концов кто-нибудь просто смахнёт метлой её остатки в канаву, где она и сгниёт, не оставив ничего после себя. Свобода нужна только тем, кто её хочет — да и то не всем…       — Ран, ну не сравнивай себя с вещами! Ты же, всё-таки, не какая-нибудь там книга, ты живое, разумное, думающее и понимающее существо! Ведь это просто-напросто рабство!       — Называйте это как хотите, хозяин, но если верить книгам из Внешнего мира, отнюдь не каждый раб хотел на свободу. Будь то рабы патрициев Древнего Рима, будь то слуги-крепостные у помещиков в Российской Империи, будь то работники по дому в Конфедеративных Штатах — они находились в том же положении, что и я, и многие из них были рады служить своим господам, потому что господа дорожили ими и давали им то, что они хотят. Чем это плохо, хозяин?       — Откуда ты всё это знаешь, Ран? Ну, то есть, я хотел сказать, почему ты так уверена в этом?       — Потому что я прекрасно их понимаю. Проблема рабства не в том, что тебя считают вещью, проблема в том, что тебе не дают того, что ты хочешь. Я же хочу лишь того, что мне позволяет Юкари-сама.       — То есть, Юкари властвует даже над твоими желаниями?       — А что плохого, хозяин? Я не желаю ничего того, что Юкари-сама не может мне дать; а то, чего хочу — я получаю. Более того, если я делаю не то, что хочет от меня Юкари-сама, всё только становится хуже — я неоднократно убеждалась в этом…       — Всё равно, Ран. Ты слишком принижаешь себя.       Ран повернулась к Анноуну и вопросительно уставилась на него — впрочем, её шапочка опять частично съехала с её волос и она была вынуждена снова её поправить. Анноун проследил за движением её руки и внезапно даже для самого себя спросил:       — Это, Ран, а ты… ты всегда спишь в этой шапочке?       — Э? С чего у вас возник такой внезапный вопрос, хозяин?       — Ну… Ты всегда её поправляешь, и она тебе будто мешается…       — М-м… — Ран промычала что-то нечленораздельное и принялась рассматривать узор на подушке. — Ну, вообще, когда я сплю одна, я её, ну, снимаю, но сейчас же не тот случай, и… Почему это вас так интересует?..       — Э-э… Ран, ты стесняешься своих ушей?       Ран на мгновение удивлённо замерла, после чего принялась взволнованно перебирать рукой шерстинки на кончике одного из хвостов. Теперь она совсем не походила на себя обычную — гордую и держащуюся с достоинством мудрую кицуне: эта странная, но до ужаса милая стеснительность взяла над ней верх. Быть может, такова и должна быть настоящая Ран — а не тот «инструмент», которым её сделала Юкари?       — Ну это… Знаете, хозяин… Даже моя мама показывала свои уши лишь перед Коноэ-тенно, и вообще ходят разные поверья, начиная с того, что мы должны всегда прятать то, что нас отличает от людей, хоть, как вы понимаете, с хвостами это гораздо сложнее, и заканчивая тем, что, — Ран подняла руки к лицу и, будто спрятавшись за ними, негромко проговорила: — что считают, будто первый мужчина, увидевший уши кицуне с её согласия, должен стать её мужем… Ну… Не то, чтобы я верю в это всё, но… Всё же это достаточно личная вещь для меня и…       — Ну, Ран, ты… Можешь не стесняться меня, если тебе неудобно в этой шапочке, ты можешь её снять…       — Если вы так хотите, хозяин… — едва слышно ответила Ран и робким движением стянула шапочку с головы. Анноун хотел было сказать, что он не собирается заставлять её, если она не хочет, но не успел.       — Зачем ты прячешь такую красоту? — улыбнулся Анноун, чем тут же заставил Ран залиться краской и испуганно пискнуть.       — Я… Я… Рада, что вам нравится, хозяин…       — Но ведь они такие милые! Их же… — повинуясь внезапно возникшему желанию, он протянул руку к голове Ран.       — Хозяин, не стоит, они очень чувстви-и… — Ран оборвалась на полуслове, вздрогнув от прикосновения и, запрокинув голову, шумно втянула ртом воздух.       — Ран, тебе не нравится, когда я так делаю?.. — поинтересовался он, попробовав немного почесать её за ухом, словно кошку. Ран не смогла ничего ответить — но её сбивчивое дыхание было красноречивее любых слов. Зажмурив глаза и иногда двигая головой из стороны в сторону, она молча сносила это «издевательство» — только издевательство ли? — со стороны своего хозяина, а тот лишь смотрел не неё и думал: неужели такое простое действие с его стороны, обычного парня из Внешнего мира, толком ничего не умеющего здесь, в Генсокё, способно принести столько удовольствия несоизмеримо более сильному и древнему ёкаю… И неужели Юкари даже это внушила ей? Нет, это совершенно не похоже на правду. Всё-таки у Ран есть свои желания.       И может — может, правда, именно такова должна быть настоящая Ран?.. И вдруг Анноуну волей судьбы предназначено избавить её от этого рабства у Юкари — и вернуть ей счастье свободной жизни, возможность радоваться подобным мелочам — от тофу из магазинчика в деревне до такого вот обращения с её ушами…       Ран ещё долго приходила в себя после того, как Анноун решил, что хватит на сегодня. Она крайне смутилась и так и не смогла ничего сказать — и не в силах посмотреть на своего хозяина, лишь вновь повернулась к нему спиной — однако, вместо того, чтобы отодвинуться от него на дальний край кровати, наоборот, прижалась головой к его шее и почти мгновенно провалилась в сон, так, что её несчастные уши, многое пережившие за эти минуты, теперь, подёргиваясь во сне, то и дело щекотали лицо Анноуна. В какой раз он уже подумал, что совершенно не жалеет ни о чём произошедшем…       …И что он обязательно сумеет дать Ран свободу — свободу быть собой.