Дожить до термидора

Все всегда оставляли его! Максимилиан-Мари-Исидор родился на севере, в Аррасе, в семье адвоката и дочери пивовара. Рождение ребенка вызвало неодобрительные толки среди сплетников — появление на свет вполне доношенного малыша через пять месяцев после свадьбы говорило о многом. Его отец, наполовину француз, наполовину ирландец, не горел желанием связывать себя узами брака, но тут уж пришлось. Впрочем, и дед Максимилиана был не в восторге от зятя, который унаследовал от своих островных предков натуру кипучую и беспокойную и хоть косвенно, но все же винил ребенка в неудачном браке своей дочери. Семейная жизнь оказалась для Робеспьера-старшего непосильно тяжким бременем, и он при любой возможности отлучался из дома. Следствием этих продолжительных разъездов стало то, что маленький Максимилиан почти не испытывал влияния отца. Зато он был по-настоящему зависим от матери. Не встречая интереса с мужской стороны своих родных, он льнул к женщине. Будучи ребенком болезненным и слабым, он сильно нуждался в ее опеке и гневался на отца за то равнодушие, которое тот выказывал по отношению к жене. Мать Максимилиана всячески старалась заслужить расположение мужа, но представляла себе это по-своему, не вникая в причину мужниной отчужденности. Ей, как и многим женщинам, казалось, что если она нарожает мужу охапку детей, то это смягчит его сердце и вслед за Максимилианом пришли на свет Шарлотта и Огюстен. Заботы о младших детях отняли у Максимилиана то единственное, что он имел — материнскую ласку, и, хотя в силу душевного склада и хрупкого здоровья он из всех троих более всех в ней нуждался, как раз он-то ее и получал меньше всего. Это злило мальчика и плохо влияло на его характер — он становился все более замкнутым и упрямым. В своем детском максимализме он воспринимал происходящее как предательство, мать по его суждению предала его, и он не мог понять — за что. Другой, более пробивной ребенок, на его месте попытался бы устранить конкурентов и вернуть то, что принадлежало ему, но Максимилиан был кроме всего прочего весьма робок и даже трусоват, поэтому дальше мелких гадостей в адрес младших сестры и брата дело не шло. И все же, не зря считается, что все физические хвори лишь отражают нездоровье душевное. Постоянное внутреннее напряжение, страхи и отсутствие отдушины сделали свое дело — Максимилиан слег от оспы. Его мать, здоровье которой также оставляло желать лучшего, ухаживала за ним, тая на глазах. Муж практически покинул ее, и бедная женщина буквально угасала на почве осознания краха семьи. Социальные нормы того времени не предполагали для женщины иной функции, чем хранительницы семейного очага, а она не справилась со своей задачей, опозорилась перед обществом. Забота о больном ребенке окончательно подкосила ее. Мать Максимилиана умерла, когда тому было всего шесть лет. Она умерла! Она бросила его! Как она могла? Как мог ей позволить Бог оставить на произвол судьбы того, кто отчаянно в ней нуждался? Да, она страдала, но ведь неверный выбор родителей — не вина ребенка. Так не должно было быть, она не имела права бросать его. Она снова его предала! И снова он оказался виноватым. На сей раз в смерти матери, ведь это его болезнь стала для нее последней каплей. Он уже привык к предвзятому к себе отношению, привык не доверять никому, ожидая укола. Его врожденная осторожность подсказала ему единственно правильное на взгляд ребенка решение — выстроить стену между собой и миром, соорудить барьер, который защитит его от недоброжелательности окружающих. Возможно, этого бы не случилось, поддержи его в трудную пору сильная отцовская рука, но старший Робеспьер после смерти жены незамедлительно покинул Аррас, оставив потомство на попечение отца покойной супруги. Больше Максимилиан его никогда не видел. В характере Максимилиана было заложено стремление к иерархии и моделированию. Ему нравилось, когда у всего было свое место, функции, — и для состояния гармонии ему было необходимо, чтобы эти роли не менялись, не пересекались между собой. Эта линейность успокаивала его тревоги, рутина не пугала его, скорее, наоборот — в ней он находил стабильность и средство избавления от природной робости. Он охотно принял функцию старшего брата и ответственность за младших. Теперь, когда некого было делить, он уже не видел в них соперников, теперь его долгом было защищать и оберегать Шарлотту и Огюстена. Шестилетним ребенком он уже научился делать непроницаемое лицо и брать вину за шалости младших на себя. Малышей не наказывали за провинности, а он, отбывая наказание за чужие проделки, преисполнялся чувством исполненного долга. Ни боль, ни ограничения (в рамках разумного воспитания, разумеется) не имели больше