FLASHBACK
2016 год. Декабрь. Нью-Йорк.
— Привет, это JK, в эфире «Радио Америка», добрый вечер. Всем, кто ещё только добирается с работы и тем, кто уже давно нежится на диване в гостиной дома, этот трек поднимет вам настроение и точно расслабит. И так, для вас звучит Frank Sinatra — Magic Moments, Рождество уже близко, давайте ждать его вместе.
Режиссер показал мне знак «окей» рукой и выключил микрофон. Тогда я снял наушники и вышел из звуко-изолированной комнаты, давая «пять» режиссеру. Хороший малый, пусть и старше меня. Знает толк в том, что делает.
— Почти 12, может будем заканчивать? — Я устало потянулся и запрыгнул на диванчик, зевая, давай понять всем своим видом, что устал и хочу спать. Как никак несколько дней без выходных, пока у Джека уже вторая неделя больничного.
— И что прикажите делать, уважаемый ведущий? — Режиссер никогда не скрывал своего восхищения, даже когда был занят, как сейчас, ища какую-то следующую песню, подходящую под рождественское настроение. Мне это определенно льстило, но только в хорошем значении этого слова.
— Может, по домам?
— Хах, разве твой дом не здесь? — Молодой человек прокрутился на стуле, разворачиваясь ко мне.
— Нет-нет, я сегодня поеду домой, а ты как хочешь, я уже устал. — Тогда я поднялся с дивана, и под, звучащую из колонок, Frankie Laine — Christmas Roses в легком танце и с улыбкой на лице попытался удалится.
— Эй, ты не можешь уйти просто так! Кто закончит эфир?! Эй, Чон!
— Смотри, я ухожу. — Я надел куртку, сильнее закутываясь в большущий шарф, и всё ещё пританцовывая, направился к выходу.
— С ума сойти можно. — Он обреченно смеётся, но как-то по-доброму. От такого смеха всегда на душе становится спокойней. И будь у меня возможность сейчас тебя встретить, Ник, я бы попросил тебя посмеяться. Жаль, что через 3 года тебя собьет машина, и ты так и не успеешь сделать предложение Саре. Помню, она тогда очень плакала и кричала на похоронах, ну, а пока я этого не знаю, поэтому всё ещё надеюсь на твоё милосердие и рождественское настроение.
— Так я иду? — Спросил я, строя самое милое личико на которое только способен, стоя уже в двери, и то, телом находясь уже в коридоре.
— Да иди уже, только будь осторожен.
— Счастливо оставаться, шеф! — Я радостно помахал рукой и закрыл дверь, оставляя режиссера и рождественские розы наедине.
Настроение хоть и уставшее, но веселое. До Рождества всего то ничего — 3 дня, офис украшен новогодней мишурой, разными украшениями и всевозможными блёсточками, квартиру тоже не мешало бы так украсить, хотя бы гирляндами. Хотя, почему «хотя бы»? Нужно накупить всяких побрякушек и украсить дома всё, как следует.
Лифт свободный и это радует, хоть не придеться долго ждать. Я нажал кнопку первого этажа, и радостно ожидал завершения полета. Людей нет, все работники уже давно по домам, поужинали и наверняка уже смотрят ночные шоу, в может уже спят в своих теплых и уютных квартирках. Двери лифта разъехались и передо мной открылся не менее удивительно украшенный холл офиса: большущие прозрачные стены украшены подвесками с пожеланиями счастливого Рождества и Нового Года, под потолком были натянуты разноцветные шарики, гирлянды, а высокий стол охранников был украшен разноцветными лампочками — и правда магический момент.
— Вы уже домой, Чонгук? — Спросил один из охранников. Вроде это он в первый рабочий день не пускал меня в помещение, хотя, честно признаюсь, уже и не помню, был ли это он или кто-то другой.
— Да, уже. Счастливого Рождества! — Я выкинул руку вверх в прощальном жесте.
— И вам! — Вдогонку мне крикнул второй охранник. Он был маленького роста в отличии от охранника Роса, но был таким веселым (и старым), что наш директор его оставил просто из веселья и жалости.
