Шаманство, колдунство и прочие непотребства

Выйдя за забор дома двадцать восемь, первым делом Петров набрал номер Самсонова и попросил приятеля детства и одноклассника разузнать что сможет о таком типке, как Нестияров Элан Эльдарович, тридцати четырех лет от роду, в разводе. Ничего детальней Гришке сообщить он не смог, хоть тот и задал массу уточняющих вопросов. И вот теперь спустя неделю, взятую Самсоновым на поиск информации, они сидели в одной из лож стрип-бара и наблюдали, как стройная длинноногая девица фигурно крутит задом у пилона. Вернее, в основном наблюдал Гришка — сам Петров, чувствуя себя здесь не в своей тарелке, внимательно изучал тарелку с едой, столовые приборы, графин с коньяком, собственную ладонь, в конце концов. На ней красовались свежие мозоли, натертые о рукоять меча. На левой, впрочем, были такие же, может, чуть поменьше. Ранки саднило знатно, ладони горели, и постоянно хотелось прижать их к чему-то холодному: к стакану, к кувшину ледяного сока — или просто зажать в кулаке льдину, что Петров в итоге и сделал. В свободную руку он взял вилку и подцепил с тарелки кусок отбивной. — Что с руками? — поинтересовался Самсонов, заметивший и жест приятеля, и мозоли. — Огород, что ли, копал? — Какой огород, Гриша! — Петров чуть не обиделся. Прожевав и проглотив, пояснил: — Это от меча. — Мяча? — глаза Самсонова натурально округлились. — Какого мяча? Ты спортом занялся? — Да не мяча, а меча! Через «е». — Буква «е» особой разницы Грише не сделала — удивление с его лица никуда не ушло. — У меня тренировки сутки напролет. За месяц я должен обучиться фехтовать двуручником — хотя бы худо-бедно. Еще выходя от Нестиярова, он произнес бы все только что сказанное с весомой долей скепсиса и сомнения. Сейчас же, спустя неделю, мировоззрение Петрова претерпело заметные изменения. Ему нравилось то, что он делал. Ему нравилось работать, крутить финты, рубить дуги, делать выпады — нравилось чувствовать, как хрустят суставы, гудят мышцы, тянутся связки. За минувшую неделю кровь снова понеслась по его жилам, разгоняя чувство старости и ненужности. Ему, конечно, нравилась жизнь, когда можно не бояться наступить на мину или словить затылком вражескую пулю, но в этой мирной жизни Петров не мог найти себе места. И вот теперь… Мысли о том, зачем все это нужно, отошли на второй план — для Павла имел значение только процесс. — А… нахрена, Паш? — недоумевал Самсонов. — Хм, — он почесал макушку влажными ото льда пальцами. — Нестияров сказал, что там, куда мы пойдем, от огнестрела толку нет. — А куда вы пойдете? — Честно говоря, я надеялся, что с этим ты мне по поможешь, Гриш. Что ты узнал о Нестиярове? Теперь паузу взял Самсонов. — Не много, в общем-то. — Он перевел взгляд с собеседника на сцену и секунду или две наблюдал за девицей. Павел его не торопил, терпеливо ожидая. Он понимал, что информация о загадочном единственном в своем роде специалисте может оказаться весьма неприглядной. Что с таковой делать, Петров пока не очень-то представлял, разве что заявиться к Резиновой Зине и разоблачить шарлатана, но… Во-первых, вряд ли Гришка нарыл что-то такое, чего не смогла бы разузнать Зина, во-вторых, привнесенные минувшей неделей коррективы все-таки поубавили скепсиса во взглядах Петрова на чудеса. — Биография у него скучна, Павел, как поганый спектакль. Родился, вырос, выучился, женился, развелся. По образованию мифолог, как и его отец, впрочем. И дед. — Прям династия мифологов, — жуя, вставил Петров. — Именно. Числится индивидуальным предпринимателем, отчисляет налоги, но, насколько я выяснил, нигде и никак не работает. Интересного о нашем товарище только слухи. Да и тех не много. И такая сказочность, что пересказывать стыдно. — Гриш, не томи, а? Рассказывай давай. — Ну смотри, потом не укоряй, что я чушь несу. Короче, что-то более-менее связное, что удалось выяснить. Есть такая шишка, имя которой тебе ничего не скажет. Но если интересно, это некто Зубович. — Кто это? — Не суть важно. Один из тех, кто из-за кулис дергает марионеток. У него есть дочь, сейчас ей двадцать два. А могло и не быть, если верить слухам. В позапрошлом году она попала в аварию (то ли ее сбили, то ли врезалась), пролежала в коме с месяц (или с год — мнения разнятся), а потом благополучно умерла. Говорят, тогда этот Зубович и обратился к твоему Нестиярову, и тот ему дочь с того света вернул. — Как? — ошарашенно спросил Петров, не донеся вилку до рта. — Откуда я знаю как?! — возмутился Самсонов. — Ты что, готов в это поверить, я не пойму? Давай-ка лучше, — он потянулся за графинчиком с коньяком и снова наполнил бокалы, — выпьем. За что? Ну, давай за твой подряд. Чтобы все удалось! Потом расскажешь мне про этого Нестиярова, — ухмыльнулся он, двинул белесыми бровями, чокнулся с Петровым и опрокинул в себя коньяк. Совсем не так, как полагается пить этот благородный напиток. Павел тоже выпил, но куда с меньшим энтузиазмом, нежели Самсонов. Услышанное заставило крепко задуматься. Если хоть что-то в этом слухе правда — хоть то, без чего не было бы этого дыма, — то задание, на которое он, Петров, подписался, представало совсем в ином свете. Он напряженно сглотнул. Ему хотелось бы отнестись к ситуации, как он относился раньше, при их первой с Нестияровым встрече: сомневаться, не верить, считать абсурдом и балаганом. Но он не мог — тот самый голосок интуиции, не раз по жизни выручавший, сейчас уверенно нашептывал, что все не так просто, как он изначально ожидал. — Эй, дружище, что буйну голову повесил? О чем задумался? О Нестиярове твоем? — Слушай, Гриш, надоел уже с этим «твой». Я неделю назад о его существовании вообще не знал. — Ладно-ладно, извини, — Самсонов вскинул руки. — Зато ты знаешь его уже неделю. Вы с ним после встречи еще виделись? Петров задумчиво покивал. — У Николая. — И на приподнявшиеся брови Гриши пояснил: — Тренер по фехтованию. Вообще — бывший спецназовец, так что поладили мы с ним быстро. Хороший мужик, грамотный. Свое дело знает. Но про Нестиярова, зараза, молчит как партизан. Только крутит ту же пластинку: все узнаешь в свое время. — И что Нестияров