на него влияния. Наградой за любое наказание было признание младшими его непререкаемого авторитета, за это он готов был терпеть что угодно, и эта модель поведения будет сопровождать его сознание до конца жизни. Маленький Максимилиан был на редкость упорным ребенком. Упорство и трудолюбие — вот, пожалуй, две главные составляющие его характера. Он не отличался особенными талантами, но учился прилежно и методично — и это приносило свои плоды. У него было все так же слабое здоровье, по этой причине он не принимал участия в обычных мальчишеских проказах, не лез в драки, не задирался, зато часто выступал арбитром после стычек. Он умел так подать дело учителям, что все как-то само-собой обнулялось и за это сверстники ему прощали неучастие в самих боях. Он не был популярен среди детей, у него не было друзей, он был слишком робок, чтобы самому завязать дружбу, а водиться с книжным червем по своей инициативе никто не рвался. Мальчик проявлял стремление к религии, не пропускал богослужения и своим примерным поведением и познаниями завоевал честь декламировать во время церемонии встречи епископа, совершавшего объезд епархии. Епископ похвалил кроткие манеры и серьезность ребенка и предложил посодействовать в его определении в колледж Людовика Святого в Париже. Максимилиану назначили стипендию как сироте и в возрасте одиннадцати лет он был отправлен в столицу, где прожил еще почти столько же и вернулся в родной Аррас уже двадцатитрехлетним. За все время, проведенное в Париже, он не изменил своим привычкам. Брось его в центре Парижа, он с трудом бы нашел дорогу в колледж самостоятельно. Его жизнь состояла из учебы, чтения, размышлений и книжной пыли. Нет, он не жил совсем уж затворником, но развлечения его были скудны и однообразны. Кроме того, ему претило общество школяров, он презирал их повадки, считая их достойными разве что дикаря. Он — просвещенный человек, чурался животных удовольствий. Ему импонировали чувства утонченные, деликатные. В согласии с модой сентиментализма, он писал манерные стихи, посвящая их абстрактным прелестницам, которые потому и были прелестны, что были абстрактны. Следуя внутреннему стремлению выстраивать ригидные модели, он создал для себя собирательный образ идеальной женщины, образ самого высокого качества, не терпящий погрешностей. Конечно, реальная женщина удовлетворять этим строгим условиям не могла, а полумеры не устраивали самого Максимилиана. Его сдержанный темперамент спокойно отклонял требования молодого тела, и он нисколько не терзался своим девственным состоянием, твердо решив сохранить себя невинным для той единственной, которая предназначена ему судьбой. В колледже он неожиданно завел друга. Его звали Камил Демулен, он был родом из Пикардии. Подобно Максимилиану, этого неуклюжего, вечно взъерошенного мальчугана послали в колледж по протекции, и точно так же никого далее не занимала его судьба. Камил был на три класса младше Робеспьера, но это не помешало мальчикам сойтись на почве пристрастия к античной героической литературе. Кроме того, у Демулена имелся недостаток, за который его часто дразнили — он заикался. Этот дефект еще больше сближал детей — имея друга, каждый из них чувствовал себя слегка менее одиноким. И все же они не были похожи. Чем старше становился Максимилиан, тем больше он воплощал собой упорядоченность и сдержанность. В противоположность ему Камил из неловкого мальчика вырос в озорного шалопая, осторожного как слон в посудной лавке. Трудно было представить себе более разных по натуре людей, но оба они дорожили этой дружбой. Максимилиан — из чувства ответственности за безбашенного младшего товарища, производившего впечатление будто ему море по колено, а Камил был из тех людей, которым совершенно необходима поддержка более сильной личности, каковой Робеспьер безусловно был, несмотря на всю свою скромность и нерешительность. И, как это часто бывает, мы снисходительны к друзьям даже в вопросах свирепой непреклонности и Максимилиан прощал другу те грешки, которых не терпел в других. В частности — его моральную неустойчивость. Камила было проще простого соблазнить удовольствиями. Он не пропускал возможности гульнуть и никакие увещевания со стороны Максимилиана не помогали. Когда Демулен вошел в возраст, он, по неписанному канону школяров, нашел себе любовницу. Он был некрасив, неуклюж, заикался, но молодость искупала все — и у него закрутился роман с некоей госпожой Дюплесси, замужней дамой, дочь которой была Камиллу почти ровесницей. Он был ужасно горд собой, господин Дюплесси подозрительно радушно принял молодого человека в своем доме, его жена млела от страсти, их дочь Люсиль наконец-то нашла равного для общения, в общем еще неизвестно, кто