Я вышел из здания и казалось, попал из одной сказки в другую: кто-то ещё изредка спешит домой, транспорт почти пуст, но праздничные огоньки на нем никто не собирается выключать, на дорогах встречаются одинокие такси, и ещё реже обычные машины. Я жил недалеко, где-то в 30 минут от офиса, поэтому садится на автобус ради одной остановки было бы глупо, тем более променять украшенные улицы и деревья на пустые сидения я не собирался. Снег под ногами приятно скрипит — явно мороз. Ногам тепло и это очень радует, не совсем приятно наслаждаться окружающими видами, когда пальцы совсем уже окоченели, согласитесь?
— Счастливого Рождества, мистер Чон!
— И вам Счастливого Рождества, миссис Кронер! — Я помахал и улыбнулся милой женщине, у которой каждое утро завтракал. Она тоже уже закрывала закусочную и спешила домой, у неё двое детей и собака, и так странно, что она допоздна задержалась на работе.
Интересно было посмотреть на реакцию На Рин, ведь я сказал ей, что останусь сегодня на работе (уже в который раз). Наверное, для неё это стало бы приятным сюрпризом. До круглосуточного магазина далековато, и я тогда очень «надеялся», что девушка не очень расстроится, если я приду в этот раз без цветов. Но идея купить сладкие пирожки всё же была удачной. По дороге домой как раз есть кондитерская, которая работает допоздна. Мы не раз туда заглядывали именно ночью. Например, когда я выходил на автобусную остановку встретить На Рин, по дороге назад мы всегда заходили в кондитерскую. На Рин часто возвращалась поздно, но ведь что поделать, она у меня режиссер, и ей часто приходилось работать на ночных съемках шоу.
Мы познакомились уже в Нью-Йорке. У неё тогда были длинные волосы, а я носил широкие джинсы. Ну да, мы немного поменялись за последние 3 года. По сути, это наше третье совместное Рождество. Наверное, если бы кто не будь спросил спешащего меня сейчас домой с только что купленными пирожками, помню ли я наше знакомство, я бы несомненно сначала бы рассмеялся. Впрочем, что и делаю сейчас, вспоминая об этом. Всё дело в том, что она тогда ещё была стажером, а я уже целый месяц работал на радио. Она часто сидела на моих эфирах, наблюдая за работой режиссера и ещё чаще получала втык за свою рассеяность. Всё из-за того, что я (тот ещё сердцеед, хе-хе) всё время стрелял глазками, и не давал девушке сосредоточится на рассказах режиссера. Выглядело всё это со стороны немного странно, но чертовски мило: смущение, сопровождаемое покраснением щек, когда наши взгляды встречались, или, когда я открывал дверь перед На Рин, или же, когда ждал её по утрам под зданием офиса (на самом деле просто прятался за лавочкой, а когда видел девушку, выходил, будто утренняя встреча чистая случайность), чтобы вместе прокатится на лифте. Однажды, когда я опоздал на эфир, (потому что наконец решился пригласить милого стажера погулять в выходной), я не застал в студии никого кроме режиссера. Улыбка сошла с лица, руки опустились, настроение громко и с возмущением захлопнуло за собой дверь. Я так и стоял с красивым букетом нежно-розовых цветов, смотря на горящую надпись «Эфир», пропуская мимо ушей крики злого режиссера.
В тот день, спустя две недели стажировки на радио, её взяли на телевиденье. А после двух месяцев стажировки на канале, её оформили режиссером утренних детских шоу. Два корейца, встретившись в Нью-Йорке. Разве они могли упустить такой подарок судьбы? Наверное, нет.
Я всё ещё помню выражение лица На Рин, когда я встретил её утром возле офиса канала. Казалось, что она и правда уже смирилась с тем, что я с ней «просто играл», и все те общие обеды были не более, чем «мы-с-одной-страны-и-работем-вместе-так-почему-нам-ПРОСТО-не-пообащаться». Именно так она видела эту ситуацию: уйдет с радио — не увидит больше Чонгука за обеденным столом.
И вот, уже третье совместное Рождество.