делал у этого Николая? — Тренировался. — В смысле? Он тоже это самое? — и Самсонов вилкой неказисто изобразил два тычка воображаемой шпагой. — Ага. И получше моего. Но странный он, это Нестияров. — М? — Только руками работает. На ногах только передвигается, ни пнуть не пытается, ни оттолкнуть. Я однажды не выдержал, наблюдая, как Коля его зажал, крикнул, чтобы ногой бил. Он на меня так зыркнул… Взгляд этот Петрову до сих пор покоя не давал. Спокойный, серый, собранный и жесткий — и лучше любых слов говорящий заткнуться и заняться своим делом, раз в его, Нестиярова, делах он ни черта не смыслит. Тогда на мгновение Павел ощутил, будто ему залепили звонкую оплеуху. Это было неприятно и унизительно — и оставалось таковым до сих пор. И осадок этот, несмотря на здравый смысл, в глубине души неприятно саднил. Хотелось поставить на место, дать понять — нутром ощутить, — что боевой офицер — не мальчишка, на которого можно цыкать. И Петров откровенно надеялся, что желание это рассосется раньше, чем для его реализации сложатся благоприятные обстоятельства. — Так, ладно, а с женой его что? — вернулся Павел к интересующим его вопросам. — Ты с ней не пробовал поговорить? — А жена его во Франции. Живет там с дочерьми после развода. — Неслабо! — Да и при чем тут я — я ж не частный какой детектив. Так, немного расспросил то тех, то этих... Этот разговор вспоминался Петрову всю следующую неделю. Еще вспоминалась девица, которая танцевала им с Самсоновым приват и которая… На этом моменте ему становилось противно. Он был нормальным мужиком, с женой и сыном, пусть даже разведен теперь, а с женщинами привык если не по любви, то хоть по симпатии, а не вот так, за деньги, будто сам он уже ни на что не годен и никого не привлекает. И чувство брезгливости к самому себе неприятно грызло изнутри за то, что переступил черту — и ладно бы сознательно, а не напившись до состояния, когда даже девка общего пользования кажется привлекательной. Так ночь эта еще и на утро аукалась головной болью, тошнотой и желанием лечь тюфяком и не шевелиться. Звонок Николая вбросил в кровь порцию адреналина и заставил забыть о том, что ему, Петрову, уже пятый десяток, что суставы то и дело хрустят, а бутылка-полторы коньяка на душу — задача с трудом выполнимая. Он летел в спортзал на крыльях ветра, а, примчавшись, исходил семью потами под удвоенным натиском Николая. Николая Владленовича, как было сказано сухо и жестко, и с трудом можно было поверить, что этому спецназовцу в отставке уже больше пятидесяти, потому что это Петрову с трудом хватало дыхания и ловкости, чтобы защищаться от на вид спокойного и сосредоточенного тренера. Впрочем, к обеду с потом из организма вышло все, что не давало ему жить, и после душа Павел снова ощутил себя лет на десять моложе. Он пообещал себе с Самсоновым больше не пить. Еще с неделю Петров размышлял, как бы подойти к Нестиярову с интересующим его вопросом. Рассказ Гришки до сих пор не давал покоя, и очень хотелось узнать, какая же часть этой байки правда. Он уже давно — еще в комнате с оружием — уяснил, что в случае с этим загадочным Эланом Эльдаровичем сказка — ложь, да в ней намек, и теперь выбирал подходящий момент. Но оного все не было и не было. — Как насчет спарринга? — после одного из перерывов подошел к нему Нестияров. Павел округлил глаза, такого никак не ожидая. — То есть вы и я? — уточнил он на всякий случай. — Ваш крис и мой клеймор? — с ощутимой недоверчивостью в голосе добавил Петров. — Да, — легко и просто подтвердил Нестияров. — И что из этого выйдет? — Павлу не давало покоя соотношение размеров оружия. Его полутораметровый меч и кинжал Нестиярова, чуть превосходящий длину руки от локтя кончиков пальцев. — Ну, варианта два: либо вы меня прихлопнете своим громилой, либо я ткну вас своим крисом, — беспечно ответил Элан Эльдарович и пожал плечами. Петров прикрыл глаза, гася в себе дикое желание преподать этому самоуверенному засранцу урок. Он понимал, что ввиду его пока еще весьма туманного задания им с Нестияровым надо сплотиться в команду, в одно целое, но получалось слабо. Даже несмотря на то, что на тренировках они вместе проводили больше времени, нежели порознь, вели беседы на ни к чему не обязывающие темы, привыкая друг к другу, резкость этого единственного в своем роде специалиста каждый раз пробирала до самых печенок, вызывая желание осадить. — Ладно, — осторожно согласился он. — Нет, слушайте, а если я вас зашибу! — А вы, Павел Антонович, сделайте так, чтобы не зашибить. Для человека, который фехтование постигает с такой скоростью, словно вспоминает забытое, а не обучается новому, не должно стать проблемой вовремя остановить клинок. Контроль, контроль — всему голова! — Ты бы себя лучше контролировал, — внезапно жестко ответил Петров, которого этот специалист снова вывел из себя. Нестияров в удивлении приподнял брови, глядя на собеседника. А собеседник уже прикидывал, сколько усилий ему понадобится, чтобы остановить инерцию рубящего удара, если этот пацан не сумеет из-под него уйти. — Ладно, извините, — нехотя попросил Петров прощения за свой резкий выпад. — Бывает. Кстати, можно остаться на «ты», — говоря, Нестияров отходил в сторону. Затем резко метнулся к скамье, хватая с нее свой крис, развернулся и в долю секунды оказался возле Петрова. Оказался бы, если бы Петров все еще стоял на прежнем месте. Но рефлексы включились, как только Элан Эльдарович сделал первый рывок, и выброшенный в кровь адреналин придал бывшему спецназовцу скорости, силы и внимательности. — На «ты», говоришь, — Петров стоял на расстоянии выпада клеймором и не спускал глаз с оппонента. — Согласен. А как мне тебя звать — Эля? — Можно просто Элан. И он снова рывком кинулся вперед и чуть влево, чтобы следом резко изменить траекторию. Его задачей было сократить дистанцию до выпада крисом, задачей Петрова было не подпускать его туда, где длина клеймора окажется помехой, а не преимуществом. — Договорились, — опасно ухмыльнулся Павел, сжимая пальцы на рукояти своего меча. Не раз он размышлял, уделял бы он столько времени тренировкам, если бы не это чувство: полного единения с клинком, этого наслаждения процессом тренировки, когда Петрову казалось, будто он обретает себя. Настоящего себя. Будто вся его жизнь — это сплошные рамки и границы, и только здесь, рассекая блестящим клинком воздух, он сбрасывает эти оковы, чтобы дышать полной грудью. Но он был уверен, что именно это чувство является залогом его невероятного прогресса. Каким бы умелым бойцом он ни был, Павел прекрасно понимал, что освоить фехтование за какой-то месяц — невозможно. Понимал это и Николай. И удивленно хмыкал, когда очередной успех ученика превосходил все временные сроки и ожидания. — Скажи, Элан, у тебя тоже есть это чувство — полного родства с оружием? — замахиваясь, настолько коротко, насколько позволяли размеры клеймора, спросил Петров и опустил меч на стоящего перед ним мужчину. — Конечно. — Только Нестияров уже там не стоял. Сделав незаметный шаг, он перетек в сторону и вот уже пытался пробить защиту Павла новой атакой. — А чувство свободы? Будто только здесь ты становишься собой. — Такого нет. Это связано не с оружием. У тебя для этого чувства иные причины. — Какие? — Скажу, когда придет время, — с издевательски задорным сарказмом ответил Нестияров и снова атаковал. А дальше все завертелось. Их поначалу неспешно-ленивый темп резко возрос. Скорость навязывал Элан, а Петрову приходилось идти на поводу. Факт, что контроль над ситуацией, принадлежал не ему, болезненно раздражал. Хотелось схватить поводья и накрепко зажать в руке, но для начала их надо было отобрать у Нестиярова. А тот вертелся ужом, извивался, кружил вокруг, по полной используя преимущества своего легкого оружия и более маневренной комплекции. Держать такой темп, размахивая полутораметровым клинком, было сложно — но не невозможно. И Павел делал все, что было в его силах и выходило за их пределы, чтобы не уступить этому юркому, как змея, противнику. Но азарт уже застил его сознание, за его спиной словно раскрылись крылья — он будто оказался на поле брани, где все зависит только от умения, выдержки и силы. И совсем немного от везения. Петров был счастлив. Упоительный этот полет был бесцеремонно прерван звуком спортивного свистка. По ушам резануло, заставляя остановиться, прийти в себя и вернуться в реальность, в которой, скрестив руки на груди, на них, сведя брови, смотрел Николай. — Ну, неплохо, — выдал он сухой комплимент. — На сегодня все. Завтра снова встаньте в спарринг — так полезней будет. — Вытащил из кармана телефон, пару раз коснулся пальцем экрана и взглянул на мужчин. — У меня срочные дела. Внук родился, — развернулся и двинулся на выход. — Поздравляем, — в некотором удивлении ответил ему в спину Нестияров и вытер потное лицо подолом футболки. — Поздравляем! — не менее удивленно крикнул Петров, и Николай скрылся за дверью. — Завтра его не будет, я так понимаю? — Будет. Рождение внука — событие, бесспорно, важное, но у Коли есть работа, которую он должен сделать. Нянчиться будет после, — прозвучал Нестияров неожиданно жестко и категорично. — Так к чему он нас готовит?! — не выдержал наконец Павел. — Послушай, Элан Эльдарович, — голос звучал напряженно и с нажимом. Он развернулся к собеседнику и теперь смотрел на того в упор, — давай-ка на чистоту: какого хрена мы тут скачем, как белки, исходя семью потами? И не пытайся перевести тему. Тебе — ясно? — к концу фразы Павел приблизился к Нестиярову почти вплотную и теперь уверенно нависал над тем. Нестияров, однако, не выглядел хоть сколько-то испуганным. Петров мог только догадываться, в каких моральных противостояниях тот закалялся, однако было очевидно: закален он неплохо. — Знаешь, Паша, — имя Петрова было очень выразительно отмечено интонацией, — очень большая ошибка — вот так подходить к оппоненту, у которого в руках кинжал. Петров невольно дернулся назад, похолодев от осознания масштабов собственного промаха. Пусть Нестияров и не шевельнулся, по-прежнему стоя, опустив руку с крисом вниз, но если бы шевельнулся… Павел сглотнул и вдруг нутром ощутил, насколько человек напротив может быть опасен. Наитие, озарение, которое приходит только после того, как результат ошибки милостиво обошел тебя стороной. — Меня бояться не стоит — мы с тобой, Павел, заодно. Но там, куда мы пойдем, заодно будем только мы. В голову ударила злость, перед глазами на мгновение померкло. Петров не дернулся, следом лишь стравливая гнев сквозь стиснутые зубы. — Так куда мы, черт тебя дери, пойдем? — выцедил он с нажимом. Ему казалось, что, как у кипящего чайника, на затылке у него подскакивает и дребезжит крышечка. Нестияров секунду помолчал, глядя на спецназовца долгим задумчивым взглядом, взвешивая «за» и «против». В итоге вздохнул и ответил. — В Тридевятое царство, — как само собой разумеющееся произнес Элан, и внутри у Петрова что-то взорвалось. Меч легко и непринужденно вспорхнул в воздух — словно весил он как пушинка, — и со свистом опустился на Нестиярова, острием впиваясь в доски пола. Сердце ёкнуло. Взгляд метнулся на единственного в своем роде специалиста, успевшего прянуть в сторону: тот выглядел несколько ошарашенным. Прочистив горло, Нестияров заговорил первым: — Это было… неожиданно. — Прошу прощения, — неловко произнес Павел, понимая, что потерял контроль над собственными эмоциями и ситуацией в целом. Первый шаг к профнепригодности. Но Тридевятое царство — какого черта! — Я очень надеюсь, что то, что сейчас произошло, исключительная случайность, — Нестияров уже пришел в себя и звучал знакомо жестко и безапелляционно, — и больше не повторится. Иначе мне придется искать другого партнера, а вам — вам придется объясняться с Алевтиной. При упоминании Резиновой Зины у Петрова дернулось веко — ну неприятна ему была эта дамочка, неприятна до зубовного скрежета. Но хуже Зины, куда более пугающим — пугающим по-детски и до мятного холодка в желудке — было понимание, что придется расстаться с клеймором. Петрову казалось, сделай он это — и потеряет часть себя. — Не повторится, — так же жестко, как и Нестияров, ответил он, сжимая крепче рукоять меча в руке. Ни с чем не сравнимое чувство уверенности и надежности