в этой истории был счастливее. Но чтобы соблюсти декор и приличия, Камил стал брать к Дюплесси Максимилиана, который хоть и осуждал, но из солидарности товарищу не отказал, разумеется «в первый и в последний раз». А вскоре Максимилиан и не возражал и даже иной раз, краснея, интересовался, не заглянут ли они к милейшим знакомым. Его, словно неприступного библейского Иосифа, соблазняла женская красота, только в отличие от первого — успешно. Люсиль Дюплесси была прелестна! Это была юная, хрупкая словно фея, свежая словно розовый бутон девушка. Она была грациозна, приветлива, скромна, очаровательно кокетлива. Даже принимая серьезный вид, она была полна изящества, голосок у нее был нежный, смех — серебристый, а ее рыжеватые кудри, выбивавшиеся из прически, делали ее похожей на создание неземное — на чудного эльфа, только в соблазнительном теле молодой здоровой девушки. Немудрено, что Максимилиан не устоял. Пылкие чувства завладели им безраздельно. Он сделался мечтателен и рассеян, но чтобы объясниться с предметом своих мечтаний, не было и речи. При одной мысли о подобном его охватывал столбняк, робость сковывала язык. Кроме того, он очень стеснялся своей внешности, своего лица, которое украшали шрамы от перенесенной оспы. Однако тайна жгла его душу и, наконец, не в силах один справиться с нею, он поведал секрет другу. Камил настолько привык видеть товарища невозмутимым и спокойным, что сначала не поверил, а когда поверил, обещал посодействовать. Несмотря на свое заикание, Камил был весьма красноречив, а когда говорил с воодушевлением, его недостаток загадочным образом пропадал. В общем, Максимилиан не сомневался в успехе, обнадеженный, он не предпринимал никаких шагов и ждал. Ждал! Пока однажды ночью к нему не пришел счастливый Демулен и со слезами раскаяния не признался, что они с Люсиль полюбили друг друга и девушка отдалась ему. Для Максимилиана это стало страшным ударом. Трудно сказать, что ранило его больше, разочарование в возлюбленной или предательство единственного друга. Камил насмеялся над его доверчивостью, втоптал в грязь сердце Максимилиана. Так недостойно поступать даже по отношению к врагу. А Люсиль! Боже, и это ее он считал идеалом, это ее готов был боготворить. Он понял бы зародившееся в сердце чувство, но отдаться мужчине! До брака! Это было низко и недостойно. Впрочем, он был бы недостоин своего великого будущего, если бы хоть один мускул дрогнул на его лице. Демулен — человек экзальтированный и привыкший к моральной поддержке Максимилиана, даже не осознал до конца, что натворил. Бесстрастность Робеспьера убедила его в мимолетности увлечения Люсилью, ведь мы все судим о других по себе, даже утверждая, что знаем этих других как облупленных. Камил был в отчаянии, он считал, что мать девицы (которая, к слову, по-прежнему находилась в статусе его любовницы) ни за что не позволит им соединить руки и сердца, и скорее всего так бы и произошло, не реши в дело вмешаться Максимилиан. Он был глубоко уязвлен, однако привычка покровительствовать младшему товарищу взяла верх, да и Люсиль в его глазах перестала воплощать собой эталон совершенства, поэтому он, не откладывая дело в долгий ящик, отправился прямиком к родителям девушки и рассказал все как есть. Обстоятельства играли в пользу Камила, мать не смела возражать, дабы не вскрылась ее связь с будущим зятем, Люсиль рыдала у ног отца, умоляя не губить ее счастье (весьма сомнительное, учитывая, что адвокат из Демулена был никакой). Дело кончилось свадьбой. Максимилиан, торжественный и бледный сопроводил друга к алтарю в качестве свидетеля, а вечером, обуреваемый тоской, направился в публичный дом, где, не выбирая, сошелся с первой попавшейся шлюхой, лишившей его девственности, которую он так оберегал. Первый сексуальный опыт показался ему отвратительным, еще несколько недель после этого его не покидало чувство испачканности. Напрасно он тер кожу до кровавых потеков, ему не удавалось смыть ту грязь, которая пристала к нему. Это во многом предопределило его последующие связи с женщинами. Ставший народным кумиром Максимилиан таки пустил к телу одну настойчивую поклонницу, но сам себя презирал за эту слабость и к любовнице относился дурно. Вернее так, как по его мнению и заслуживала «грязная» женщина. * Он вернулся в родной Аррас, но пробыл там недолго. Выборы в Национальное Собрание, взятие Бастилии, революция, 1789тый год — все это перевернуло его жизнь. Он нашел свое призвание, нашел единомышленников, он внезапно оказался в одном ряду с такими титанами как Мирабо, Лафайет, Дантон, Марат. Какие личности, какие судьбы! Максимилиан отдался делу народа целиком, он не искал славы или наживы, слава сама нашла его — в народе его стали