До дома оставалось всего несколько дворов, но я тогда остановился, увидев в витрине красивое белоснежное свадебное платье. Задумался что ли? Уже не помню. Но то платье я всё ещё иногда вижу в своих снах. Оно наверняка бы красиво село на На Рин, и оно такое, какое-то не такое, как все, такое… в стиле На Рин. Тогда, за размышлением столь важного вопроса, я не заметил, как вошел в дом, поднялся на 6 этаж и открыл входную дверь. Не заметил чужую обувь в коридоре и одежду. Не заметил чужого запаха духов в квартире. Включая по пути свет в квартире, прошел на кухню, а выпив сока и оставив пирожки в хлебнице, пошел в спальню. На Рин точно спит, поэтому, стараясь не поднимать шум, я скинул джинсы и свитер в гостиной, найдя какую-то старую футболку пошел в спальню.
— А я всё ждал, когда же ты зайдешь к нам, — в полголоса сказал неизвестный мужской голос. Я встрепенулся, и направив руку за спину, включил свет. На Рин тихо сопела на груди у неизвестного мне парня приятной внешности, по всей спальне разбросаны вещи молодых людей — видимо вечер начинался бурно. Молодой человек одну руку поставил себе под голову, чтобы было удобней разговаривать со мной, а второй властно обнимал спящую девушку.
Как реагировать, по сути я не знал. С таким я встретился впервые, и никакой злости не чувствовал, как это показано в фильмах. В тот момент я просто ничего не чувствовал. Смотрел на улыбающегося неизвестного, и единственное, что понимал, что дома я сегодня ночевать не буду. Сердце немного начало побаливать, но это пустяки в сравнении с тем, что творилось в так называемой душе. Там что-то надломилось, оставляя острый конец. И при каждом выдохе, мои легкие натолкуются на это что-то острое, заставляя жмурится от боли.
— Слушай, — а легкой улыбкой начал неизвестный, играя с волосами спящей девушки, — а все азиатки такие горячие? Мне понравилось. Надеюсь, она ещё раз вызовет меня. Может и не раз.
— Не собираешься уходить? — Во мне, в вечно застенчивом Гуке вдруг откуда-то взялась небывалая уверенность в себе. Я никогда не был таким, и не стремился таким быть. Не было нужды. Когда у меня в детстве отбирали игрушку, я просто говорил, что если надоест, то он может прийти, и я дам ему другую. И не то, чтобы я не мог постоять за себя, просто всегда находились отговорки. Кому-то нужнее, а может я и правда был не прав, или возможно в следующий раз.
— О-хо! — парень нагло улыбался, и тот момент мне впервые захотелось врезать кому-то по роже. — Слушай, давай выйдем, не будем будить девушку.
Я не стал больше его слушать, но предложение выйти принял. Мне не было интересно, что он мне скажет, просто На Рин не хотелось будить. Так, как я тогда ещё не до конца всё понимал, и во мне играла только слепая ревность, все мои желания перекрывались одним — поскорее ударить этого мудака. Последние три года у меня была обычная семейная жизнь: мы регулярно занимались сексом, ходили гулять в выходные, она часто старалась что-то испечь интересное или приготовить, летом мы отдыхали на Лонг-Бич, я дарил ей подарки на день рождения и Рождество, а в один вечер в моей жизни появился непонятный мудак, который одним разговором отобрал у меня всё.
— Я же говорю, парень, это не впервой. — Мы стояли на балконе, он курил, я вдыхал дым, будто он поможет мне скорее переварить всю полученную информацию. Я смотрел на звезды, по ногам было холодно, на мне была только куртка сверху, а внизу сияли лампочки, тоже напоминая звездочки, только до них можно дотянуться. — Слушай, я же тоже парень, у меня тоже была девушка. Она изменила мне с моим другом. Ты это, не держи на меня зла, я на работе. Я зарабатываю точно также, как и ты. Просто немного другим способом. — Он улыбнулся, а потом посмотрел на меня. Он тогда ожидал моего ответа, а может поддержки, ему тоже было не легко, но я не придумал ничего лучше на тот момент, как просто собрать по тихому вещи и свалить куда подальше.