тепло заворочалось в подвздошье. — Вот и славно. — Нестияров запрокинул голову, крутанул ею, прокатив затылком по плечам, и встряхнул рукой с кинжалом. Серые глаза его смотрели серьезно, но уголки губ улыбались. — Я тебе, Паша, серьезно говорил, что рано тебе еще знать, куда мы идем. Теперь ты знаешь — что-то прояснилось? Глаза Петрова округлились. Он издал звук, скорее похожий на бульк, нежели на попытку облечь в слова скачущие в чехарде мысли. — Подожди, что? — наконец слова сложились в какой-никакой вопрос. — Это была не издевка? — в голосе особой веры не звучало. Наоборот, полнейшее сомнение в услышанном, скепсис здорово человека. Нестияров вздохнул и развел руками. Читать Павлу — бывшему спецназовцу, нормальному человеку, выросшему в рамках торжества научного обоснования — лекцию реальности мифов, читать здесь и сейчас, было, как минимум, неуместно. И не с точки зрения тренировочного зала, пропитанных потом футболок и приятной усталости в мышцах, а с точки зрения самого Павла и его тотальной неготовности услышать. — Если я тебе сейчас все выложу, у тебя шаблоны по швам разойдутся, — спустя паузу ответил Нестияров. — Я, конечно, могу, но оно тебе надо — прямо сейчас? Или подождем еще немного? Тон его непрозрачно намекал, что лучше бы подождать, не гнать лошадей навстречу фактам, которые не влезут в сознание человека городского обыкновенного. Петров снова сжал пальцы на рукояти клеймора, на этот раз не от злости, а скорее машинально, разумом и здравым смыслом заставляя себя выдохнуть и подождать еще чуть-чуть. Им осталось до назначенного срока всего-то две недельки — и там вскроется либо «страшная» правда, либо грандиозный обман. Второе Петрову виделось более вероятным — особенно в свете всей этой секретности, нежелания говорить начистоту, хождения вокруг да около. Разводит этот единственный в своем роде специалист Зинаиду на деньги, понтово да умело разводит. И это объяснение еще две недели назад вполне удовлетворило бы Павла, но теперь в его жизни было странное, никакими разумными доводами не объяснимое единение с клинком и невероятный рассказ Самсонова о дочери некоего Зубовича, за версту разящий атмосферой «Битвы экстрасенсов». Теперь в его картине мира имелась некая червоточинка, в которую тонкой струйкой утекал здравый смысл. — Ладно, подождем, — согласился он. Две недели пролетели как один день — полный тренировок, звона клинков и какого-то неземного откровения, после которого уже не получалось смотреть на клеймор, как на орудие, как на что-то такое, что лишь призвано облегчать жизнь. Петров дал ему имя. Звенящий. Простое и незатейливое, но самое очевидное из всех возможных. Меч звенел в его руках и пел, и душа Петрова пела вместе с ним, готова была нестись в бой и выйти из него победительницей любой ценой. — Элан, — обратился он к Нестиярову, когда накануне дня икс они собрались в гостиной оного, Анна Вениаминовна подала кофе и ненадежное на вид кресло надежно приняло спецназовца в свои объятия. Марина — подленник неизвестного Петрову художника — катила на них мощные волны со своего места между окон. — М? — отозвался тот, между делом перелистывая огромный том на вид весьма древнего издания. — А у твоего криса имя есть? — неловко поинтересовался Петров и потер ладонью тыльную сторону шеи. Нестияров напротив поднял взгляд от книги. Внимательно так посмотрел, высматривая что-то только ему ведомое внутри Павла, и вдруг улыбнулся: — Есть. У Петрова отлегло. Неловкость как рукой сняло, и он с удивлением обнаружил, что глубоко в груди заворочалось что-то вроде родства с Нестияровым. Он тряхнул головой и сказал себе, что это из-за тренировок — не один час они провели вместе в спортзале Николая, в конце концов. — И… какое? — Жало. — Словно вспомнив, что на блюдце стоит чашка с кофе, Нестияров потянулся за ней и сделал несколько глотков. А Павел подумал, что крису это имя очень даже подходит. — А ты, стало быть, и своему наконец дал имя. Хорошая новость. — В каком смысле — хорошая? — не понял Петров и приподнял брови. Он свою чашку с кофе держал в руках и сейчас сделал очередной глоток. — Раньше имена давали почти каждому важному оружию. Но сейчас, в двадцать первом веке, человечество настолько конвейезировалось и типизировалось, что не до этого. Нет, конечно, кузнецы до сих пор штучным работам дают имена — но скорее номенклатуры ради, нежели из-за единения с оружием. У тебя ведь единение? — Э-э-э… да, — спустя заминку ответил Петров. Его отношения с клинком были настолько личными и интимными, настолько глубинными, что признаваться в подобном было сродни акту душевного эксгибиционизма — по его приземленным меркам. Но по всему выходило, что и у Нестиярова тоже единение. — Так вот, твое сознание наконец достаточно приоткрылось, чтобы его не разорвало от новостей, — хохотнул Элан. — Я, конечно, ожидал, что это произойдет раньше, а не под самый занавес. Но, в любом случае, это хорошо. — Боги светлые, не хочешь ли ты мне сказать, Элан Эльдарович, что я дорос до того, чтобы узнать, куда мы путь завтра держим? — прозвучал Петров менее саркастично, чем сам ожидал. Придя домой еще после той памятной тренировки, на которой чуть не убил Нестиярова, Петров прогуглил это самое Тридевятое царство. И велико было его удивление, когда вместо привычной всем сказочной абстракции оно оказалось синонимом загробного мира. Не сказать, что это открытие особо Павла обрадовало — точнее не обрадовало вообще, если хоть на миг допустить, что они действительно пойдут за грань. — Таки да, Павел Антонович. И куда, и зачем — все я вам расскажу, — с нарочитым почетом в голосе ответил Нестияров. Петров не мог не признаваться самому себе, что за этот месяц интенсивных тренировок их с Эланом отношения заметно потеплели. Они не стали друзьями, отнюдь — да и Павел сомневался, что у такого, как Нестияров, вообще могут быть друзья, — но место шуткам да юморку разной степени черноты теперь находилось все чаще. В добавок, ему больше не хотелось убить единственного в мире специалиста, если тот увиливал от ответа на заданные вопросы. — Как я уже говорил, мы пойдем