грехи юности

Сарада – это оскомина на зубах трижды родившей Хинаты, смотрящей на неё со скупым пониманием и насмешкой; боль по-доброму мягкого Наруто, не умеющего отказывать и дарящего жене букеты подсолнухов из года в год; презрение юношески вспыльчивого Боруто, наблюдающего её влюблённые глаза и резкие вороватые прикосновения. Сарада – это взгляд отца и бойкий характер матери, неуёмная сила, вложенная в удар, невесомый поцелуй губ полусонного Хокагэ. Сарада – это тринадцать лет жизни клана Учиха, веер на спине Сакуры и снисходительная улыбка Саске, букет пурпурных гвоздик и цветов лайма, оставленный на крыльце чужого поместья. Родившись, она стала надеждой и гордостью матери, продолжила жизнь древнего, когда-то могущественного клана; заплакала. Её полуслепой взгляд всегда напоминал высохшую пустыню – не знавшая теплоты отцовских объятий, она тянулась к до противного солнечному Наруто, и в своё тринадцатилетние тянулась уже не как к отцу; любовно. Она смотрела на тихую невыразительную Хинату, приносящую мужу восьмимесячного сына с проклятыми всевидящими глазами, сына, которого однажды отдадут на воспитание в её родной клан – и не понимала, чем она лучше. Светлая до прозрачности кожа и иссиня-чёрные волосы, похожие на облачное небо глубокой ночью, казались ей противнейшим сочетанием жизни; лиловое платье ниже колен и светло-синее кимоно были лучшим безвкусием, которое она наблюдала в их редкие встречи; красный на губах отдавал развратом, непозволительным, губительным, грубым. Мягкая улыбка на летнем фестивале, когда мать брала её с собой, а не оставляла бабушке, была сродни насмешке – красные губы были точь-в-точь следы на вороте плаща Кагэ, следы, которые никто не замечал и не пытался скрыть. Сарада ненавидела эту женщину – и на её пальце сверкала тонкая линия обручального кольца, мандариновый водоворот грел её спину на редких сопроводительных миссиях, поцелуи мужа благословляли цветочной нежностью губ и щек. С этими чувствами она прожила двенадцать месяцев. Двенадцать, как трещин на свежевыкрашенной стене в саду, как лучших генинов, прошедших выпускной экзамен, как желтых подсолнухов, которые Наруто покупал в магазине Яманака. Накрашенные розовым блеском губы тринадцатилетней дурочки неумело и почти невесомо коснулись губ Наруто субботним вечером, когда он пришел в Резиденцию, чтобы забрать спрятанный в кабинете подарок для дочери. Она зашла в его кабинет, улыбаясь и держа в руках отчеты с миссий, её лёгкие пьянились запахом свободы и, положив на стол густо исписанные бумаги, она прижалась к его губам своими. Неумело и горячо, как могла, прижалась, чувствуя чужое тепло и одобрительное удивление, чувствуя руку на своей пояснице и скользкий язык, слизывающий вишнёвый блеск, девичью нежность и сладость. Господин Хокагэ прижал её к себе теснее, и – она проснулась, опаленная жаром и собственной смелостью, обиженная иллюзией – и тревожная. Сердце больно билось в груди, часы показывали три часа и двадцать восемь минут ночи, и под дверью скользила тонкая линия света – отец вернулся с миссии поздней ночью и слишком ранним утром, отчего в коридоре горели все лампы и что-то тихо говорила вечно взволнованная мать. В эту ночь, в этот день и этот сон – ей исполнилось четырнадцать, и никакие чувства больше не грели её сердце. Каждый четверг последние два месяца она оставляла на крыльце поместья Хокагэ вручную собранный букет из пурпурных гвоздик и цветов лайма. А потом ей исполнилось четырнадцать – Хината вдруг оказалась до неприличия и безразличия милой и доброй женщиной, а всё остальное забылось дурным сном, очередным грехом разнеженной мирной юности.