Я вернулся в ту ночь на работу, пришлось сказать охраннику, что вскоре вылетаю в командировку, поэтому с вещами, чтобы потом не тратить время. Ника уже не было, наверняка на такси уехал домой после эфира. От того и лучше. Я тогда был не в состоянии с кем-то разговаривать. Просто хотелось закрыться в студии, и не выходить. Случилось бы такое со мной сейчас, я бы нашел другой выход, возможно поговорил бы с ней. Но в тот момент в голове осознавалось только одно — ей было со мной скучно. Сколько продолжались измены я не знал, по словам парня последние месяца два. В это плохо верилось, но я часто не приходил домой на ночь, поэтому… А когда приходил, ложился в нашу кровать, целовал свою девушку, и думал о том, как красивее было бы сделать ей предложение. Я был слеп. А ещё глухой, раз не слышал в её разговоре отвращение. Это я сейчас такой молодец, вспоминаю, и всё понимаю. А тогда я просидел в темноте всю ночь. Были моменты, когда хотелось плакать, но я уверял себя в том, что я мужик, плакать — не по-мужски. Ближе к утру, когда мысли уже немного успокоились, и каждая нашла своё место в голове, я решил — нужно уехать. Когда Ник нашел меня утром в студии, я ему всё рассказал, а он лишь сказал сдержанное:
— Чувак, держись.
…Обнял меня, и отпустил на все четыре стороны. Я пообещал, что вернусь, что это ненадолго.
(Но последующие 2 года меня в Нью-Йорке не было.)
Ближе к 9 утра я позвонил маме, сказал, что хочу навестить их на Рождество, сказал, что расстался с На Рин, сказал, что когда приеду, тогда всё и расскажу. Моё решение ненадолго уехать, мама с папой приняли с уважением и пониманием. Хоть на тот момент мне было уже 25, я всё ещё оставался ранимым. В моей жизни никогда не было опасности или адреналина. Я просто считал это, как «не моё» и жил себе спокойно. Грех жаловаться. Жизнь была хорошей. Родите жили в Бруклине, поэтому уже к обеду я был у них. Мама старалась не заводить разговор о На Рин, папа же просто с жалостью на меня смотрел. Кажется, именно после папиного взгляда, в тот же вечер, когда я уже был в своей комнате, я подошел к своему шкафу. На двери старого шкафа было большое зеркало, поэтому я открыл дверцу и передо мной предстал неизвестный мне парень. Он был похож на меня, такого же роста, и похож внешностью. Он был неряшливо одет, что совсем на меня не было похожим. В глазах была явная усталость, и когда я присмотрелся, я понял, что это я. В голове колом стояла одна мысль. Одно слово. Жалок.
Я разозлился и с силой закрыл дверцу шкафа.
Я жалок.
Ещё никогда в жизни я не ненавидел себя. А больше всего, что позволил себе дойти до такого.
Жалкий.
Я бросился к чемодану, стал перебирать вещи. Половину из них я сразу выбросил в окно. Часть оставил нетронутой, это были вроде мои самые любимые вещи. Я закрыл дверь на замок и кинулся к последней части вещей. Я взял ножницы и стал резать. На джинсах были порезы на коленях и не только, некоторые футболки ставали майками, а некоторые вещи превращались просто в гору лоскутков.
В дверь стучали, скорее всего мама — не выдержала странных звуков, доносящихся и з моей комнаты. Я же ничего не замечал. Я отбросил ножницы и подошел к шкафу, открыл его и снова посмотрел на отражение.
Жалок.
И мне вдруг так захотелось жить. Я вдруг наконец понял, что меня предал самый дорогой человек. Что меня предал человек, с которым я хотел провести всю свою жизнь. Разве на Лог-Бич были плохие закаты?
Я заплакал. Впервые за несколько последних лет. Мне было обидно за свою наивность. Мне было обидно за свою уступчивость. Мне было обидно за такого, как я. Помню я сидел на полу в горе разброшенных вещей, когда мама наконец нашла запасной ключ и зашла ко мне. (Папа был на ночной смене). Я уже не плакал, когда она села возле меня и сильно обняла раскачиваясь со стороны в сторону.