в Тридевятое царство. За молодильными яблоками. — За чем? — не сдержался Петров, скепсиса выдав с избытком. Нестияров пропустил эту реакцию мимо ушей и спокойно повторил: — За молодильными яблоками, — так терпеливо, словно ребенку неразумному что-то пояснял. За свою жизнь он сталкивался с неверием разной степени и, в общем-то, был к подобному равнодушен. Он знал: самое сложное — провести человека за грань, а дальше уж реальность вокруг сделает свое дело. Были в его жизни и противоположные ситуации, когда вера людей в тот мир была беспричинно сильна, хотя, пожалуй, в большинстве случаев к этой вере их приводили отчаяние и надежда. Как того же Зубовича привела безысходность. — Наш клиент уже стар да дряхл стал, — продолжил Нестияров. — При своих деньгах перепробовал все достижения науки, но старость не обманешь, вот-вот и из него посыпется песок. А там, где наука бессильна, в силу вступает ненаучное, — криво усмехнулся Элан и допил кофе в два глотка. Усмешка Нестиярова оказалась понятна. По большому счету, он, Павел, и сам еще какое-то время назад относился к суевериям и экстрасенсам с презрением гражданина двадцать первого века. Но происходящее в его жизни мало-помалу вносило коррективы в его мировоззрение, и в какой-то момент он понял, что готов принять то самое «ненаучное» и даже прекратить смеяться над маманьками, заклеивающими своим чадам на фото в соцсетях лица смайликами. Какая-то часть его здравого смысла уже готова была принять и существование и сглаза, и проклятья, и Тридевятого царства. Массированный удар по стереотипам и взрощенным с детства догматам цивилизованного мира нанесли Звенящий и следом — Анна Вениаминовна. — Алло, Павел Антонович? Это Вы? — интеллигентно спросили с того конца несуществующего телефонного провода, когда он, уставший после давки в метро и изъеденный непонятными сигналами интуиции, раздраженно рявкнул в трубку «алло?» — Это Анна Вениаминовна. — Э… — совершенно откровенно растерялся он, мгновенно устыдившись своей резкости. — Слушаю Вас, Анна Вениаминовна? Элан Эльдарович сам не может позвонить? — В его понимании большой мальчик Нестияров мог бы и сам набрать его номер и сказать все, что имеет сказать. — Нет-нет, Павел Антонович, я не по его поручению. — На том конце повисла физически ощутимая тяжелая пауза. — Я звоню сама. Ваш сын… Упоминание Витьки прозвучало щелчком бича. Петров напрягся и машинально сжал пальцы на рукояти клеймора — который остался в зале у Николая. — … в беде, — озвучила она то, предчувствие чего уже гложащим чувством вздымалось в подвздошье. — Не знаю в какой — вижу только многоэтажку — старую, хрущевку — и домик маленький, с рисунками на стене, граффити, кажется, это называется. Цветы нарисованы, черный, оранжевый — точнее не вижу. За домиком. Липкий страх развернулся под ребрами и сжал сердце. Память услужливо нарисовала букву «П» хрущевок со стоящей поодаль трансформаторной будкой, на которой неизвестные умельцы ко Дню победы нарисовали букет гвоздик, перехваченный георгиевской лентой. В одном из этих домов они когда-то жили семьей. Теперь он снимал однушку в соседнем районе. — Понял, — кинул он в трубку уже на ходу и, набирая скорость, сбросил звонок. У него не возникло вопросов — все они придут позже, когда будет возможность обдумать происходящее, — сейчас собою все заполонил лишь родительский страх за своего ребенка. Когда он влетел за будку, задней стороной повернутую к глухому забору, он увидел четверых. В темноте было не разобрать ни лиц, ни одежды — но отчетливо было понятно: они кого-то бьют ногами. Внутри снова что-то взорвалось. Но в этот раз Петров четко осознавал, что и зачем он делает, кого и куда бьет. Быстро, лаконично, до хруста и вскрика. Он не видит их лиц — они в этой темноте не видят его. Мозг, привыкший воевать, оценивал ситуацию четко и равнодушно, словно бы со стороны. Не убить, главное никого не убить. Ему хватило двух десятков секунд, чтобы вырубить этих четырех молодчиков. Малолетки, сделал он вывод — ни один из них даже толком понять не успел, что тому, кого они избивают ногами, пришла подмога, не успел защититься или хотя бы попытаться сбежать. Они не ожидали наказания и оказались совершенно к нему не готовы. — Витька, цел? — он рухнул на колени возле свернувшегося эмбрионом сына. В ушах гулко ухало сердце и дыхание с сипом вырывалось из глотки, но он успел. Видел, что успел. Витька опустил руки, которыми закрывал голову, и со стоном пошевелился. — Пап? — с явным удивлением спросил он. — Идти сможешь? Пойдем домой. Увидев их обоих на пороге — взмокшего Павла и сына с разбитым лицом, — Люда всплеснула руками. Открыла было рот, чтобы что-то сказать, но лишь схватила обоих за одежду да резко втянула в квартиру, следом захлопывая дверь. Она прижала ладони к лицу и стояла так молча, часто дыша. — Витя, иди в ванную, — спокойно сказал Петров. — Сам сможешь? — Угу, — в нос ответил сын и, прихрамывая на правую ногу, направился к нужной двери. Все оказалось позади, сын относительно цел — дрожь нервной системы сошла на нет. В голове начали зарождаться вопросы к Анне Вениаминовне. Но прежде чем сложить из них четкий список, стоило придумать, как он оказался в их дворе и, что немаловажно, зачем пошел за трансформаторную будку. В том, что Люда, когда успокоится, начнет дотошно выспрашивать все подробности, он не сомневался — такой уж у нее характер. Придется соврать, что шел туда справлять нужду. — Я поставлю чайник, — и Люда скрылась на кухне, откуда следом спросила: — Паша, ты голоден? Кушать будешь? После тренировки у Николая он был голоден, как тысяча тигров. Той ночью он остался ночевать у своей семьи, на жестком и скрипучем диване в зале. А до этого они еще долго сидели с Людой на кухне и вспоминали их прошлую жизнь: счастливые моменты, рождение Витьки, переезд в собственную — вот эту самую — квартиру, первый класс сына, первую его победу в городских соревнованиях по волейболу… И удивлялись, как же много совместного хорошего было у них. Из воспоминаний его выдернул звон стекла и вскрик Анны Вениаминовны. Не сговариваясь они с Нестияровым вскочили