называть Неподкупным, а стяжательство было ему внутренне противно. После расстрела на Марсовом поле он обрел пристанище в доме столяра Дюпле, сам не подозревая, что там найдет семью и настоящий дом. Он все также не принимал участия в открытых боях, его поле битвы было за столом, где он составлял свои речи, где планировал и анализировал, подвергаясь шутливой критике со стороны Демулена, ставшего революционным журналистом. Тихий и застенчивый ребенок вырос в осторожного и последовательного стратега. Глупый, глупый Камил! Он все так же видел в товарище прежнего робкого мальчика, упорного зубрилу, все также считал, что друг все стерпит, все простит, он не считал даже нужным держать язык за зубами. Максимилиан взрослел, а Камил — нет. Он до конца останется таким — неразумное и взбалмошное дитя. И все же Робеспьер не перестал водиться с Демуленом. Слишком велика была в нем сила привычки, слишком тяжело было ему отказываться от обычного положения вещей. Обиженный, разочарованный, он все равно не мог обрубить связь, пусть она даже была болезненна. Любая его привязанность зарождалась и крепла медленно, и столько же времени требовалось, чтобы ее изжить. Он продолжал бывать у Демуленов, он втайне все еще вздыхал, глядя на Люсиль, он согласился стать крестным их новорожденного сына… Когда начались народные восстания они с Камилом оба нырнули в водоворот политики, оба занимались одним делом и легкомысленный друг считал, что между ними все осталось прежним. Однако, со стороны Робеспьера все изменилось бесповоротно. Он умел отделять работу от личного и, хотя Камил был его соратником, о настоящей дружбе уже не могло быть и речи. Максимилиан потерял друга в ту злополучную ночь, он оплакал дружбу в день его свадьбы, он похоронил ее на несвежих простынях публичного дома и больше не искал замены. Он хорошо усваивал уроки жизни, он научился отталкивать раньше, чем оттолкнут его. Великий (да, в ту пору уже великий), неподкупный Робеспьер был бесконечно одинок в огромном Париже и в целом мире. Конечно, не буквально. Порой ему даже хотелось сбежать на необитаемый остров, чтобы скрыться от всех тех людей, которые окружали его. Чем большую известность он приобретал, тем больше вокруг него появлялось желающих на ней прижиться. Вслед за старшим братом в Париж перебрались Шарлотта и Огюстен, но Максимилиан строил стену между собой и миром долго и на совесть, и, несмотря на несметное количество народу в его окружении, в душу он не пускал никого. А потом в его жизни появился Антуан. Дореволюционный Сен-Жюст не заслужил бы одобрения Робеспьера, но в поле зрения Максимилиана попал уже новый, переродившийся человек, прошедший своим собственным чистилищем, и он покорил одинокого трибуна. Своим горячим сердцем и острым умом, своей уверенностью в справедливости народного дела и силой убеждения, помноженной на ораторский талант, своей решительностью и способностью добиваться поставленной цели. Антуан предстал перед ним чистым, преданным и твердым и Максимилиан понял — Создатель дает ему еще один шанс увидеть, что дружба и верность действительно существуют, убедиться, что Антуан будет рядом даже когда все и вся полетит в преисподнюю, когда не останется ничего от былой славы, былого величия, ничего, кроме имени. Максимилиан полюбил друга как только может одна душа полюбить другую, всецело, несмотря и вопреки. Как Ахилл любил Патрокла, как брат любит брата, как свою кровь, дороже собственной крови, но вместе с этим пришел и страх — потерять. Максимилиан понимал, что его молодой друг куда сильнее его самого. Антуан был решителен до жестокости, его волей можно было колоть орехи; это Робеспьер зависел от их дружбы, хоть и напускал на себя невозмутимый вид старшего. Старше-то он был всего на девять лет! Нет, говорил он себе, Господь не допустит такого, он не позволит Антуану покинуть его… Все всегда покидали его! — Тебе нечего бояться, Максимилиан — серьезно произнес Сен-Жюст. — Перед тобой я все тот же! И Робеспьер знал, что его Флорель не лжет, но в сердце его закралась горечь. А Мина? Промозглым вечером, в маленькой тесной квартирке, она села на узкую кровать и заплакала. Сегодня ей пришлось попрощаться с сокровенными мечтами, со всем, чем она дышала столько лет. Антуан никогда не будет с ней, ей никогда не стать его любимой! Нет, не так! Ее принц НИКОГДА не придет! Капризно топнув ножкой, разрыдалась маленькая девочка в ее душе. Маленькая Мина плакала, размазывая слезы по щекам. У нее отобрали любимую игрушку, с нее сняли любимое платьице и заставили сию же минуту повзрослеть. Завтра у нее будут заплывшие глаза и опухший нос, но это будет завтра, а сегодня пусть плачет ее маленькая девочка. Сегодня она плачет в последний раз!