— Мой мальчик. — Она вроде плакала, и всё звала меня, как в детстве: «Котенок», «Зайчик», «Кролик мой», «Сластена моя».
Кажется, я так и уснул на той горе лоскутков, а на утро собрал вещи и сообщил маме о своём решении. Она выслушала меня и приняла мой выбор спокойно — я всегда ценил это в ней — уважение. Я решил уехать. Родственники были в Корее, и я был не против встретиться снова с Сеулом. Мой дядя был байкером, и часто меня катал на моцике. Он был веселым, и часто покупал мне мороженное. А потом я начал учиться, и катания пришлось оставить, (в силу своего возраста и веса я так и не сел на байк самостоятельно, без дяди) мне тогда было 11. Позже, сидя за конспектами, однажды вечером, я узнал от мамы, что дядя начал учить какую-то девчонку. Помню, я тогда очень обиделся, но мама в тот день сказала, что мы вскоре переезжаем. Самое обидное, что я так ни разу и не посмотрел в лицо той девчонке, которая украла у меня детство. И пусть это звучит странно и по-детски, тогда я правда верил, что если бы не она, то я бы никуда не уехал, родители бы остались жить в Корее, а я бы и дальше учился кататься на моцике моего дяди. Моего дяди. Не её. Моего. Но, наверное, не было никого, кто бы понял мою детскую обиду и объяснил бы мне, что она ни в чем не виновата. Осознание того, что та девчонка не виновата в моих бедах, пришло ко мне уже в юном возрасте, когда мне сказали, что я на своём месте — то есть, радиоведущий. Кто его знает, кем бы я был, если бы не переезд, и та ненавистная мне девчонка.
***
…
— У нас ты не сможешь остаться. Я понимаю, если это как в прошлый раз всего на неделю, но насколько я понимаю ситуацию, неделей тут не обойдешься.
Ну я конечно знал, что ехать сюда была не самая моя хорошая идея, но выбора особо не было. Я не хотел оставаться в Нью-Йорке, пока там На Рин. Может был бы на моем месте кто-то другой, хотя бы выслушал её, но у меня пока на это нет ни сил, ни желания, ни совести. Такое чувство, будто я пришел не вовремя, будто это я виноват в том, что увидел.
Я всю жизнь был таким хорошим, можно я хоть сейчас поведу себя плохо?
— Дядя, в отеле слишком дорого жить. — Я сидел на диване, дядя — напротив.
— Всё свалилось, как снег на голову. — Он склонился немного и устало потер переносицу двумя пальцами, размышляя над чем-то.
— Сейчас зима. — Ну я хотя бы попытался расслабить обстановку.
— Ладно, подожди секунду, — тогда он достал телефон и стал что-то искать, как я потом понял искал он номер телефона. — Алло, Тэхён, привет.
В тот момент из кухни выбежала тётя Пак, она держала в руке кастрюлю, и я тогда ещё не знал почему она так обеспокоенно смотрела на своего мужа. Я ничего не понимал, но тихо сидел и ждал. Тётя всё твердила, чтобы дядя поставил трубку, и мне даже захотелось узнать, кто такой этот Тэхён. Я смотрел на тётю не отрываясь, на её лице было столько страха, что мне самому невольно стало не по себе. Потом страх сменился болью, и она опустила голову, а вместе и кастрюлю. А когда дядя поставил трубку, она заплакала. Это меня совсем поразило, и я, честно сказать растерялся, слушать мне тогда надо было дядю, который вреде нашел мне жилье или утешать тётю, которая наверняка из-за этого Тэхёна так расстроилась.
— Мун Ри, иди на кухню. — Дядя похоже был не очень доволен разговором, а тётя после услышанного ещё больше заплакала и ушла на кухню, забрав кастрюлю с собой.
— Дядя, что-то случилось? Почему она заплакала? — Я спрашивал осторожно, потому что видел, что дядя не в духе. Но то, что случилось дальше, наконец прояснило для меня кое-что.