со своих мест и кинулись на кухню. Горничная, бледная и явно испуганная, стояла над разбитым кофейником, прижимая к губам кулак. У Петрова отлегло. — Анна Вениаминовна, да это же просто кофейник, Бог с ним! — поверх плеча Нестиярова воскликнул он, от всей души желая приободрить эту приятную ему во всех отношениях женщину. Он не мог пройти в кухню, поскольку единственный в своем роде специалист стоял в дверях, загородив собою проход. — Даже если он из… — Помолчи! — резко и раздраженно оборвал его Нестияров и сделал шаг вперед. — Все плохо? — задал он вопрос Анне Вениаминовне, и та молча кивнула головой, указывая на растекшуюся среди осколков лужу. Нестияров прижал ладонь к тыльной стороне шеи и выглядел серьезно обеспокоенным. Напряжение, повисшее в пространстве, вздыбило волоски на коже Петрова, и зародившее было возмущение на резкий окрик сгинуло без следа. — Вы можете не вернуться, — уже достаточно спокойно сообщила Анна Вениаминовна, совладав с эмоциями. Нестияров поджал губы. — Но можем и вернуться? — спустя секунду задал он вопрос. — Да. — Значит, все еще не настолько плохо, — резюмировал Нестияров. — Эля, я тебя прошу, отец не… — Тс-с-с-с, — он приложил палец поперек своих губ, а следом аккуратно взял Анну Вениаминовну за плечи и усадил ее на один из стульев, — это не стопроцентная гарантия, а лишь предсказание. Да и я — не мой отец. Вы же помните, да? — Нестияров очень тепло и внимательно смотрел на свою горничную, — Все зависит от особенностей каждого. Я сильнее отца. Петров, так и не войдя в кухню, взирал на происходящее с озабоченным недоразумением. Но части мозаики наконец начали собираться в более-менее объяснимое целое. Он, так и не задавший Анне Вениаминовне ни одного вопроса из сонма его одолевавших, здесь и сейчас начинал понимать, откуда она узнала о Витьке. — Но, может, хотя бы отложить на неделю-другую? — с надеждой спросила женщина. Нестияров отрицательно покачал головой. — Все уже подготовлено, да и Скребкову не терпится — Алевтина названивает, что кол-менеждер. Анна Вениаминовна сложила руки на коленях и поджала губы. ` Придя назавтра к единственному в своем роде специалисту, Павел привычно был встречен Анной Вениаминовной. Вопреки ожиданиям, горничная была спокойна, сдержана и приветлива, и лишь где-то в глубине светло-карих глаз, напоминавших Петрову темный янтарь, виднелось беспокойство. — Анна Вениаминовна, не переживайте Вы так, — идя рядом с горничной, начал Петров, — вернемся мы. Я все сделаю, чтобы Элан остался жив-здоров, обещаю. Они остановились у двери, которая раньше для Петрова никогда не открывалась. Он бросил на Анну Вениаминовну несколько удивленный взгляд. Стучать и впускать его внутрь женщина не спешила. Секунду или две спустя она сделала вздох и посмотрела Павлу прямо в глаза. — Спасибо, — ответила тихо. — Павел Антонович, Вы человек серьезный и ответственный, Вам есть к кому возвращаться, а значит, Вы понапрасну рисковать не станете — и Элану не давайте. — Не дам, — спокойно ответил Петров. Действительно — не даст. И Анна Вениаминовна улыбнулась. Впускать она, тем не менее, его не спешила. — Еще одно, Павел Антонович. Остерегайтесь рыжих пятен. — Э-э-э… Каких именно? — Петров уже неплохо представлял, почему именно Анна Вениаминовна работает у Нестияровых и что она может, но все же подобная абстракция скорее сбивала с толку, нежели обрисовывала картину. — Не знаю, Павел Антонович. Рыжие пятна — это все, что я видела. Они опасны, я бы даже сказала, смертельно опасны. — Я понял, — кивнул он. — Буду максимально осторожен. — Спасибо, — еще раз поблагодарила Анна Вениаминовна и, наконец, постучала. — Эля, Павел Антонович пришел, — толкнув от себя дверь, сообщила она и посторонилась. — Входите. И Петров вошел. И удивился, откровенно и неприкрыто. — Здравствуй, Паша, — особо долго стоять с разинутым ртом ему не дали. — Не стой на пороге, входи. — Что это за комната? — озираясь, Петров вошел и услышал, как за ним затворилась дверь. Назад пути нет, шепнул внутренний голос. — Мой рабочий кабинет, если ее можно так назвать, — усмехнулся Нестияров. — Да уж… И Петров был прав. С точки зрения нормального человека кабинет должен выглядеть как офис или библиотека, с рабочим столом, стеллажами, стульями-креслами и так далее. Здесь же… Здесь был камин, в котором зачем-то по летней жаре весело потрескивали поленья, а кроме него — шкуры животных повсюду, бубны всех цветов и размеров на стенах, ожерелья из чьих-то зубов, скелеты птиц и змей, пучки каких-то трав… В рыжих отсветах костра — а иного освещения в кабинете не было — толком не разглядеть. Впрочем, как оказалось, кресла здесь тоже были, укрытые шкурами и потому в глаза особо не бросающиеся. А еще у стены напротив камина был стеллаж — самый обычный современный деревянный стеллаж, в этом странном антураже выглядящий как красный феррари на проселочной дороге — неуместно. На стеллаже стояла разномастная утварь совершенно непонятного Петрову назначения. — Присаживайся, — возящийся у стеллажа Нестияров не глядя махнул рукой в сторону кресел и наконец развернулся. В руках у него был поднос с графинчиком, на треть полным каким-то напитком. Коньяк, подумал Петров. Возле графинчика стояли две маленькие стопочки, их размер с коньяком как-то совсем не вязался. Кинув еще один взгляд на поднос, Павел прошел к креслам и сел. И осознал, что в комнате помимо камина имелся еще и кондиционер, который сейчас едва слышно шелестел, охлаждая воздух, согреваемый камином. Но вопроса Петров не задал — раз камин горит, значит, нужно. А зачем — он непременно и так узнает. Босой ногой Нестияров подкатил к креслам ровно отесанный чурбак и ловко перевернул тот вертикально, следом водрузив на импровизированный стол поднос. — Ну что, выпьем за успех нашей миссии? — с огоньком во взгляде поинтересовался он у Петрова. Здесь и сейчас начиналась самая сложная, но и самая интересная часть их задания. А еще ему просто не терпелось увидеть реакцию Петрова на то, что произойдет. — Давай, — кивнул Павел, невольно на миг вспомнил распитие коньяка с Самсоновым. Но здесь и сейчас объем был