— Чонгук, — он поднял голову и посмотрел мне в глаза, — я люблю тебя. Люблю не меньше своего родного сына, этого оболтуса, — в проеме показалась заплаканная макушка тёти, но решил не сдавать её присутствия, поэтому старался не смотреть на неё, — я прошу тебя, помоги.
Во мне как будто открылось второе дыхание. И стал слушать ещё внимательно, чтобы ни малейшей крохи информации не упустить.
— Тэхён. Речь пойдет о нём. Понимаешь, он всегда был не прост, и в частности я в этом виноват, но теперь я понимаю свою вину. Помнишь, как я учил тебя ездить на байке, когда ты ещё был маленьким?
— Конечно помню, дядь, это мои лучшие воспоминания детства.
— После вашего переезда я взял себе в ученики одного мальичка. Его мама была моей одноклассницей. Он рос, и страсть к байкам только увеличивалась. Он сбегала по ночам, устраивал драки, погромы, понятно, он был не один. У них там целая компания. Но суть не в том, год назад это всё прекратилось. Я божился, что если это снова повторится, я перестану его содержать. И… месяц назад… Они вернулись, Чонгук. Уже не той компанией, и они уже не те дети. Он даже отказался от моих денег. Я догадываюсь, как он зарабатывает, но мне от этого не легче. Ты пойми, почему я тебе это всё рассказываю, его можно спасти, я верю в это. Ты такой хороший вырос, такой добрый и честный, поэтому…
— Вы хотите, чтобы я помог ему стать «нормальным»? — Я человек не тупой, и понял всё ещё где-то на середине текста, но соглашаться на это я не торопился.
— Ну, если грубо говоря, то да.
— Дядя, вы мне сейчас предлагаете спасать какого-то парня, которого я даже в жизни ни разу не видел? Тем более связанного с криминалом? У вас немного другие планы были, если я не ошибаюсь, ведь так?
— Чонгук, просто попробуй. Он не простой парень, и в некотором смысле, не уступает даже тебе. — Дядя тяжело вздохнул, услышав, что тётя не ушла и всё слышала. А у меня в голове не укладывалось всё это. Помочь? Это называется самопожертвование, если всё так серьезно, где гарантия, что она не убьет меня или его дружки? Жизнь — очень относительная штука, и не собираюсь стоять на грани, танцевать.
— Чонгук, если что-то пойдет не так, я в любой момент смогу помочь. Прошу, он хороший человек. Спаси его, Гукки.
— Хочешь сказать, он на это согласился?
— Гук, я придумаю, как его уговорить, чтобы ты жил у него. Он может и… плохой, но меня всё ещё уважает.
— Не надо дядь, я не за этим сюда приехал, ты знаешь.
— Чонгук, прошу. Ты за этим сюда приехал.
Я молчал несколько минут, долго думал, и хотя я знал, что я отвечу, мне было не по себе. Сначала мысли были только о том, что меня используют, потом я переключился на «я кому-то нужен», но в результате, я просто молча встал и пошел в коридор обуваться. Накинул куртку, проверил наличие телефона и денег в кармане и вышел, кинув напоследок «я подумаю».
Мне и правда нужно было подумать, такие вещи не решаются за доли секунд. Если ты конечно не краю пропасти, а этот парень подает тебе руку. Не знаю. Это сложно. Сложно решиться на такое. Сложно вообще осознать, что это такое и как с ним жить. У меня была спокойная жизнь, я никогда с таким не встречался: ночные гонки, опасность, погони. В какой именно момент меня осенило, я не помню, или тогда, когда думал о том парне, или, когда думал о стабильности своей жизни, или тогда, когда возле меня промчались несколько байков, но я понял одно — моя жизнь слишком скучная. Поэтому я больше не расценивал предложение дяди, как «использовать меня вздумал», это было больше похоже на подарок судьбы в виде свободы. А что, если это и есть свобода? Чувствовать ветер в лицо, ощущать драйв и адреналин в крови, чувствовать поддержку друзей. Каково это? Теперь меня пожирал интерес. Изменить всё. Дом, судьбу, окружение, работу. Изменится. Может в этом моя ошибка? Может это мне мешало удержать На Рин?
Тэхён, помоги мне.