настолько смехотворен, что опасаться не было смысла. — Под весь этот антураж больше бы подошли деревянные плошки, — усмехнулся он, принимая из рук Нестиярова крошечную эту стопочку миллилитров так на пятьдесят, явно не больше. Они отсалютовали и дружно опрокинули содержимое в себя. Коньяк — нет, это определенно был не коньяк. Странный пряный напиток, оставивший после себя свежее тепло во рту и ароматику летнего ночного луга. — Интересное пойло, — констатировал он. Хотелось протянуть стопку за добавкой. Он взглянул на Нестиярова, но тот явно не собирался предлагать еще. Повертев рюмашку в крупных пальцах он поставил ее на поднос. — Что это такое? Нестияров следом опустил свою. — Мухоморовка. — Прости? — он явно не расслышал. Или расслышал? — Да-да, настойка на мухоморах, — Элан спокойно откинулся на спинку своего кресла, не выглядя обеспокоенным по поводу напитка, — в ней еще куча разных травок типа полыни, алтея, таволги. — А зачем? Можно ж просто коньяк. Ну или медовуху, если ты за аутентичность, — кивком головы Петров указал на всю эту колоритную атрибутику, украшающую комнату. — Медовуха не вызывает состояние измененного сознания, — Нестияров с явным наслаждением расслаблялся в кресле. — Иначе на тот свет не попасть. В смысле, попасть, конечно, но нам так не надо. Так что ждем, когда подействует. Все это звучало как-то сомнительно и до предела стремно. Петров понимал, что если бы не прошедшие четыре недели рядом с Нестияровым, если бы не Анна Вениаминовна и Звенящий — кстати, а где его меч?, — он бы на это заявление уже дал Элану в зубы. Сейчас же действительно приготовился ждать того, что произойдет. — А почему надо мухоморовку, а не ЛСД, например? — поинтересовался Петров. Раз им надо просто ждать, то можно и поговорить. — Потому что ЛСД — это уже синтетика. А мы за натурпродукт. А может, просто дело привычки, — пожал Элан плечами. Он и в самом деле задумался. Традиционно они использовали традиционные средства — он, отец и дед, и дед деда.., но никто из них не пытался испробовать что-то из современного арсенала психотропных веществ. — И кроме того, я не представляю, как материя загробного мира поведет себя в ответ на что-то еще кроме мухоморовки. Может, никак, а может, поставит подножку. Это все неизведанные тонкости, Павел, и я не хочу экспериментировать на себе — у меня же еще нет сына, — на последней фразе он беззаботно хохотнул. Они помолчали. Вдруг Нестияров снова заговорил. — Уже скоро. Чтобы ты понимал, что будет происходить: когда мухоморовка подействует, мир для нас будто сдвинется со своего места. Не знаю, как точнее это описать — но ты безошибочно поймешь. Тогда я начну камлать. — Как шаман, что ли? — недоуменно уточнил Петров. — Именно. Собственно, я и есть шаман, — Нестияров пожал плечами, не открывая глаз. Он все это время так и сидел: откинувшись на спинку кресла, уложив голову на подголовник и закрыв глаза — словно в самолете летел, а не в загробный мир собирался. — Да ладно, — в шамана, в отличие от экстрасенсов, не верилось. — И как ты собираешься открывать дверь, от которой у тебя ключ? Кстати, где он? — В бубен буду бить. — Похоже, развеивать неверие Петрова Нестияров не собирался. — Видал в фильмах, поди. Мне моего дара хватит, чтобы справиться с твоим разрушительным скепсисом. — Почему это разрушительным? — из уст Нестиярова здесь и сейчас это слово звучало как-то оскорбительно, что ли. — Знаешь, Паша, почему в мифах и сказках чудеса случаются, а в нашем мире — нет? Потому что каждый первый в эти чудеса верил. Эффект коллективной веры, если угодно. Когда шаман, или жрец, или священник начинал свой ритуал, все присутствующие верили — все вместе и каждый по отдельности. И суммарная энергия их веры делала чудо возможным. Мифы — лишь свидетельства реалий своего времени, но они рассказывают нам о том, что волшебство, или магия, или как это ни назови работало. Сейчас в мире мало веры и слишком много скепсиса, Паша, и никакого даже самого мощного дара не хватит, чтобы победить всемирный научный рациональный скептицизм. Но с твоим неверием я справлюсь, — усмехнулся Нестияров, — к тому же Анна Вениаминовна поблизости, она тоже верит в ненаучное. Так что вместе мы тебя победим, дитя цивилизованного мира. О, начинается! Чувствуешь? Павел прислушался к себе. Ничего. Все то же привычное тело, все тот же привычный мир, только жарковато от камина стало. Пальцами он оттянул ворот рубашки, наблюдая, как Нестияров, ме-е-е-едленно, словно под водой, встает со своего места и так же ме-е-едленно стягивает с себя футболку и бросает ту на подлокотник. Мир дернулся и сместился куда-то в сторону. Нестияров стал расплываться. Зато скорость движений вернулась в норму. — Чувствую, — наконец подал голос Павел. Без футболки он видел Нестиярова впервые. Сухой и жилистый торс покрывали татуировки под стать антуражу. Словно выполненные неумелой рукой — птицы на плечах, звери на лопатках, рыбы на животе и коловрат на солнечном сплетении. Были еще какие-то волны, листья, елочки, черточки, но все рассмотреть в жарком свете костра не представлялось возможности. Нестияров прошел в угол, взял оттуда какой-то сверток и положил у кресел, развернул и бережно достал из недр плотной ткани Звенящий. Рыжий язык пламени полыхнул на полированном лезвии, сердце спецназовца забилось чаще. Нестияров протянул меч хозяину, и прохладная рукоять привычно легла в ладонь, делая клинок продолжением самого Петрова. Следом шаман достал свой крис и положил у своего кресла. Отблеск пламени змеей заструился по лезвию кинжала. Затем он подошел все к тому же стеллажу с разнообразными баночками, скляночками, коробочками, бутылочками, и взял с нижней полки туесок размером с пол-литровую банку, с верхней — ступку с пестиком, сыпанул в нее горсть чего-то, что в свою очередь зачерпнул из деревянной миски, вернулся в свое кресло и принялся растирать содержимое. В комнате запахло не то хвоей, не то полынью, не то какими-то цветами. Петров сделал вдох поглубже, чтобы разобрать точнее, — и тут же пожалел: голова пошла кругом, подкатила тошнота и он закашлялся. — Это с непривычки, — услышал он голос Нестиярова. — Сейчас пройдет, не фокусируйся на ощущениях. И Петров не фокусировался. Он сосредоточил свое внимание на методичных движениях Элана и в самом деле ощутил, как внезапная эта морская болезнь сошла на нет. А Нестияров тем временем встал и уже подходил к нему. — Не дергайся только. Будет немного щипать и греть, как от бальзама «Звездочка». Сперва сунув палец в ступку, шаман потянулся к лицу Петрова. Прежде чем палец коснулся кожи, спецназовец успел заметить, что испачкан он был в чем-то черном и блестящем. Кончик пальца начертил волну на лбу Павла. — Как рыба в воде, — расслышал он бормотание Нестиярова, но не заметил, чтобы тот раскрывал рот. Палец скользнул на переносицу и оставил на спинке носа прохладную полосу, — как птица в небе, — палец сместился на левую щеку и очертил круг, — как зверь в лесу, — и теперь на правую, — будь свободен. Нестияров отошел от него на два шага и принялся проделывать то же самое со своим лицом. На коже касания пальца отдавались мятным пощипыванием — может, и вправду «звездочка»? Отложив обратно на стеллаж ступку, Нестияров взял с него что-то и повесил себе на шею — оказалось, это была плоская кость на ремешке и пестрые перья птицы. Следом он подошел к стене, снял с нее бубен — как он выбрал именно этот среди десятков похожих, Павел не представлял. Сыпанув в камин щедрую горсть чего-то из туеска, шаман отошел в центр комнаты. Пламя вспыхнуло жарче, а воздухе запахло паленой костью. — Приготовься, — сказал Нестияров и ударил в бубен. Мир вокруг содрогнулся от всеобъемлющего звука. Петрову показалось, он ушел под воду — настолько глухо стало в ушах. И все, что он видит: бубен снова несется навстречу сухой жесткой ладони — мир опять вздрагивает, и он вместе с ним. Глубокая низкая вибрация катится по миру, заставляя тот резонировать. Пламя камина раскрылось цветком, заполоняя собою всю стену, и Нестияров на его фоне стал тенью: кружащей, вскидывающей руки, опускающей руки, сгибающейся пополам, разгибающейся пружиной, ударами в бубен заставляющей вибрировать мир. Было в движениях тени что-то дикое, первородное, безнадежно далекое от современного мира. Это была гибкость ручья меж горных камней и сила цунами, высота гор и глубина океанов, мощь вулканов и бессмертие природы. Руки тени сплетались с языками огня, ноги тени отплясывали ритм, волосы тени метались то вверх, то вниз, то в стороны. Вибрация нарастала, и Петров ощутил, как сквозь него идут струны энергии, соединяющие весь мир в одно целое. Струны вибрировали, подчиняясь велению бубна, пели вместе с голосом тени и заставляли вибрировать нутро Павла. Мир схлопнулся до точки, оставляя в реальности лишь кисти рук и бубен — и Петров понял: еще один удар — и он свободен. Его толкнуло вперед упругой волной — как ударная, подумал Павел, но мягче — и швырнуло в центр комнаты. Обычной комнаты, в какую он вошел… час назад? Два? Сутки? Время больше не имело значения. А Нестияров шагнул к своему креслу, рухнул в него и тут же снова встал, оставаясь в нем сидеть. Петров потерял дар речи. Дернулся взглядом правее, увидел себя, безжизненно лежащего в своем кресле, и потерял дар речи повторно. — Спокойно, — откуда-то из-за его плеча жестко скомандовал Нестияров. — Все в порядке, никаких форс-мажоров. Твое астральное тело вышло из телесной оболочки. Ну или душа, если тебе так привычней. От уверенного голоса Элана стало спокойней — нихрена не понятней, правда. Но если единственный в своем роде специалист не нервничает, значит, и ему не надо. Павел повернул голову, чтобы взглянуть на Нестиярова. Черты лица того словно бы заострились, а сам шаман стал выше. — И еще: астральное тело может отличаться от физического, так что не паникуй. Вот от этих слов запаниковать захотелось. Петров вытянул вперед руки — в правой был зажат Звенящий — и не узнал их. Куда делись темные жесткие волосы, что покрывали предплечья? Откуда эти хаотичные шрамы? Да, пара-тройка оных появилась у него после боевых заданий — но не в таком же несчетном количестве. На левой кисти не хватало безымянного пальца и мизинца. — Какого хрена, — выдохнул Петров и вдруг вспомнил боль, пронзившую пясть, когда на пальцы опустилось лезвие топорика. — Что это, мать твою, Элан Эльдарович! Что ты сделал?! Он резко обернулся к Нестиярову и обомлел. Вместо ног в черных джинсах у того был черный же змеиный хвост, закрученный в одинарное кольцо. — Астральное тело может отличаться от физического, — еще раз четко и внятно повторил шаман, вдалбливая эту аксиому в сознание Павла. — Но какого хрена я помню то, чего не было, а?! — с нажимом повысил голос Петров. — Реинкарнация с частичным сохранением прошлой личности, — сухо пояснил Элан. — И что это значит?! В серых глазах напротив читалось «ну какой же ты тупой!», однако Нестияров только вдохнул поглубже и ответил на вопрос, ответил лаконично и исчерпывающе. — В ряде религий считается, что душа после смерти не уходит на вечный покой в мир иной, а реинкарнирует спустя какое-то время в новом теле с полной потерей информации о прошлой жизни или жизнях. В твоем случае, Павел, у астрального тела сохранились обрывки воспоминаний, а возможно и вся память полностью. Выход из физического тела, судя по всему, стимулировал воспоминания. — Ты знал? — Про воспоминания? Откуда? Ты первый такой в моей практике — я не каждый день людей из тела вытаскиваю, знаешь ли. Но теперь хотя бы понятно, почему тебе отозвался клеймор. В голове роился сонм вопросов — и Петров не представлял, с какого начать. И стоит ли начинать здесь и сейчас или попытаться обдумать произошедшее? Или лучше вообще не обдумывать? — Мы пойдем? — поинтересовался Нестияров. Вроде бы даже учтиво, но за учтивостью этой сталью звучала безапелляционность. — До входа в Тридевятое царство у нас будет время — отвечу на твои вопросы. — А с этим что делать? — Павел кивнул на лежащие в креслах тела. — Они в глубоком обмороке. Жизненные функции замедленны, но в норме. Дождутся нас, а Анна Вениаминовна за ними приглядит. Пошли. И не говоря более ни слова, Нестияров двинулся в огонь в камине.